— Ты думаешь… что почуял что-то?
— Не совсем так, Сэм. Долгое время я просто сидел, пытаясь, как я уже сказал, забыть звуки и запахи тебя и… этого человека. Через какое-то время у меня появилась надежда, что я смогу услышать, если Рени позовет нас издалека. — Он печально покачал головой. — Но еще через какое-то время я сдался и просто… открыл себя. Это не мистика, — поспешно сказал он, взглянув через плечо на Жонглера. — Скорее способность по-настоящему слышать, ощущать, видеть — то, что люди из города делают очень редко, потому что любая вещь, в которой они нуждаются, приходит к ним, торопится к ним, как если бы ею выстрелили из ружья. — Его лицо стало серьезнее, как будто бы он искал подходящие слова. — Через какое-то время я начал что-то чувствовать. Примерно так, как Мартина чувствует смысл вещей — мне потребовалось время, чтобы понять местные образцы — но я думаю, что в меня проникла тишина и… какое слово? Одиночество? И у меня появилась возможность слышать этот мир. — Он опять взял руку Сэм и встал. — Туда, — сказал он, указывая на очередную порцию жемчужного ничто, ничем не отличающуюся от других. — Быть может мое сознание обманывает меня, но я чувствую, что в этом направлении что-то есть.
— Что-то? — сдержанно сказал Жонглер, но Сэм явственно расслышала гнев, бурливший под спокойной поверхностью.
Внезапно инстинкт подсказал ей, как должен себя чувствовать человек, вроде него, привыкший не зависеть ни от кого, вынужденный опираться на того, кого он считает слегка цивилизованным дикарем.
«Сколько же ему лет?— спросила себя Сэм и едва не содрогнулась.— Двести, больше? Когда он родился, ее предки были рабами, или нет?»
— Да, я чувствую… что-то, — сказал !Ксаббу. — Другого слова нет. Я говорю так не потому, что хочу запутать тебя. Это какое-то уплотнение, или, возможно, более активное движение, или далекое изменение того, что обычно здесь, или… что-то. Как призрак следа на песке, когда все остальное сдул ветер. Может быть тень. Но это там. Я иду туда и, думаю, Сэм идет со мной.
— Чертовски верно. — Кроме того, а что еще? Сидеть вечно в этом тумане и ждать у моря погоды? Ни Орландо, ни Рени так не делали.
Жонглер внимательно поглядел на !Ксаббу. На этот раз не надо было никакого инстинкта, чтобы понять его мысли. Он пытался понять, врет ли ему !Ксаббу, сошел ли он с ума или просто ошибается. Сэм знала, что никогда не пожалеет таких противных мужиков как Жонглер, но, конечно, он должен был подозревать всех и все. Он смотрел на мир уродливым и несчастным взором.
— Хорошо, веди. — Жонглер, даже голый, производил впечатление короля, даровавшего милость крестьянину. — Все лучше, чем сидеть здесь.
* * *
В третий раз Рени с трудом нашла путь назад. Было очень странно использовать еле волочащего ноги полоумного Рикардо Клемента как магнит, и еще более странно испытать чувство удовольствия и освобождения, увидев его сидящую фигуру посреди ничто.
«А что, если бы он ушел? —спросила она саму себя.— Даже если бы я опять нашла его, это произошло бы в другом месте, которое !Ксаббу и Сэм, возможно, уже проверили. Тогда они бы принялись искать меня там, где я уже была…»
Все это предполагало, что оба ее друга живы — что эта чертова сеть не засосала их и не переодела в кого-то другого. Она не могла позволить себе вообще думать об этой альтернативе.
И не могла позволить себе бесконечно блуждать в тумане. Не то, чтобы одно место отличалось от другого — бесшовная однообразная серость тянулась во все стороны над невидимой землей-полом, плоской как бильярдный стол; везде царствовали молчание и пустота. Она могла бы оставаться на месте, могла идти, везде одно и то же.
Было бы преувеличением сказать, что Клемент обрадовался, увидев ее — он слегка приподнял голову — но безусловно он понял, что она вернулась: его глаза следила за ней, и, после того как она уселась в нескольких метрах от него, он слегка подвинулся, как бы указывая на место между ними — место, на котором в другом мире можно бы разжечь костер.
За костер Рени отдала бы свою руку. И еще ногу и, возможно, другие органы за !Ксаббу и Сэм, сидевших вокруг костра вместе с ней.
«Я не должна думать о том, как мало нас осталось — не надо испытывать судьбу. Лучше смотреть на то, что осталось. Я. И… этот…»
Рикардо Клемент смотрел на нее так тихо и спокойно, что казался картиной в музее. И у нее даже в мыслях не было, что картина может заговорить.
— Кто… ты? — спросил Клемент.
Рени вздрогнула от неожиданности; ей понадобилось несколько мгновений, чтобы ответить.
— Кто я? — Говорить было трудно: она охрипла, непрерывно зовя товарищей. — Что ты имеешь в виду? Я женщина. Африканская женщина. Я та, кому ты и твои богатые друзья… сделали больно. — У нее не было слов, чтобы объяснить свои чувства к Стивену, и беспомощность последних часов сделали их еще хуже, чем обычно.
Клемент продолжал глядеть. В его глазах что-то шевельнулось, но очень-очень глубоко.
— Это… длинное имя, — наконец сказал он. — Кажется… очень длинное.
— Имя? — «Боже праведный,— подумала она,— эта Церемония по-настоящему выжгла ему мозги. Или нет?» — Это не мое имя, это то, кто я… — Она остановилась и глубоко вздохнула. — Мое имя…? — Она не очень-то хотела говорить его, хотя давным давно отказалась от анонимности. Что-то с ним происходило, что-то неприятное, неправильное, не подходящее для детской невинности поврежденного мозга. Не означает ли это внезапное оживление, что старый Рикардо Клемент возвращается на поверхность, или, быть может, новая версия старого негодяя учится пользоваться своими возможностями?
— Меня зовут Рени, — наконец сказала она.
Клемент не ответил, но по-прежнему не отрывал от нее глаз, как если бы формировал визуальное изображение, подходящее к новообретенному имени.
Рени вздохнула. Этот полоумный — самая маленькая из всех ее проблем. Она в пустоте уже полдня — и ничего не изменилось. Она кричала до тех пор, пока не охрипла, сделала дюжину маленьких кругов, ничего. Здесь не было ничего, что можно было бы назвать землей, никаких ориентиров, ни направленного света, ни звуков, кроме тех, которых она производила сам. «Но если я останусь здесь, здесь и умру. Или сердце Стивена наконец не выдержит и он умрет на больничной кровати, и тогда все, что я делаю, окажется бесполезным». Даже через этот бесконечный полупрозрачный туман она видела дорогое лицо Стивена, дорогое и ужасное — невидящие глаза, пепельная кожа, отвисшая челюсть с аппаратом для искусственного дыхания. «Высохший, свернувшийся калачиком. Как рыба, вытащенная из воды и брошенная в грязь. О Боже, дай мне увидеть его другим!»
Но если она не может ничего сделать, что она за человек? Рени до сих пор не понимала, как она очутилась в ничто, где нельзя было ничего делать, даже существовать. Но разве есть из чего выбирать? У нее нет ничего, кроме зажигалки, да и та, хотя Рени несколько раз пыталась открыть проход, оставалась разочаровающе инертной, как и раньше.
— Где… это… место? — спросил Клемент.
Рени крепко выругалась, про себя, потом решила, что заслужила это маленькое удовольствие, и выругалась вслух. Похоже ей надо быть готовой в таким вот неожиданным замечаниям, да.
— Не знаю. Я не знаю ничего. Жонглер уже сказал, что мы не в сети, и это… это больше не сеть. Мне кажется, он прав. — Она посмотрела на него. — Ты ничего не понял, верно?
— Длинное имя. Имена мест… если их говорить… обычно не такие длинные.
Она вздохнула и покачала головой. Рени начала думать, что он нравился ей намного больше, когда мог говорить только «Я Рикардо Клемент».
Рени вернулась к самой насущной проблеме — что делать в нигде — и провела молчаливые четверть часа вспоминая все, что случилось с того мгновения, когда она в последний раз была с !Ксаббу и другими, но не смогла найти ничего, что помогло бы ей сформулировать теорию, как они разделились. Скользкая серость вокруг выглядела очень похожей на серебряные облака, окружавшие гору, но невозможно было понять, куда исчезла гора и ее товарищи. Она заснула, а потом проснулась в этом мире. Быть может причина всего этот странный сон? Она попыталась припомнить детали, обрушившийся на нее хаос, долгую темноту, ободряющее появление эфемерных призраков, но все казалось смутным и далеким, и в любом случае ничего не объясняло.
Да, головоломка. Вроде замкнутой комнаты наоборот, как в загадочных историях — но не как войти в закрытую на замок комнату, а как выйти из никуда в куда-то… куда угодно.
А у нее есть только клочки одежды, сделанные из костюма Орландо и зажигалка. И зажигалка не хочет открывать ворота, хотя именно для этого и предназначена. Быть может можно ее использовать как-нибудь иначе?
«Если бы у меня была сигарета, я бы ее закурила»,— угрюмо подумала она.
