изменив при этом форму. У меня вырывается ругательство, и бесполезное приспособление летит вниз, в темноту, крутясь и рассыпая искры, словно фейерверк.
– Попробуйте это, – произносит Таваддуд и протягивает старинный резак: алмаз, закреплённый на металлическом стержне.
Алмазы в Сирре ничего не стоят: мальчишки без труда собирают их в местах крушений кораблей Соборности, погибших во время Крика Ярости. Я испытываю определённое удовольствие, используя в качестве режущего инструмента предмет, по стоимости равный тысяче гоголов Соборности. Ещё несколько мгновений, и я осторожно вытаскиваю стеклянный диск. Через образовавшееся отверстие мы проникаем внутрь.
Этот дворец ремонтируется, здесь тихо и пусто. Таваддуд ведёт меня к выступу на вертикальной стене, уходящей к основанию Осколка, я заглядываю в зияющую пропасть и вижу лишь провода джиннов.
– А как мы теперь будем спускаться? – спрашиваю я.
Таваддуд поднимает на меня серьёзный взгляд.
– Господин Сумангуру, вы доверяете мне?
Её темные глаза загадочно блестят в темноте. Ей многое пришлось пережить. Подобно мне, она сбежала из одной тюрьмы и оказалась в другой. Она преследует недостижимую цель и хочет поступать правильно.
«Перхонен» права. Я её разочарую.
Делай то, что получается у тебя лучше всего.
Я медленно киваю и улыбаюсь ей.
– Тогда дайте мне руку.
Она неожиданно крепко сжимает мои пальцы. А затем шагает в бездну и увлекает меня за собой.
У меня вырывается вопль, и я отчаянно пытаюсь за что-нибудь ухватиться, но уже поздно. Мы несёмся вниз, в темноту. Я слышу смех Таваддуд. Внезапно вокруг возникает янтарное сияние, похожее на волшебную пыль, и падение замедляется, словно нас подхватило дыхание Бога.
– Сеть ангелов, – выдыхаю я.
Таваддуд парит рядом со мной.
– Да! – смеётся она. – Лишь на Осколке Угарте она сохранилась и полностью функционирует. Здесь живут самые богатые торговцы гоголами. Только надо точно знать место.
Я закрываю глаза, отдаваясь во власть древних ангелов, охраняющих Сирр-на-Небе, и не открываю до самой земли.
После спуска они на последнем трамвае едут до подножия Осколка Узеда.
Таваддуд стоит напротив Сумангуру и держится за поручень. Городские огни мерцают в его атар-очках, отражения пляшут в такт покачивающемуся трамваю. Сумангуру выбрал себе очки с круглыми голубыми линзами, подходящие по цвету к его костюму муталибуна.
– От этого неисправного спаймскейпа у меня глаза болят, – говорит он. – Но мне кажется, что нас преследуют.
Таваддуд смотрит через его плечо, и с её губ срываются проклятья. По проводам для джиннов над трамваем несутся три цветные змеи из многоугольников. Они кружат над пассажирами и двигаются намного быстрее людей, но без мыслеформ в физическом мире видят довольно плохо. Значит, необходима маскировка в атаре.
Таваддуд выбирает подходящую пару – миниатюрная женщина оживлённо обсуждает со своим спутником вопрос покупки нового кувшина для джинна-слуги. Таваддуд едва слышно произносит Тайное Имя аль-Мусаввира, Дарующего Облик, копирует свой и Сумангуру образ в атаре и накладывает на образы попутчиков. И действительно, когда пара выходит на следующей остановке, два джинна следуют за ней. Третий остаётся, но ненадолго. Через пару секунд исчезает и он.
– Ловко, – одобряет Сумангуру.
Осколок Узеда, единственный ещё не до конца восстановленный фрагмент Сирра, окружён лесами и пластиковыми щитами, означающими, что работы по ликвидации повреждений, нанесённых два года назад диким кодом, всё ещё продолжаются. Таваддуд помнит, как внезапно возникали гигантские конструкции – продукты дикого кода, завезённые из пустыни заражённым поездом душ, как карабкалось по осколку сапфировое дерево. Оно росло буквально на глазах, и в атаре можно было видеть вьющийся вокруг него рой джиннов.
По мере приближения к тёмному каркасу на горизонте её сердце бьется всё быстрее и быстрее. Дуни. Дуни. Я поступаю правильно. Отец должен узнать правду. Таваддуд вспоминает долгие ночи, наполненные ощущением вины, осознанием собственной неправоты. Возможно, это тоже устраивала она. Хотела, чтобы я оставалась ничтожеством и не вставала у неё на пути.
Таваддуд сжимает в кармане мыслекапсулу, изготовленную в Соборности. «Она имитирует часть твоего мозга, куда внедрится фрагмент, – сказал Сумангуру. – Как кувшин джинна, с той лишь разницей, что он не сможет оттуда выбраться». Такая маленькая вещица, кусочек холодного металла размером с ноготь.
Таваддуд старается думать о спокойном голосе Кафура, вспоминает, как он приютил её, когда она ушла из Города Мёртвых. Он поможет. Всё будет хорошо. Кафур учил, что всё можно вылечить.
Здесь повсюду большие перепады высоты: резкие спуски под трамвайные пути и вертикальные аллеи, тянущиеся вверх, на Осколок. Таваддуд оглядывается на Большую Северную Станцию, откуда начала распространяться зараза: на длинные залы с низкими потолками и арки, всё ещё отмеченные следами битвы, когда мухтасибы и Кающиеся пытались сдержать натиск дикого кода. Металлические брусья и стёкла до сих пор покрыты шрамами.
Пройдет ещё какое-то время, и шрамы исчезнут.
Они выходят на последней остановке вместе с толпой рабочих, возвращающихся домой после вечерней смены. Таваддуд ведёт Сумангуру вниз по извилистой лестнице. Здесь нет никого из Кающихся, а атар настолько зыбок, что джинны не смогут их выследить. Дуни, вероятно, сходит с ума от злости.
На арках, оставшихся от Северной Станции, при их приближении появляются светящиеся указатели. Из-за грохота трамваев наверху разговаривать почти невозможно. Повсюду запах озона, и воздух кажется густым. Неожиданно перед ними, словно зрачок гигантского глаза, открывается старый туннель поездов душ и оттуда веет холодом.
Внутри приходится идти по неровной земле, и Таваддуд едва не повреждает ногу об алмазный рельс. Вдали слышны шорохи и чьё-то бормотание. Бану Сасан перешёптываются о том, что дикий код не побеждён окончательно, что в развалинах ещё живут его детёныши.
– Когда вы говорили о дворце, я представлял нечто иное, – произносит Сумангуру.
– Ш-ш-ш, – Таваддуд заставляет его замолчать.
Впереди на стене светящийся символ – круг с двумя точками глаз. Лицо. Таваддуд произносит Тайное Имя, которому много лет назад научил её Кафур, и перед ними открывается дверь, ведущая в длинный коридор, залитый неярким красноватым светом. Внутри разносится эхо далёкой музыки и человеческих голосов, слышится чей-то шёпот.
Таваддуд протягивает Сумангуру белую маску и сама надевает такую же.
– Добро пожаловать во Дворец Сказаний.
Дворец, как всегда, выглядит немного изменившимся. Это настоящий лабиринт скудно освещённых переходов. Повсюду сотни людей в масках. В коридорах они молчаливы, но в залах, загадочным образом возникающих то тут, то там, слышится шум и смех, горит свет, играет музыка.
Таваддуд и Сумангуру попадают в комнату с высокими белыми стенами, на которых танцуют тени, хотя источника света нигде не видно. Длинноногие чернильные кляксы разбегаются, как только Таваддуд пытается к ним прикоснуться. Следующий зал опутан медными проводами и гудит от статического электричества. В нём, словно перед грозой, тяжело дышать, а волосы встают дыбом и начинают потрескивать. В галерее, обитой чёрным бархатом, тысячи свечей, повинуясь жестам человека в чёрном костюме, белых перчатках и балетной пачке, переворачиваются и исполняют под потолком медленный танец света и огня. В атаре полно джиннов, навевающих
