Восемьсот (левая) тридцать семь (правая), восемьсот (левая) тридцать восемь (правая)…
И все же он чувствовал удовлетворение. Не так уж, в конце концов, и важно – найдет он там кого или нет. Он не уклонился от цели, несмотря на все уловки волшебника, И какая разница, что его руководители мелочны и своекорыстны, а сама Система прогнила насквозь, обречена на гибель. Он не изменил себе, это – самое главное. И остается еще вполне достаточно времени, чтобы осмотреть Арарат и вернуться до наступления Великого Прилива. Тогда работа будет завершена. И – домой.
В воздухе проплыла белая точка. Вторая, затем третья – слишком маленькие для цветов, слишком большие для пылинок. Холод становился невыносимым. Чиновник взглянул вверх. Когда же это успели облететь все листья? Голые деревья, черные скелеты на фоне темно-серого неба. И опять белые точки, пятнышки.
А потом пятнышек стало очень много, бесчисленные их миллионы заполнили все пространство между чиновником и Араратом, придали этому пространству плотность и размеры, ясно выявили непройденное еще расстояние.
– Снег, – поразился чиновник. Холод – радость не самая большая, однако чиновнику и в голову не пришло повернуть назад. “Мелкие неудобства, дело житейское, как-нибудь потерпим”. В надежде согреться, он припустил рысцой; телевизор – его приходилось нести в руке – болезненно колотился о бедро. Изо рта чиновника вырывались маленькие облачка пара. Мягкие, пушистые хлопья оседали на деревьях, укутывали тропу, всю землю. Чиновник оглянулся. Ближние его следы были черными, отчетливыми, но вдали они серели, смягчались, исчезали совсем.
Он включил телевизор. Серый дракон извивался, снова извивался, хищно наползал на Континент. Грозовые облака.
– …Начали таять!— кричал возбужденный, срывающийся голос. – На ваших экранах уникальные кадры, снятые нашей съемочной бригадой из космоса…
Чиновник переключился на другой канал.
– …Постарайтесь найти хоть какое нибудь укрытие.
Тропа петляла среди деревьев, плоская и ужасающе монотонная. Чиновник запыхался, сбавил шаг, перешел на прежнюю неспешную рысцу. Уютный, домашний голос диктора рассказывал “дорогим телезрителям” о людях, чуть не ставших жертвами стихийного бедствия. О чудесных спасениях в Песчаной провинции, об опасной работе летчиков-спасателей, с риском для собственной жизни подбирающих людей с Побережья. Чиновнику сообщили, что милиция поднята по тревоге, что воздушные патрули перешли на удлиненные, шестичасовые вахты. Настоятельно порекомендовали ему мотать из Приливных Земель, и поскорее, пока не пришла первая волна Прилива. Напомнили, что до прихода волны остается не меньше двенадцати и никак уж не больше восемнадцати часов. Что он не должен спать. Что он не должен терять время на еду. Что он должен взять ноги в руки и куда-то там бежать. Куда?
Снег падал так густо, что не стало видно деревьев. Мучительно болели пальцы ног.
– …Что делать при переохлаждении, слушайте наши рекомендации! – кричал телевизор. – Ни-когда не растирайте обмороженные участки кожи. Отогревайте ее постепенно, чуть тепловатой водой…
Голоса дикторов звучали возбужденно, почти экстатически. Их лица раскраснелись, глаза сверкали. Обычная реакция на стихийное бедствие – людей распирает сознанием собственной значимости, они считают каждое свое слово, каждое действие критически важным. Чиновник пробежался по каналам и нашел женщину, рассказывающую про прецессию полюсов. При помощи карт и глобусов она объясняла хорошо известный факт, что на Миранде наступает великая зима, что теперь планета будет получать меньше солнечной (просперской? просперианской?) радиации, чем прежде.
– …Однако неизбежно и наличие обратных эффектов – эффектов, которые сделают похолодание не столь резким. Тонкие механизмы отрицательной обратной связи, неизменно присущие природе, обеспечат…
Ручка телевизора стала холодной как лед, как раскаленный лед, чиновник не мог ее больше держать; сделав над собой усилие, он разжал онемевшие пальцы. Телевизор мягко провалился в снег, чиновник облегченно вздохнул и сунул ладонь под мышку. Он ковылял вперед, обхватив себя для тепла руками. В какой-то момент сзади раздались голоса, окликавшие чиновника по имени, но он шел не останавливаясь, голоса звучали все тише, пока не заглохли совсем. Он снова был один.
А потом он споткнулся и упал.
Чиновник упал с размаху, не успев выставить руки, и какой-то момент лежал неподвижно, почти наслаждаясь болью, охватившей все его тело. Правую руку и правую сторону лица он не чувствовал. Он не мог поверить, что дошел до такого жалкого состояния, не сумев совладать с сущей ерундой, каким-то там холодом. И постепенно понял, что пора возвращаться. Дальнейшее упорство бесполезно. Идти дальше – верная смерть.
Он поднялся на ноги, покачнулся и чуть не упал снова. Вставая, он слегка развернулся и не был теперь уверен, где тут “вперед”, а где “назад”. Снег валился сплошной массой, залепляя глаза. Чиновник почти ничего не видел. Слева и справа – смутные, еле различимые серые полосы, скорее всего – деревья. Отпечаток тела уже исчез, начисто, словно его и не было.
Чиновник пошел назад.
Собственно говоря, это была игра в орлянку – с равной вероятностью могло оказаться, что он идет назад, к флаеру, и вперед, может быть, к Арарату, а скорее, – к смерти. Чиновнику хотелось бы выбрать путь как-нибудь получше, ненадежнее, но он не знал, как это сделать. Он совсем потерял ориентировку, да и голова что-то плохо думала. Он не чувствовал сейчас ничего, кроме острых клыков холода, вонзавшихся, кажется, уже в самые внутренности. Его лицо окаменело, каждый шаг давался с огромным трудом – ледяные иглы боли пронзали мышцы ног, делали их жесткими, непослушными. Чиновник сжимал зубы и шел. Назад?
Через какое-то совершенно неопределенное время он понял, что точно идет не в том направлении – иначе давно наткнулся бы на брошенный телевизор. Мысль, что столько трудов потрачено понапрасну, даже во вред – ведь теперь путь к спасению стал еще длиннее, – ужасала. Чиновник гнал эту мысль сколько возможно, но был в конце концов вынужден признать свою ошибку.
Он повернул назад.
Илогда чиновнику казалось, что он оглох, – такая тишина окутала заснеженный лес.
Ступни давно уже не болели – чиновник просто перестал их чувствовать, но теперь онемение распространялось выше, захватывало икры. Безумно болели глаза. И лоб – наверху, у края волос, и вроде как внутри. Голова гудела, дьявольские голоса наперебой бубнили какие-то непонятные, лишенные всякого смысла слова.
А потом парализующая немота поднялась еще выше, колени чиновника подломились, и он упал.
И не поднялся.
Чиновник лежал, неспособный пошевелиться, лежал очень долго, только эта длительность измерялась не временем, а чем-то другим. Он слышал звуки машин, которых здесь не было и быть не могло, и понимал, что это – галлюцинация. Он начинал ощущать блаженное, умиротворяющее тепло. Вот и по телевизору про это что-то такое говорили. Да вставай же ты, ублюдок, думал он. Ты обязан встать. Откуда-то издалека донеслось равномерное поскрипывание, а затем чиновник увидел сапоги, пару черных кожаных сапог, прямо перед своим лицом. Крупный, широкоплечий человек присел на корточки, подсунул под чиновника руки, поднял его с земли и встал. Снег валился не переставая, но теперь сквозь серую пелену смутно различалось оранжевое пятно – грузовик, или вездеход, или что-то еще в этом роде.
Чиновник взглянул в лицо своего спасителя, ка-менно-непроницаемое и в то же самое время полное тепла. Тепла – и какой-то доброй, благожелательной силы. Ну прямо тебе актер, играющий папашу “строгого, но справедливого”. Яркие, правильно очерченные губы изогнулись в улыбке, улыбка расползалась дальше и дальше, постепенно она захватила все лицо, превратила розовые щеки в веселые, лукавые шарики. Левый глаз заговорщически подмигнул.
Вот он, значит, какой этот Грегорьян.
Вокруг костра сидели трое.
Ночь была очень холодная. Чиновник курил гашиш – с небольшой
примесью амфетаминов, чтобы не так клонило в сон. Грегорьян заботливо подносил ему трубку, уговаривал затягиваться поглубже и держать дым в легких как можно дольше. Голова чиновника гудела, собственные ноги казались невероятно длинными. До ступней, пожалуй, и за сутки не дойдешь. Одинокий и беспомощный, затерянный на склоне чудовищной горы, он ощущал, однако, полное спокойствие и ясность, прозрачность мыслей, его мозг словно подключил ся к звездному разуму вселенной —
или к древней мудрости, лежавшей в основании черепа, в мозжечке, как лунный камень в спекшемся комке копролитов и костей саблезубых тигров. На какое-то время он утратил всякую связь с реальностью, погрузился в подводные пещеры восприятия – искатель золота затонувших испанских галеонов. Потом чиновник выдохнул. Внешний мир встал на место, окутался огромным облаком дыма.
