«Ваш баланс – тысяча денариев», – сообщил женский голос из автомата. Аналогичная надпись высветилась на весело-зеленом фоне экрана. Ниже выпал перечень доступных операций.
Энцо вынул руку из углубления и потер запястье с вшитым в него чипом. Работодатель не пошутил, когда сказал, что переведет ровно ту сумму, о которой договаривались. Тысяча денариев. Достаточно, чтобы купить один билет на Трансзональный экспресс и поужинать в его вагоне-ресторане.
Вот только ехал Энцо не один.
Он с шумом выдохнул и взъерошил волосы. Сам обещал Малой довезти до Четвертой курии, никто за язык не тянул. А теперь что? Попрощаться? Или вовсе не прощаться? Оставить ей двести денариев на разменной карте, а дальше каждый сам за себя. Он пытался достать билет. Он не смог, не его вина.
Но почему при одной мысли об этом становилось так паршиво?
Заметив на себе нетерпеливый взгляд патрицианки, Энцо сдвинулся в сторону и пропустил ее к билетному автомату. Мимо мчались машины, подрезая друг друга на въезде на эстакаду. Переключались полосы на проезжей части, перемигивались светофоры, яркие в наступающих сумерках. По тротуару в пятнах оберток и использованных денежных карт торопились рабочие-номера, вышагивали легионеры в экзоскелетах с клеймом имперского орла, проститутки в латексе. Из фургона под мостом вылезли рабочие в кислотно-желтой форме – четверо тощих и один высокий и здоровый. Следом два робота вытащили стройматериалы.
Малая стояла на углу, поближе к стене, чтобы люди не сшибали. Грела руки в карманах и невидяще смотрела перед собой. Свет фонарей искрился в белых волосах, как сахарная пыль. Энцо покосился на нее и опустил взгляд на заплеванный асфальт.
Нужно было что-то решать.
На затылок шлепнулась капля, и Энцо глянул на потемневшее небо в прорези между слоями уровней. Затянутое облаками, но без дождя. Со дна верхнего уровня вроде тоже ничего не лилось – только висели сопли толстых кабелей и отростки нелегальных зданий, прилепившихся между канализационными системами.
Зато в двух этажах над головой из окна скалилась рожа с заплаткой имплантата. Марсианин. Заметив внимание к своей персоне, тот осклабился шире и изготовился для второго плевка.
На его шее была татуировка песьей морды. Увидев ее, Энцо содрогнулся. Вытер слюну рукавом и зашагал прочь.
Прошлое догоняло слишком быстро. Напомнило об одном варианте, использовать который страшно не хотелось.
– Куда же ты, псина? – Марсианин завыл, подражая диким собакам, но Энцо не обернулся. Ухватил Малую за руку и потащил мимо витрин с подделками имперских блокнотов, через густо пахнущую мускусом и уличными кебабами толпу. Свернул на рынок с его странной едой и дешевыми, паршивого качества товарами. Пробежался вдоль ряда с подержанными имплантатами, протиснулся между магазинчиками и выбрался под сваи жилой колонны. Она светилась окнами жилья для бедняков. Еще выше, в сотне этажей к небу, покоился уровень патрициев. Там жужжали дорогие машины, гремели празднества, которые устраивала фламиника Юпитера, мерцали вывески клубов и ресторанов.
В сырость и мрак у канализаций патриции не сворачивали. Шаги отозвались эхом от исписанных граффити стен. Пахло мочой, гнилью и химией отработанного топлива, под ногами шуршал мусор. В арке у стены притулился седой, как пыль, но все еще крепкий дед. Из тьмы блеснули огоньки окуляров.
Энцо направился к нему, без лишних слов снял куртку и задрал рукав футболки. С плеча оскалился выбитый синей тушью пес.
Дед смерил татуировку взглядом – окуляры, заменявшие ему глаза, вспыхнули ярче. Так же внимательно осмотрел Малую (с потерянного выражения лица до бледных острых коленок) и самого Энцо (с потертых ботинок до небритой рожи). Подумав, все-таки поднялся с табурета и стукнул в неприметную дверь за своей спиной. Дверь приоткрылась, повеяло сточными водами и жареным мясом.
Энцо завел Малую внутрь и шагнул следом.
Дверь за ними закрылась.
Тоннели подземного города не походили на по-солдатски прямые улицы наземной части курии. Когда-то давно канализация состояла только из коммуникационных линий, но атмосфера истощилась, места под искусственными куполами осталось немного, и жизнь на поверхности заметно подорожала. Номера перебрались под землю. Превратили канализацию в настоящий лабиринт – спьяну нужной дороги точно не найдешь. Сенат их не трогал; посчитал, что номерам под землей самое место. Они помогают курии выгребать дерьмо и не воняют на поверхности – что может быть лучше? При любом подозрении на бунт им просто вырубали энергоснабжение и проводили зачистку. Кто-то гнал, что так было в Пятнадцатой. Не стоило давать легиону повод.
Энцо с Малой спустились по сбитым ступеням. У подножия лестницы протиснулись мимо одетых в кожу «Псов Свободы». Те передавали по кругу дозатор с зеленоватым клик-препаратом; по очереди кололи его в жилистые запястья, под татуировки песьих морд.
Уровнем ниже шумела толпа. Под куполом шел бой, один из многих, которые проходили в канализациях каждой курии. Любимое развлечение плебса – смотреть, как один здоровяк бьет морду другому. На ринге месили друг друга белый лысый номер и темнокожий марсианин с биометаллическими ногами. Эти имплантаты Энцо отметил особо: они начинались от колен, мощные, с когтями вместо ступней. Хорошие образцы, так просто не раздобудешь.
Темнокожий прыгнул и захватил щиколотку белого когтями. Белый заорал, на песок брызнула кровь. Зрители заорали в унисон, в воздух полетели обертки от соевой жратвы. Рядом с ухом просвистел локоть соседа – тот что-то возбужденно кричал, не отрывая глаз от боя. Энцо поморщился. Когда-то ему тоже нравилась Арена. Даже дрался, было дело. Теперь тот бешеный «пес» казался чужим и далеким. Совсем другой человек.
Энцо покосился на Малую. Та хмурилась и вздрагивала, когда зрители ревели особенно громко. Казалась совсем не к месту в этом бардаке. Он затолкал ее в более-менее свободный угол, подальше от ринга, и огляделся. Вроде на них никто не смотрел, пристать не должны.
Пара минут еще никого не убила, верно?
– Жди здесь, я скоро буду.
Малая послушно кивнула, пряча глаза. Вот и умница.
Оставив ее, Энцо продрался сквозь толпу. За рингом, в душном, обитом дешевым пластиком кабинете выпивал Аларих – легко узнаваемый, несмотря на прошедшие годы. Когда-то крепкий, а теперь рыхлый от возраста, он выделялся на фоне собравшихся «псов». В зубах дымилась сигарета, грозя поджечь усы и кудрявую рыжеватую бороду. На пальцах блестели перстни. Натуральный патриций, хоть и опустившийся; при деньгах, со связями.
Энцо шагнул за порог и остановился, когда к виску прижалось холодное дуло.
Аларих поставил бутылку. Парень по правую руку от него – Егерь, так его звали – оскалил десяток наточенных металлических зубов. По левую руку дохнул дымом Пятый. Еще один наемник.
Эзопа, старого друга и предводителя «псов», видно не было. Энцо зря искал его взглядом.
– Дружище! – Аларих вдруг расплылся в улыбке. Дуло пушки убрали от виска. – Сколько лет, сколько зим. Семь, если я не ошибаюсь?
Он не ошибался.
– Не думал увидеть твою марсианскую задницу снова. Но стая рада приветствовать брата.
Собравшиеся закивали, и Энцо нехотя салютовал в ответ. Вести переговоры со старым патрицием он не рассчитывал. От Алариха за световой год несло ложью.
Но перед крио Энцо взял на себя часть чужих грешков. А долги полагалось возвращать.
* * *
Что Седьмая курия – Тартар наяву, стало понятно сразу. По тому, как все кругом смердело, как толкались прохожие. Капли конденсата с труб шлепали по лбу, заставляя морщиться. Пахли ржавчиной. Шумели автострады – сверху, снизу, по всем сторонам, во всех направлениях. Казалось, они с Энцо попали на огромное, нескончаемое шоссе. На перекрестках I-45 втягивала голову в плечи, боясь, что какой-нибудь из огней сейчас размажет ее по опорам верхних уровней. Влетит и не заметит. Мгновенная смерть. Но Энцо держал ее руку крепко. Уверенно тащил вперед, по лужам, мимо звенящих колокольцами бродячих торговцев, сквозь жирный смрад закусочных. Повсюду слышались незнакомые наречия и странные голоса – гортанные и цокающие, шипящие и крикливо-высокие. «Словно за яйца подвесили», – фыркнул Энцо, когда один такой взвился прямо у них над ухом. I-45, конечно, не знала, как разговаривает подвешенный за яйца, – и разговаривает ли вообще, после такого-то, – но посмеялась от души.
Ее смех быстро затерялся в гуле, грохоте и стуке.
Седьмая кишмя кишела любителями халявы с окраин. Все хотели перебраться поближе к центру, собратья I-45 по мечте. Но на их пути лежала зона отчуждения – полоса земли между защитными куполами Седьмой и Шестой курий. Пересечь ее можно было только одним путем – на экспрессе, билет на который стоил дорого. Многие приезжие искали работу, легальную и не очень, копили, да так и оседали в Седьмой. Некоторые теряли терпение и пробовали перебраться через зону пешком.
