Поймите правильно, Двурукую и раньше боялись — особенно когда она со своей безумной улыбкой направляла на кого-то пистолет. Но даже тот страх — страх перед лицом смерти, которая глядела на жертв Ребекки из дула ее «Cutlass»-а — тот страх был иным. Понятным. Горько-кислым, с запахом пота и мочи.
То чувство, которое Двурукая читала на лице Артура, в его движениях и словах, во всем его естестве, стоило ей оказаться рядом — страхом не было. Это было нечто другое: мощное, тягучее, прихватывающее грудь тугой лентой, сжимающее ребра в сладкой истоме, с запахом мускуса и раскаленного песка. Причем Реви впитывала это чувство с такой силой, что у нее дрожали колени, ладони влажнели, а кровь билась в висках, словно девушка находилась в самой горячке ожесточенного боя. Подобрать определение тому, что она ощущает, Двурукая не могла, ибо никогда еще не испытывала ничего подобного.
Тем не менее, то, что Артур с первого взгляда стал для нее совершенно особенным, девушка отлично осознавала. И очень боялась, что видит этого парня в последний раз. Хоть и не призналась бы в этом. Никому. Даже себе. Особенно себе.
Удивительно, но чуть позже, буквально через несколько часов после встречи со странным русским, Реви встретила еще одного человека, к которому стала испытывать нечто подобное. То же сладко-томительное чувство, от которого тяжелеет в груди и где-то внизу живота. Пусть оно и не было столь сильным, как то, что ощущалось к Артуру, но… смотреть на своего «личного пленника», отзывающегося на имя Рокуро Окадзима, равнодушно девушка тоже уже не могла. Тем более, что если на судьбу Артура Двурукая повлиять (пока!) не могла никак (а уходить в джунгли, кишащие боевиками, одному было сродни особенно изощренному способу самоубийства), то судьба Рока была в ее руках, и отпускать японца она не собиралась.
Потом было возвращение, томительное ожидание, почти отчаяние, когда Артур не появился в назначенный срок. Жесткое противостояние с Датчем, и море облегчения, когда Токарева все-таки удалось выцепить лучом прожектора, из-за сплошной стены деревьев. Нет, ей не хотелось броситься ему на шею, когда он все-таки перелез через борт Лагуны, наоборот, больше всего на свете Реви хотела пристрелить этого сумасброда. Но она сдержалась, наслаждаясь осознанием того, что еще успеет это сделать.
А потом был роман Артура и Эды, о котором не знал разве что… да все знали. До самой распоследней дворняги в самом грязном из переулков Роанопура. Честно говоря, к этой новости Реви отнеслась довольно равнодушно, особой ревности к лучшей подруге Двурукая не ощущала…
…Пока та, во время очередной их совместной попойки, не завела разговор об отношениях. Спрашивала про Рока, смеялась… а потом начала сравнивать. Сравнивать Артура (ее Артура!) с другими. С теми, с кем спала, до и после. Такое и раньше случалось — в конце концов, обычные бабские разговоры за бутылкой спиртного еще никто не отменял. Но почему-то именно это сравнение взбесило Двурукую:
— Знаешь, в чем твоя проблема, подруга, — заявила Ребекка, наливая себе полный стакан. Долила до краев, подняла взгляд на монахиню, заглянула той в глаза. — В том, что ты пытаешься рассуждать о том, чего не до конца понимаешь.
— Оп-па, — слегка захмелевшим голосом, в котором послышались нотки удивления, отозвалась Эда. — Это вот что за говно сейчас было?… Если ты настроилась на философские разговоры, предупреждаю: я еще недостаточно пьяна для этого.
— Не «говно», но истина, — спокойно ответила Реви, опрокидывая содержимое стакана в горло. — Вот ты рассуждаешь о парнях, с которыми спишь, но… никто-то, по сути, из них тебя по-настоящему не любит. И, соответственно, по настоящему, никто и не старается сделать тебя счастливой. Все твои рассуждения о том, кто «лучше» — это рассуждения о подделках.
Эда заморгала. Двурукая удивлялась сама себе, алкоголь развязал ей язык, и обычная маска холодной безбашенности дала трещину. Впервые за многие месяцы из-под Реви-убийцы выглянул кто-то другой. Та, которая способна рассуждать не только о пушках, выпивке или бабле. Настоящая Реви. Живая.
Обычно, чтобы вытянуть ее из-под маски требовалось куда больше времени. И куда больше алкоголя.
— Таки-так, — хмель стремительно уходил из глаз монашки. — Интересные вещи ты стала говорить, подруга.
— Скажешь, что я не права?
— Ну, черт его знает, — Эда тоже налила себе. Выпили. Вместе. — О! Помнишь, я тебе про Артура Токарева рассказывала? Вы ведь с ним знакомы?
Двурукая вздрогнула, бросила на подругу недовольный взгляд:
— Ну?
— Так вот, — Эда откинулась на спинку стула, довольная собой, — он мне, между прочим, в любви признался. Так что с его стороны — не подделка.
— Врал, — в голосе Реви было столько уверенности, что Эда поперхнулась ромом.
— Кхе-кхе… С чего бы?
— Просто прими это. Он врал. Не любит он тебя.
— Нихрена! — монашка даже разозлилась. — Ты уж поверь, я получше тебя умею определять ложь. Не врал он.
— В этот раз ошиблась, — тоже повысила голос Реви. — Не любит!
— Почему?!
— Потому что меня он любит, ясно?! — выпалила Ребекка, прежде чем успела прикусить язык.
— Вот как? — после довольно длительной паузы, произнесла Эда, снова откидываясь на спинку стула, и глядя на подругу насмешливым взглядом. — А я-то думала, что ты по Року сохнешь.
Реви смутилась. Налила себе еще, но пить не стала, задумчиво покручивая маленькую рюмку в ладонях.
— Они одинаковые, — наконец, произнесла она. — Рок и Артур. Одинаковые… ну, почти.
Эда недоверчиво глядела на подругу, и на ее лице был написано что-то вроде: «Что ты несешь, дура?».
— Шутишь? — наконец, выдохнула монахиня. — Рок — добрый, отзывчивый, умный, тихий пацифист. Артур же — злой, саркастичный, самовлюбленный торговец оружием. Они не одинаковы, они даже не похожи!
— Нет, — Реви покачала головой. — Ты не поняла. Они, может, и не похожи внешне и внутренне, но… одинаковые. Их суть одинакова. Это можно почувствовать.
— Пф-ф-ф, — Эда махнула рукой, налила себе очередную рюмку, лихо глотнула, стукнула дном стакана об их импровизированный стол. — Неважно… Все равно, как бы ты их не чувствовала… двоих тебе многовато будет. Забирай себе своего Рока!
— А Артура не трогать? — насмешливо усмехнулась Двурукая.
— Да плевать мне на Артура, — надулась Эда. — На всех плевать. Козлы они все… Вот Артур тот же. Признался в любви, красивые цацки дарил… а вот уже неделю, как в Роанопуре, хоть бы раз зашел!
— Ты спала с его подчиненным! Сама же рассказывала!
— И? Что с того? Я ж не говорила ему, что буду верна. А подчиненный у него очень удачно под руку подвернулся…
— Под ногу, — хохотнула Реви. — Или под то, что у тебя между ног.
— «Ха-ха», — саркастично изобразила смешок Эда. — Очень смешно.
Ребекка хмыкнула. Налили еще. Выпили.
— Все равно он тебя не любит, — вдруг выдала Реви.
— Слушай, ты меня че-то бесишь сегодня, — угрожающе зарычала монахиня. — До этого момента мне было реально плевать. А вот теперь я уже хочу тебе доказать, что у него ко мне что-то есть.
— Ха! Доказывай, кому хочешь! — рассерженной кошкой зашипела Двурукая.
— Пф-ф! И докажу! — в тон ей отвечала Эда.
— Ну, давай, попробуй!
— А ты подай сюда своего Артура, так сразу и докажу?! Или побежишь искать своего ненаглядного по всему Роанопуру? — несмотря на накал, девушки голоса не повышали, и по церкви разносилось лишь едва слышное шипение.
Вдруг Реви почувствовала… сдвиг. Ее тело, будто, переключилось на другой режим работы: сердцебиение участилось, губы мгновенно высохли, взгляд повлажнел. Девушка сделала глубокий, судорожный вздох, чтобы успокоиться, и зашарила глазами вокруг. Почти сразу увидела Артура, притаившегося в дверях, и явно собирающегося уходить. Реви понадобилась секунда, чтобы поднять руку, и указать на парня, выдавая его с головой:
— О!
Эда, кажется, удивилась, увидев Артура, стоящего в дверях. Но быстро взяла ситуацию под контроль, заставив Токарева подойти. А инициатива усадить его рядом с собой принадлежала уже самой Реви.
Двурукая чувствовала, что сегодня с ней что-то не то. Выпили они, кажется, не так чтобы много (по крайней мере, раньше, такого количества хватало им с Эдой, разве что, только на разогрев), но голова откровенно кружилась, комок, застрявший в горле, приходилось постоянно сглатывать, а руки, казалось, жили своей жизнью, не желая, спокойно лежать на столе.
Поцелуй, что Эда подарила Артуру, был… неприятен. Непонятно почему, как уже отмечалось, особой ревности к подруге Двурукая не ощущала. Тем не менее Ребекка непроизвольно скривилась, качнулась в сторону, привлекая к себе внимание Токарева. И тот, тут же отреагировал, словно не хотел ни на секунду выпускать ее из виду. Это было… приятно.
