- Сожалею, Людмила Анатольевна, - еще любезнее. - В мои планы Бомбей не входит.
- Твои планы? - Мадам приблизилась вплотную и выдохнула дым ему в лицо. - Ко-отик, ты хочешь поиграть в нехорошего мальчика... Как мило...
Ильяс бережно перехватил когтистую лапку, нацелившуюся потрепать его по щеке, вынул из лапки мундштук, вытряхнул сигаретку на пол, - ничего, Вовчик переживет, а его плиточный пол тем более, - и раздавил каблуком. Все это - в упор глядя на мадам. Хватит, были уже и Ирландия, и Сицилия. И котик был, да весь вышел.
- В вашем возрасте курение особенно вредно для цвета лица, Людмила Анатольевна.
Мадам сощурилась, вырвала руку и снова попыталась потрепать его по щеке - пришлось снова перехватить, уже не так бережно.
- Котик показывает коготки, прелесть какая. Пожалуй, так даже интереснее. - Мадам усмехнулась и медленно повела острым каблучком по его ноге, от колена вниз; Ильяса передернуло. - И какие же планы у котика на эти три недели? Неужели котик в самом деле заболел зоофилией и теперь снимает исключительно лабораторных мышей?
- Зато излечился от геронтофилии.
Скривившись от отвращения, Ильяс шагнул в сторону, одновременно отталкивая ее руку. Мадам покачнулась, схватилась за стену и зашипела:
- Забыл, кому обязан?.. - Шагнула к нему с явным намерением вцепиться когтями в лицо.
"Хочешь поиграть в плохую девочку? - подумал Ильяс и почти услышал, как хрустит в его руке запястье, тонкое и сухое, как мертвая ветка. - Ну, давай, еще полшага!"
Полшага мадам сделала, но назад. И злость в ее глазах слегка потускнела и подернулась пленкой сомнения. Его собственная злость тоже отступила, и хруст костей перестал казаться сладким и желанным. И вообще он, кажется, переборщил с хамством. Вот только остановиться не мог, отчаянно хотелось придушить мадам. Сейчас же.
- Некрасиво было бы отказать мсье Айзенбергу в маленькой просьбе: не брать больше заказов на фотосессии от мадам Айзенберг, - очень тихо и ровно сказал он. - Я в самом деле ему многим обязан.
- Сукин сын. У тебя больше не будет никаких заказов...
- ...от священной белой кобры из руин, - продолжил за нее Ильяс и криво ухмыльнулся. - Чудесно. У меня острый дефицит времени, да и у вас, несомненно, дела, мадам. Позвольте откланяться.
Он заставил себя сделать шаг назад, потом развернуться и неторопливо пойти прочь.
Мадам что-то зашипела ему вслед, но Ильяс не слушал. Ему без того было тошно - за первые крупные заказы пришлось слишком дорого платить. Конечно, он сумел снять мадам так, как она того хотела: не слишком юной, но пикантной и соблазнительной. И сам поверил своим фотографиям, потому что было очень надо. Вот только не ожидал, что мадам окажется столь навязчивой и неадекватной. А ведь Вовчик предупреждал! И теперь этот мистер Твистер. Упырь. Вот зачем ему понадобилась Лилька?
Думал над этим вопросом и дожидался, пока мистер оставит Лильку в покое, на кухне. Спугнул голубую парочку, неплохого дизайнера по интерьерам и восходящую звездульку рекламы трусов. Полез на кухонную полку за сигаретами, не нашел. В хлебнице - тоже не нашел. Ясно, Вовчик бросает курить. Значит, искать в морозилке: именно там Вовчик прятал отраву в прошлый раз.
Пока курил в открытое окно, злость прошла. Почти. Осталась лишь досада: достало прогибаться под всяких меценатов, спонсоров и прочую шушеру. И непонятно, зачем? Заказов - завались, выставки все равно будут, рано или поздно, и безо всяких Айзенберг и Элиных. А главное, есть Лилька. Мышь белая, лабораторная, редкий вид. Оставлять ее одну ради спонсоров - глупо. Спонсоров много, а Лилька одна.
Почти докурил, когда на пороге кухни появился радостный и изрядно косой Вовчик.
- Твоя Лилька точно не знакома с Элиным?
- Олигарх и уличная музыкантша? Не смеши.
- Ну-ну, - хмыкнул Вовчик. - Давай, вылезай из подполья, Че Гевара. Элин ушел, а твой кактус распустил иголки, у наших кисок все носы поколоты.
- А не хер кусать мой редкий кактус.
Сделав последнюю затяжку, выкинул окурок в форточку и бросил в рот несколько кофейных зерен. Вовчик смотрел на это дело, страдальчески подняв брови.
- В детство впал. Не иначе.
***
В студии народ уже танцевал фламенко, используя в качестве кастаньет разбитую тарелку, целовался по углам, вел философские диспуты с чучелом пингвина, дрых под наполеоновской кроватью... В общем, вечеринка удалась.
Правда, сегодня танцевало меньше народу, чем обычно. С полдюжины моделек столпилось около кактуса под фикусом, а кактус, скромно подобрав босые ножки и обнимая одно колено, от них отбрехивался. Судя по кипению страстей вокруг дивана и спокойствию пионерки-паиньки, получалось у нее неплохо. Даже, пожалуй, хорошо. Умница мышка, так их.
- ...снимал в ванне? Тогда осталось от пяти до семи дней, - "по-дружески" делилась опытом то ли Мариша, то ли Ириша, хрен их всех запомнишь. - Наш Ильяс чемпион коротких дистанций.
- Лучше бы дней пять, - ответила Лилька. - У меня планы, сколько ж можно отодвигать.
Прозвучало это настолько естественно и серьезно, что Ильяс и сам ей поверил. На секунду. И эта секунда ему крайне не понравилась.
- Автостопом в Сызрань? Так не откладывай, милая, - влезла еще одна моделька. - И не бойся, он тебя искать не будет.
- А в Сызрань можно добраться автостопом, правда? - уточнила Лилька, наивно глянув на модельку снизу вверх. - Вот не знала! Но вам верю.
Выглядела она в этот момент истинно ядовитым кактусом, особенно хорошо играл пионерский галстук и просвечивающий сквозь батист синяк на плече. Вовчик тоже оценил, присвистнул и потянулся к камере.
- Завянь, маньяк, - шикнул на него Ильяс.
Отодвинул с дороги Маришу (или Иришу), подошел к диванчику и, ни слова не говоря, взял Лильку за руку и потянул к себе, обнял за плечи. Она недовольно пискнула и сделала вид, что только-только уютно устроилась, а тут агрессоры всякие...
- Пошли домой, душа моя, - сказал очень нежно, сдернул алый платочек с ее шеи, обнажив колье-цепь с маленьким ключиком и роскошный засос на ключице, и поцеловал чуть выше засоса. - Этот серпентарий мне наскучил.
Лилька вздрогнула, почему-то испуганно глянула на Вовчика, и тут щелкнула камера.
- Еще раз также, только пальцы на шею! - распорядился он, не опуская камеры.
Ильяс только хотел послать лучшего друга к черту и увести Лильку от греха подальше, как она дернулась и тихо потребовала:
- Отпусти меня.
От стали в ее голосе Ильяс опешил. Отпустить? Какого черта! Что вообще случилось с Лилькой за эти полчаса? И тут же взяла досада: кактус кактусом, но она перебарщивает. Он ее на руках носит, свою первую сольную выставку посвящает ей, обручальное кольцо ей надел и всему свету объявил, что она - его муза и судьба, а она - отпусти и пошел вон, и плевать, что на виду всей тусни? Черта с два.
- Эй, вы там уснули? И не смей сбегать! - потребовал Вовчик и, не дожидаясь привычного ильясовского "я тебе не моделька, отвали, маньяк!", жалобно протянул: - Новорожденному отказывать нельзя! Плакать будет!
Лилька неестественно улыбнулась Вовчику.
- Не надо плакать.
Вывернулась из объятия и отскочила, Ильяс едва успел поймать ее за руку.
Вовчик снова щелкнул камерой, - вот же зараза! - громко шмыгнул носом и сделал несчастные глаза.
- Ну пожа-алуйста! Хочу подарочек, моя прелесть!
Ильяс хмыкнул и снова потянул Лильку к себе. Обнял и обернулся к Вовчику:
- Путаешь реплики, халтурщик.
- Новорожденному можно! И не делай умное лицо, я боюсь. А ты не напрягайся так, Русалочка. Я не кусаюсь. Пока.
Вовчик показал им обоим язык и схватился за камеру. Пока он снимал, Ильяс демонстрировал обществу, а особенно новорожденному маньяку, что Лилька - его и только его. А то уже Русалочка! Ну и, само собой, что он - исключительно ее, а посторонних дам-с просят не беспокоиться. Особенно мадам Айзенберг: когда измученный ботоксом анфас вынырнул из толпы сочувствующих и завидующих, Ильяс сделал то, чего ему хотелось с того момента, как увидел пай-девочку под фикусом: опустился на колени, распахнул ее сорочку и лизнул полоску кожи между джинсами и корсажем. Лилька возмущенно пискнула и попыталась вырваться, но он крепко держал ее за бедра.
Вовчик восторженно замычал и замахал руками, мол, голову откинь, дева, больше страсти!
Вместо страсти Лилька зашипела, схватила Ильяса за волосы и резко дернула от себя. Он перехватил ее руку, едва сдержавшись, чтобы не наставить новых синяков. Нарочито медленно поднял голову, - снимай свою Русалочку, маньяк гребаный! - и, глядя в лилькины сверкающие злостью глаза, облизал пойманное запястье. Она больше не дергалась и не пищала: поняла, кто тут хозяин.