— Париж. Площадь Звезды, — поясняет Кротов. — Одна из первых демонстраций протеста. Самое начало катаклизма, еще не действуют никакие законы. А вот Вашингтон. Американцы, как всегда, оригинальничают.
Белый дом заляпан кровью. Беснуется молодежь, швыряет чем-то в стены. Мечутся полицейские, собаки рвут поводки, тут и там мелькают дубинки, дымки гранат со слезоточивым газом. Невообразимый шум, приглушенный в записи. Оператор на свой страх и риск показывает детали, панорамирует, дает наезды. И зритель видит: в руках у перепачканных с ног до головы демонстрантов кровоточащие половые органы. Эти своеобразные метательные снаряды подвозят в багажниках автомашин, ими усыпан асфальт, и трава, и ступени — у стен они сваливаются кучами, об них спотыкаются, по ним скользят, на них падают… Потом кадр меняется.
Футбольный матч. Переполненный стадион. Ажиотаж. И внезапно по всему кольцу огромной чаши с краев низвергаются, точно сель, потоки вязкой грязи. Запаха фильм, по счастью, не передает, но и без того делается ясно, что это фекалии и рвотная масса. Куда там Данте с его картинами ада! На стадионе начинается такое, до чего не додумывались, наверно, даже воспаленные мозги учеников Хичкока.
А Кротов, сверкнув глазами в сторону зрителей, вдруг кричит, словно перед ним не трое в пустом зале, а вот такой же огромный стадион:
— Это не кино! Вы слышите? Это на самом деле. Это все было. Центральный стадион в Милане. «Фекальная акция» «красных бригад». Одна из крупнейших трагедий в период массового сеймерного психоза.
Эпизод заканчивается долгим страшным кадром. Загаженный стадион пуст. Кое-где из-под нечистот торчат трупы, не такие, как в Париже, а настоящие убитые люди. Спускаясь сверху, ряды солдат в противогазах и защитных костюмах начинают чистку. А в самом центре по грудь в кошмарной жиже, движется человечек, может быть, футболист, может быть, болельщик. Он движется медленно упорно и бессмысленно — вдоль всего поля.
Потом — контрастная перебивка. Аллея парка и многочисленные совокупляющиеся пары. Позы разнообразны, но во всех есть что-то общее и страшное. Кротов молчит, и зрители догадываются сами. Все женщины на этой мрачной оргии (впрочем, там не только женщины — боже, какая мерзость!), все пассивные партнеры мертвы. Это вакханалия некрофилов.
— И это разрешено? — спрашивает Станский.
— Тогда? Разумеется, нет. А сейчас — да. В отдельных странах. Куда от них денешься? Тайные клубы существовали все время. А индивидуальную некрофилию вообще смешно запретить — с тем же успехом можно запретить онанизм. С тех пор, как сибр стал доступен каждому, стало вообще невозможно запретить что-либо.
Последнюю фразу Кротов произнес с металлом в голосе, и Станский перебил его:
— Простите, я что-то ничего не пойму с этими вашими законами. Пользование сибром запрещено или нет?
— Очень правильный вопрос! Я даже остановлю на минутку проекцию. Дело в том, что сначала, года полтора, была анархия, хаос, сибры ходили по рукам практически безнаказанно. А вот потом ввели Закон, — это слово он явно произносит с большой буквы. — Разом по всему миру. Наступила эпоха террора. Анархию топили в крови, точнее в зеротане — сейчас поймете почему. Дело не в том. Через восемь лет Закон благополучно отменили, как тормозящий прогресс. Вот тут-то и началось самое страшное. Почему? Тоже, надеюсь, поймете. Смотрим.
На экране появляется Красная площадь. Чудесный солнечный день. Дети, голуби, экскурсанты, почетный караул, пряничная красота Василия Блаженного.
— Кстати, — вспоминает Кротов, — в нашей стране Закон существовал изначально, и это в общем было мудро, удалось избежать многих неприятностей. Но, справедливости ради — вот, смотрите.
На площади происходит стремительное и непонятное перемещение людей, а в следующую секунду сразу в десятках мест из небольших закамуфлированных под фотоаппараты сибров в руках диверсантов ударяют фонтаны крови. Сухо щелкают выстрелы. Завывает сирена. Несколько автомобилей влетает на площадь. Начинается беготня и свалка. Но прежде, чем удается схватить и выключить все сибры, крови успевает натечь столько, что вдоль обочины у ГУМа и от Лобного места к Варварке бегут красные ручьи, вся брусчатка становится блестящей, люди, кинувшиеся врассыпную, выглядят, будто бежавшие из-под расстрела, тщательно облитый Покровский собор кажется сложенным из одного лишь красного кирпича, а Мавзолей сочится кровью, словно кусок сырого мяса. Да, такой красной площадь не была, пожалуй, еще не разу.
— Заметьте, — комментирует Кротов, — это не происки империализма, как вы любили говорить. К этому моменту никакого империализма уже не было. Вся диверсионная группа состояла целиком из москвичей. Ладно, едем дальше. Вот одна из стычек международных сил безопасности с отрядами вольных сеймеровладельцев. Это в Бразилии.
Стычка выглядит как настоящий уличный бой. Пушки палят вдоль по переулкам, танки крушат заборы, горят дома, мелким крошевом летят стекла, рвутся на минах фургоны, лихие стрелки перебежками, петляя, пересекают площади.
— А это Таиланд, — говорит Кротов.
Распыляя горячую смесь летит маленький самолетик. Горят джунгли. В джунглях мечутся люди.
— У берегов Швеции.
Угрюмый темно-серый крейсер расстреливает торпедами стайку небольших катеров.
— Военная хроника ужасна тем, — объясняет Кротов, — что все это происходит после заключения Всемирного договора. Брусилов, чудак, представлял себе мгновенное всеобщее и полное разоружение вплоть до охотничих ружей и финских ножей. На деле же сразу удалась лишь ликвидация оружия массового поражения, а в остальные игрушки люди играют по сей день и даже изобретают новые — это неизбежно. И я обращаю ваше внимание именно на живучесть оружия и войн. Это интересно. А сама хроника… Ею и без сибров был полон двадцатый век. Видите, как быстро побежали кадры? Это, чтобы не скучно было.
Мелькают титры — названия городов и стран. И всюду стрельба, пожары, резня, кровь…
— Закон в действии, — говорит Кротов. — Но это, так сказать, первый этап. А вот второй.
У высокой кирпичной стены, увитой плющом, шеренга людей в белых рубахах. Залп — и на белых спинах расплываются яркие красные пятна. Справа в кадр вползает бульдозер и, двигаясь вдоль стены, сгребает растрелянных в кучу. Длинный стебель плюща, зацепившись за нож, долго тянется за тупорылой машиной, потом обрывается. Трупы подталкиваются к яме. Это — воронка питания. Из бульдозера вылезает солдатик и саперной лопаткой подпихивает чью-то руку, быть может, случайно ухватившуюся за край. Как только рука падает, из-под трупов с бульканьем поднимается блестящий, как ртуть, зеротан, и они растворяются в нем. Видно, как бьющий неподалеку фонтан выбрасывает сильную высокую струю.
— Следующий этап понятен. Смертная казнь через зеротацию. К чему средневековые методы, когда под рукой такая экологически чистая и гуманная техника.
Длинный зал с высокими серебристыми стенами. По черной ковровой дорожке ведут молодую красивую женщину в белом платье. (Кротов свое дело знает туго и хронику подобрал душещипательную). Перед большим черным кубом солдаты отходят в стороны, и женщина одна вступает в нишу и тут же выходит. К кубу подкатывают черную лестницу, и по ее ступеням осужденная поднимается наверх. Перед зияющей воронкой она теряет самообладание, ее поддерживают и подталкивают. Она сползает на дно воронки. Крупный план. Глаза женщины открыты. Остановившийся взгляд. Платье лишь немногим белее щек. Поражают губы: они сиреневые. Внезапно лицо на миг превращается в серебряную маску и оплывает. Воронка с хлюпаньем втягивает зеротан. Осужденная не успевает крикнуть. И почувствовать боль — наверно, тоже. Действительно, гуманный способ. С другой стороны куба выпадает труп.
— А это еще зачем? — спрашивает Женька. Вся церемония кажется ему удивительно знакомой. «Ага, это же давешнее шоу. Ничего себе».
— Очевидно, ее религия требовала захоронения тела, — предполагает Кротов. — Я не знаю, кто она и откуда. У разных народов издавались разные законы, но в определенный период зеротация была повсюду. Как правило, за самовольное использование сеймеров. Однако разгул смертных казней привел к общему ужесточению правосудия, и высшая мера полагалась кое-где не только за сибры и за убийства, но и за изнасилования, за растление малолетних, за зверские избиения, за распространение наркотиков, запрещенной литературы и фильмов, за хранение оружия, за приверженность не той религии и принадлежность не к той партии, за оскорбление представителя власти… За что угодно! Ведь по сути дела на всей планете восемь лет держалось чрезвычайное положение. Было казнено шестнадцать миллионов. И почти столько же погибло в локальных войнах. Но, я вам скажу, порядок был наведен. Единая всемирная власть полностью контролировала сибры. И черт с ней, с зеротацией…
