Страх нужно преодолеть.
* * *
Первую свою сказку я написал… В углу. Меня наказали; не помню, за что. Я должен был там стоять, пока не осознаю, как я не прав. Какой я гадкий.
Но, в конце концов, мне там понравилось.
Если нельзя выйти за пределы своего угла, то надо попробовать… Растворить стены.
И мальчик в углу стал сочинять сказку.
* * *
Я не помню, когда и зачем я её себе придумал. Наши внутренние миры вряд ли пересекаются. Она совсем другая. Смешливая и веселая, она играла на арфе и прекрасно пела. Она любила своего мужа и детей, но развлечения любила ещё больше. А еще, друзей и приятное общество она ценила больше, чем книги.
И, к сожалению, она была королевой. Вся её вина состояла в этом. И в том, что она абсолютно не умела плести интриги. А еще в том, что как раз в это время некие силы решили изменить существующий строй.
Они подговорили бедных, и те пришли к ней и потребовали хлеба. И королева выдала им хлеб и пирожные, фрукты и овощи.
Но бедные не насытились, поскольку те из них, что вломились во дворец, были жадными и завистливыми. Они увидели убранство дворца; потому, им стало мало пирожных.
— Ишь, ты! Она сказала: «Если у них нет хлеба, то пусть едят пирожные»! — зло скакал кто-то из толпы. — Идите и заберите у них всё, что они отобрали у народа!
И толпа пришла во дворец. Они забрали себе все богатства, всё золото, все драгоценные камни. Потом увели и обезглавили её мужа. Королева пыталась защитить собою детей, но они вырвали их из её объятий.
Она осталась одна, брошенная в тюремную камеру.
Во дворце, на верхних этажах, теперь гулял ветер, а внизу устроили конюшню.
На улицах слышались похабные песни и брань.
«Теперь… Мне остается только умереть», — подумала королева.
Но и это ей не дали сделать спокойно.
Они вернулись снова.
— Зачем вы пришли? — спросила она у толпы. — Мне больше нечего вам отдать.
Один из мужчин глумливо улыбнулся.
— Есть, чего: свою жизнь, — ответил он королеве.
* * *
Да, в действительности все сказки заканчиваются плохо. Но эту… Эту я ещё не окончил. Я хочу завершить её вовсе не так, как этого требует здравый смысл. В реальности все революции оканчиваются одинаково: кровавой бойней, экспроприацией экспроприаторов… (Ведь у нас у всех есть еще, что можно у нас забрать, правда?) Пустыней и выжженной землей под тусклым небом.
Но моя сказка окончится нынче иначе; я ведь придумываю её сам, не так ли? Все мы прекрасно знаем, что… «Сейчас не время улыбаться», «Чудес не бывает», «Жизнь тяжела»… Но, в моем собственном мире распоряжаюсь я сам.
* * *
…Королеве отрезали волосы и привели на место, которое называлось «эшафот».
— Здравствуйте, ваше величество! — палач вышел ей навстречу.
Она не ожидала этого, и потому наступила ему на ногу, продолжая движение.
— Извините, я нечаянно, — улыбнулась она.
«Только когда ты отдашь всё, что имеешь, ты станешь моей ученицей», — услышала она в голове голос.
В ней не было больше страха; его остригли вместе с волосами.
Мы не те, кем кажемся этому миру. Он сочиняет про нас сплетни, использует наши имена в своих целях, выдает нам документы и номера. Но, за пределами мира, его суетностью — мы те же, кто пришел в него однажды, и те, кто будет потом.
Но мир… Он тоже совсем не таков, каким он нам кажется.
* * *
«Ты готова»? — спросил голос.
«Да», — ответила королева.
И тогда, раньше, чем её голова слетела с плеч, она исчезла прочь со своего эшафота. И настоящее хлынуло в неё и унесло её потоком. Она была жалкой песчинкой в этом безбрежном мире, среди миллионов звезд и галактик… Но внутри этой песчинки тоже была своя безбрежность, свой океан…
* * *
Времени нет, когда наступает внутреннее безмолвие — это рождение новой Вселенной, или же черной дыры… Не всёли равно, как назвать несуществующее?
* * *
Мальчик в углу шмыгнул носом, и вновь вернулся в границы восприятия.
— Что ты там… Молчишь? Может, извинишься?
— В чем? — он действительно забыл.
— В чем? Ах ты, дрянной мальчишка! Извинись сейчас же, и сможешь выйти оттуда.
— Как?
— Повторяй за мной: мама, прости, я больше никогда не буду рисовать на стенах!
— Мама, прости, я больше никогда не буду рисовать на стенах…
— Ну… Выходи, что ли? Что ты там застрял?
* * *
Пралайя завершилась…
* * *
— Спасибо, Схимник, — поблагодарила Фанни.
— Тебе понравилось? — спросил он.
— Не знаю… Думаю, что это не то слово: понравилось. Просто, спасибо. За то, что вы есть, и… Такой вы странный…
— Прочитайте мне что-нибудь своё… Фанни, вы же пишете стихи?
— Как вы узнали?
— Никак. Пришло сейчас в голову…
— Ну… Тогда, мне кажется… Это будет вам в тему…
Я — песчинка средь моря.
Я — море в песчинке…
Я рождаюсь, как только
Сгорю без остатка.
Зарождение — больно,
Смертельно опасно.
От шиповника игл
Не спасает перчатка.
Не ищите здесь смысла:
Его больше не будет.
Все грехи и сомненья —
они предрешённы.
Нету радости большей,
чем быть безысходной,
И безгрешной, и полностью
опустошенной…
Не ищите здесь смысл:
безысходную пустошь
Орошают лишь слёзы,
песок раскаляя.
Всё, что было с тобою,
И, возможно, что будет —
Не дарует ни истины, ни оправданья.
— Не дарует ни истины, ни оправданья, — эхом повторил Схимник.
Глава 8. И снова — в Париж…
— Ты уверен, Неназываемый, что нам… Следует это сделать? Мы засветимся, и придется снова отсюда валить, куда-нибудь далеко, — обратился к нему Сенсей, перекрикивая шум вертолета.
— Уверен. Про нас, похоже, и так прознали.
— Почему ты так думаешь?
— Эй, Крот! — позвал Неназываемый.
Маленький человечек со связанными руками обернулся и осклабился, выражая таким образом подобие жалкой улыбки.
— Я думал, вы обо мне совсем забыли, — сказал он. — Вы обещали отпустить меня, если всё пройдет успешно, и парень выживет. Выжили даже оба…
— Отпустим, мы давали слово, — ответил Неназываемый.
— Серьезно? Ты намерен отпустить гада? — спросил Сенсей.
— Только, Крот, к тебе ещё несколько вопросов… Зачем таким, как Царь и прочие, был этот центр и ребята? — спросил Неназываемый.
— Похоже, Царь не ошибся. Вернее, Ферзь. Это он их вычислил. А после, и все остальные заинтересовались, — хихикнул Крот. — Что, ваших накрыли, да?
— При таком положении дел ты еще и хихикать способен? Отвечай, что вы про них узнали, — приказал Сенсей.
— Были лишь догадки… Ребята там все молодые. А Царю известно стало, что ваши… Ну, они как бы все моложавые, болезни их на берут. А ещё… Тайны вы всякие любите, посвящения… Свой человек туда было наш внедрился, в вахтеры. Но ваши его быстро отфутболили.
— Виталий, — пояснил Неназываемый Сенсею тихо, шепотом, — Он с теми ребятами, когда дружбу завязал, думаю, и приборчики некоторые им подкинул. Чтобы те двуличных легко вычисляли.
— Крот, а доказательства были? Или же, только из-за догадок ваши пошли громить центр?
— На кону же эликсир был. А Царь очень хотел его заполучить. И знал, что у подпольных и моложавых он есть, эликсир этот. Ради такого… Даже, лишь по подозрению, чего уж там… Вдобавок, он своего внедрил как раз туда; что в теле Николая был. Он должен был донести ему обо всем, что там увидит. Его допустили внутрь и даже на собрание. Собрание было тайным; это укрепило Царя в правильности выводов. А потом, видимо, что-то пошло не так. И парня вырубило. Царь это прознал, у него с парнем канал… И сразу двинул тому на подмогу.
— Забавно, — заметил Неназываемый.
Повисло молчание.
— Гена, давай, спускайся, — обратился Неназываемый к пилоту. — Высадим здесь Крота.
— Что, здесь? За городом, на болотах? — с ужасом спросил тот.
— Выкарабкаешься, — ответил Неназываемый. — Оставим тебе карту и компас. Сенсей, ты проводишь его? Там, внизу, развяжешь ему руки.
— Как скажешь. Только, предварительно сотру ему память нескольких последних дней. И сделаю это с превеликим удовольствием, — отозвался тот.
* * *
Он вышел с Кротом, и вскоре вернулся. Вертолет круто взмыл вверх.
— Курс на заправку, а потом — снова на базу андроидов? — спросил пилот.
— Несомненно, — отозвался Неназываемый. — Все готовы?
— Да! — хором отозвались Сенсей и пилот.
— Ты хочешь сказать, что мы… Засветимся здесь, когда взорвем базу: непременно всплывем на каком-нибудь экране спутниковой съемки, как только снимем блокиратор видимости и начнем бомбить… И потому, вынуждены будем залечь потом на дно? — спросил Сенсей, как только они легли на курс.
