Он в упор взглянул на меня — и в серых его глазах плескалось нечто… нет, не жестокость и не ярость… просто холод. Жидкий азот, а может, и гелий.
— И вот некий игрок отказывается выполнять свою задачу, намеренно подставляется под выстрелы противника, чьи шансы изначально были безнадежны. В результате одна команда захватывает Сокровищницу другой, чего отродясь в этой Игре не случалось. Какой это психологический шок и для тех, и для других, надо объяснять? И пожалуйста — эмоции геймеров изливаются в информационное поле, но большей частью — уже мимо Алгоритма. А то, что достаётся ему — отравлено. В результате его структура застывает, самосознание гаснет. Это как если бы из человека выкачать всю кровь. В общем, «Хозяин Нижнего Мира» умер. Можно играть до посинения, на всех Полигонах планеты, но некому уже будет вбирать в себя эмонию игроков. Теперь это просто несколько миллионов исполняемых файлов, не более.
— Ничего себе… — протянул я.
Выходит, информационные твари тоже смертны? То есть с ними можно бороться, и успешно?
— И вот теперь пора послушать вас, Андрей Михайлович. Расскажите, кто предложил вам подставиться противнику, при каких обстоятельствах, когда, чем обещал заплатить за услугу, как мотивировал свою просьбу. Максимально подробно. Вы прекрасно понимаете, что от вашей искренности зависит и ваша дальнейшая судьба.
Я отвёл взгляд. Ну в самом деле, кто мне этот загадочный Олег? Друг, брат, единоверец? Я ему чем-то обязан? Да ничем, расплатился сполна. Убил Игру. Оккупанты, вампиры? Ну, где-то в чём-то. Но ведь и в самом деле живые, разумные. Виноваты ли они в том, что появились на свет? С альфы Центавра, что ли, они прилетели, размахивая лучевиками? Мы же их сами и создали, сами выкормили… Сами их пишем. Я пишу. Сильно бы я радовался, узнав о смерти «Убегающих из ночи», «Слугах Истины», «Застывших в пустыне»? Сколько ни усмехайся, сидя с друзьями за пивом, сколько ни криви губы «халтуру гоню» — а ведь когда пишу, радости и боли, наверное, ничуть не меньше, чем у разных там Фёдоров Михайловичей, Михаилов Афанасьевичей, Сергеев Васильевичей… Книги ли, сценарии ли Игр — это всё равно ведь наши дети. В каком ни есть, а смысле. «Вам никогда не приходилось жечь собственных детей?»
Рассказать? Всё как есть, на духу? Переступить какой-то мифический порог, принять за аксиому, что Олег — мерзкий убийца, заслуживающий жестокой кары? Так вот взять и выдать человека, не зная, зачем он на это пошёл? С детского сада терпеть не могу стукачество. «Добровольное сотрудничество», как возразил бы добрый следователь Гришко.
— Извините, но у меня тоже есть принципы, — тихо сказал я, разглядывая узоры на белом кафеле стен. — Ничего я вам не расскажу. Раз уж проводите «оперативные мероприятия» — значит, пишете всё, происходящее внутри Игр. Значит, и сами всё знаете. А я, простите, не доносчик.
Ни в чём не могу упрекнуть Гришко. Он долго убеждал меня бросить глупости, расписывал дело и с моральной стороны, и с политической, и с религиозно-философской. Видимо, пытался нащупать ту идейную загогулину, которая держит мой язык. Так и не понял, что вовсе и не в идеях дело, а в тупом упрямстве — случается со мной иногда такое.
— Ну ладно, — погрустнев (хотя дальше уже вроде было и некуда), сказал следователь. — Вы сейчас всё равно расскажете, но вам же потом будет стыдно.
Он нажал кнопку — и в комнате едва ли не мгновенно возникла медсестра. Не то что Люсенька — пожилая, с лошадиным лицом и старомодной причёской.
— Два кубика, — скорбно велел Гришко. И не успел я опомниться, как рукав мне закатали по локоть и игла шприца нежно вошла в вену. Я совершенно ничего не почувствовал, и решил — боль придёт постепенно. Зачем дыба и кнут, когда есть биохимия?
Но боли не было — совсем. Даже многострадальные мои почки перестали ныть, и плечом я мог шевелить вполне свободно, не рискуя огрести острую вспышку. Словно и не избивал меня никто две недели назад. Словно в юности, когда я мог пробежать километр и сердце не кусалось. Даже непонятно, зачем меня заботливо перенесли на кушетку? Что? Кружится ли голова? Нисколько не кружится, хотите, станцую?
А я ещё подозревал «внуков Касперского» в жестокости! Что за диссидентский бред! Здесь работают гуманные люди, неспособные никому причинить боль — ни кошке, ни мышке, ни сценаристу Ерохину. Они испытывают стойкое отвращение к любому насилию. Наоборот, они призваны бороться с жестокостью. А разве это не жестокость, когда Алгоритм мучается, задыхается, лишённый живительного потока эмонии? А те крохи, что проникают в его информационные слои, жгут пострашнее серной кислоты. И умирание длится долго, и собратья-Игры скорбят, но ничего уже нельзя поделать, противоядия не существует. Сколько же надо накопить в себе злобы, цинизма, чтобы такое придумать! Как, наверное, наслаждались эти садисты, смаковали агонию… А к тому же и бабок срубили нехило — ипподром и ставки вполне могли быть правдой. Хорошее прикрытие. Бандиты… Такие же бандиты с пустыми глазами, как избивавший меня Толян. Лишь мозгов побольше, но оттого они и хуже. Кто знает, сколь глубоко этот вирус внедрился в человечество? Как же его вырвать, изгнать? Следователь Гришко знает. Он всё знает. Вот он склонился надо мной, и лицо его — точно полная луна, окруженная чернильной тьмой полуночи. Его серые глаза подобны бездонным озёрам, и плещется в них жалость и доброта. Он поможет! Он спасёт!
Конечно, я рассказал всё. Память стала кристально ясной, всплыла в мозгу каждая черточка. Каждый жест и взгляд Олега проступили с необычайной резкостью, как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебываясь словами, спешил сообщить любую деталь, всякую мелочь — и когда тёмная пелена заволокла мир, губы мои ещё шевелились.
Нормальный человек на моём месте усиленно вспоминал бы жену и детей, вздыхал бы, прикидывая дальнейшие перспективы, одна другой мрачнее, терзался бы сожалениями — ну зачем, зачем поверил коварному вирусу-Олегу?
То ли я давно уже отклонился от нормы, то ли сказывалось остаточное действие укола, но мне сейчас было всё равно. Я сидел на холодном полу, прислушивался к ноющему организму — боль возвращалась осторожными шажками. Словно таракан, переждавший угрозу в щёлочке под плинтусом. Мне бы назад в больницу, долечиваться…
Я даже не сразу понял, что случилось. Кажется, в камере стало светлее? Да, именно так — противоположная стена теперь мягко переливалась розоватым сиянием. Пробегали по ней тёмные полоски, вспыхивали ослепительно-белые искорки, то и дело появлялись и исчезали короткие чёрные загогулины. Очень похоже было на древнее, сто с чем-то летней давности кино, когда рвётся плёнка. Была в сороковые мода на старину. Специально портили современные фильмы, чтобы накинуть полтора века.
Вскоре, однако, стена успокоилась, застыла ровным немигающим светом, и я понял, что никакая это не стена, а экран. Неужели гуманизм «внуков Касперского» простирается на то, чтобы развлекать узников?
Но сейчас же выяснилось, что внуки строгого дедушки тут не при чём. Розовый туман расступился, и передо мной возникло лицо. Очень знакомое лицо, широкое, с пышными чёрными усами.
— Ну, здравствуй, Андрей, — улыбнулся он с экрана.
— Здравствуй, Олег, — отозвался я, прислушиваясь к себе. Ни страха, ни злости, ни радости. Долго ли ещё будет действовать эта заморозка?
— Значит, так. Слушай внимательно, разговор серьёзный, а времени мало. У меня две новости, плохая и хорошая. Начнём, как водится, с плохой. Вот, ознакомься.
Поверх лица возникло окошечко с текстом. Буквы чёткие, крупные… увесистые буквы.
«Рассмотрев дело 34/2-б, Специальный Совет при Центральном сервере Антивирусного Контроля постановил: в силу особой опасности Ерохина Андрея Михайловича, личный номер 770335876419, обвиняющегося в террористической деятельности по отношению к объектам Информационного Разума, постановил: вину Ерохина А.М. согласно материалам дела считать доказанной; в качестве меры социальной защиты осуществить эвтаназию с последующей утилизацией биомассы. Семье осужденного выплатить пособие в размере трёх минимальных зарплат. Приговор привести в исполнение в течение суток с момента регистрации в базе данных ЦСАК».
— Вот так, Андрюша, — окошко с текстом схлопнулось, открыв печальные глаза Олега. — Вот тебе их антивирусная гуманность. Господа Алгоритмы не садисты — они всего лишь рациональны. Жалости не ведают. Ты навредил им значит, доверия тебе больше нет и жить тебе незачем.
Я задохнулся от обиды — вязкой и солёной, как в раннем детстве, когда не покупали обещанное мороженое.
— Я навредил? — слова выходили из моих губ какими-то придушенными. Может, всё иначе было? Может, это кое-кто меня гнусно подставил, обманул, прикрылся мною? А, Олежек?
