– Меня Артем зовут, – сказал негромко, чтобы хоть как-то раздробить серое душевное безветрие, царившее внутри Воли.
– А меня Степаном называй, – кивнул, будто ожидал знакомства, и представился старик.
– А по батюшке? – стараясь казаться вежливым и усталым, уточнил Кузнецов.
– А ты не усложняй, сынок. – И пусть странник сейчас не видел дедова лица, был готов под присягой утверждать, что Степан улыбается. – Тут тебе не анклав и не столица, чины да отчества – хлам ненужный…
И что-то в его голосе заставило Артема убедиться, что дед ему не поверил. Да только не могло такого быть, ибо личина Кузнецова – ушлого малого из сибирской глубинки – приросла к разведчику так давно и плотно, что лжи бы не вычислила и родная мать. А может, одичалые местные всех так встречают – с теплом, помноженным на недоверие? Чтобы избавиться от давящего чувства, мужчина провел рукой по пистолету, спрятанному в секретной поясной кобуре. Не помогло.
– «Балалайка», как понимаю, у вас тут не ловит, – не спросил, а уточнил Артем, разглядывая неутешительные отчеты на глазном наноэкране.
– Говорю ж, не анклав, Артемка, – снова усмехнулся старик, на ходу попыхивая трубкой. Свободной рукой демонстративно постучал себя по затылку, скрытому белыми волосами. – Внутренняя сеть еще как-то держится, спасибо Штырю, железячнику нашему. Да только он чудной, незнакомым доступа в нее все равно не даст…
Кузнецов, стараясь не отставать от Степана, тут же запустил поиск всех возможных сетей, в том числе заблокированных или запароленных. Ничего не нашел, нахмурившись. Старик же свернул направо в арку, образованную тремя контейнерами, и Артем чуть не наткнулся на группу детишек, игравших прямо на земле.
Ругнулся приглушенно, едва не наступив на мальчонку лет трех, а тягостное ощущение внезапно усилилось. Неоправданное, иррациональное, но весьма ощутимое, как бывает перед грозой или в преддверии личной беды. Потому что виделось в детях что-то ненормальное, выбивающееся из стереотипа о том, как должна вести себя заурядная ребятня…
Сбивчиво и машинально вознеся короткую молитву, Кузнецов отринул дурные мысли. Ускорился, догнал Степана, даже не подумавшего обернуться. И еще долго перед внутренним взором Артема маячили лица детишек, сидящих в пыли – уставившись в пустоту, будто мультфильмы через «балалайку» смотрели, и вяло перебиравших подобранные на свалке игрушки. Молча.
Стараясь не думать о деградации российских деревень, Кузнецов глубоко вдохнул. Вымирают регионы. Особенно такие вот, на свалках гнездящиеся. Малышня эта волевская – возраста примерно одного, но заторможенная какая-то, нелюдимая – тому лучший пример.
Затем Артем увидел местных женщин. Обряженных в странную смесь старой городской одежды и рукодельной, из коровьих шкур собранной. Две тетки стояли в дверном проеме контейнера, завешанном тяжелой мохнатой шторой. Еще одна несла навстречу кожаное ведерко, полное воды.
Красивые женщины были, статные, это Кузнецов сразу отметил. Крепкие, яркие, хоть и рожавшие не по разу, такое в деревне не скрыть. Но, так же, как дети, словно чем-то внутренним и потаенным опечатанные. Смотрели ровно, без страха или любопытства, а в глубинах темных глаз посверкивало…
Кузнецов не успел додумать метафору про угольки костра. Дорогу загородили, и без того небогатый свет узкого переулка перечеркнула тень. А затем над Артемом кто-то навис. Он вздрогнул, испуганно отшатываясь, потянулся к пистолету. В последний момент осознал, что едва не демаскировал резервное оружие, и переложил ладонь на поясной охотничий нож. А затем глаза привыкли к полумраку, «балалайка» усилила сумрачное зрение, и по телу прокатилась дрожь…
Мужчина, стоящий перед путешественником, был высоким и широкоплечим. Да вот только выглядел так, словно заживо в супе сварился, а после забыл к пластику сходить, чтобы шрамы вывести. Одноглазый, с ожогами на полголовы и шеи, он казался бродячим лесным ужасом, пришедшим из легенд по душу Артема Кузнецова. Да вот только тот не просто презирал нелепые народные мифы. Он их разрушал.
– Чего надо? – негромко и на плохом русском поинтересовался обезображенный здоровяк, наклоняя лысый череп, покрытый белесыми узорами. На груди качнулся серебристый кулон – оплавленная голова дракона, любовно подвешенная на гайтан. – Звали тебя в деревню-то?
– А ну, Коленька, остынь! – охнул дед, не успел Артем и рта раскрыть. – Чего накинулся на человека?! Не видишь что ли, со мной он.
Правый глаз урода, подозрительно раскосый и навевающий мысли об отнюдь не русском происхождении Коленьки, сжался в щелку. Крепыш повернул голову, бросив на Степана короткий изучающий взгляд, а затем тяжело и весьма недружелюбно вздохнул.
– Иди, Николай Степаныч, иди куда шел, – старик вернулся к месту, где Артему преградили дорогу. По-отечески обнял обезображенного за плечи, для чего деду пришлось встать на цыпочки. Развернул и подтолкнул в сторону. – Нечего гостя пугать, он и без этого бед от твоего племени натерпелся…
Кузнецов сглотнул комок. Его редко удавалось застать врасплох, и это являлось еще одним пунктом для гордости в обширном списке талантов разведчика. Но этот страшила… казалось, он вынырнул навстречу прямо из стены с блеклым логотипом «ТрансГеоМед», настолько неожиданным стало его появление. Артем попытался миролюбиво и чуть заискивающе улыбнуться, не очень уверенный, что у него получилось.
– Пойдем, Артемка. Ты ж, небось, с дороги-то оголодал… – Продолжая ворчать на Коленьку, каковым тот являлся в той же мере, что и сам Артем – профессиональным игроком в маджонг, Степан потянул гостя за рукав. – Пойдем, мой дом совсем рядом…
– Твой гость, Горский… – все так же перемалывая слова акцентом, проскрипел поднебесник. – Но я за ним слежу.
– Да полно, полно тебе… – И Степан утащил Кузнецова по кишкообразной улице, не давая оглянуться. – Уф, чертяка, может же напугать, верно?
– Верно, – не совсем понимая, что именно происходит с его хваленой самоуверенностью и сноровкой, пробормотал Артем. – Да только какой же это Коленька?
– Ну, какой есть, – вздохнул старик. Трубку, уже выколоченную, он спрятал в карман. – Назвали первым, что в голову пришло. Думали, на могиле писать придется, никто ведь не верил, что выкарабкается бедолага… Приполз, помню, обгорелый весь, про птиц-людоедов бредил. На языке своем сверчковом лепетал, про зверей гигантских сочинительствовал. «Балалайка» вместе с волосами сгорела, документов нет, вот Колей и прозвали. Ты ведь небось сразу смекнул, что меня тоже не с рождения Степаном кличут?
Артем чуть не споткнулся на ровном месте.
Конечно, он мог догадаться. Да нет же! Он правда догадался – вот только понял об этом лишь сию секунду, едва Степан Горский вслух упомянул. И стало Артему еще гаже. Словно события, управлять которыми он стремился, вышагивая через безлюдные таежные пустоши, внезапно приняли его в свой мрачный, пропахший протухшим мясом оборот, и не было сил этому воздействию сопротивляться.
Он потянулся нащупать образок на шее, а Степан уже заталкивал гостя в очередной переулок. Поселок, с холма казавшийся компактным и убогим, изнутри производил впечатление бесконечного лабиринта. Только теперь Кузнецов понял, что ему составит немалого труда найти выход, если Волю потребуется покидать в спешке и со стрельбой…
– Выходит, Степанович у вашего Николая – не отчество, а принадлежность скорее? – постаравшись взять себя в руки и перехватить инициативу в беседе, спросил Артем. Концентрация мыслей чуть не отняла у него последние силы, а тесные проулки поплыли, будто сделанные из воска.
– Ага, в точку попал, сынок, – покивал старик, участливо заглядывая в лицо. – И принадлежность, и фамилия. Ох, совсем ты утомился, я вижу. Не болен, часом?
– Нет, спасибо, все в порядке, – соврал Артем, и впервые за долгое время не был уверен, что его ложь прозвучала убедительно.
Улицы сменяли одна другую. Над головой шумело белье. Навстречу попадались местные: с Горским тихонечко здоровались, на Кузнецова глядели, будто на место пустое. Где-то в стойле, за рядами контейнерных стен, промычал бык. Ущелья из вагонов все отчетливее нашептывали Артему, что он находится не под открытым небом, а глубоко под землей, и избавиться от угнетающего впечатления не помогали даже отчеты «балалайки».
Чуть приотстав от старика, он попробовал сосредоточиться на работе.
Там, где стены домов-ящиков украшали детские рисунки, повертел головой, старательно фотографируя. Звезду о восьми лучах. Корчащиеся в ее молниях фигурки. Женщину в центре узора, нарочито карикатурную, с большой грудью и не менее большим задом. Артем чувствовал себя так, словно его находка стала трясиной, а предчувствие успеха – тяжелой свинцовой чушкой. И чем крепче он сжимал в руках увесистый брусок оправдавшегося ожидания, тем глубже погружался в… Во что? На этот вопрос Кузнецов ответа пока не имел.
