– Ну вот чего тебе не спалось, сынок? – Безликий Степан, которого Фостер смог идентифицировать лишь по зажженной трубке в руке, вышел из людной стены, продолжая плавиться лицом. – Неужто наркотик твой чары любовные разрушить помог… Жаль, сынок, очень жаль. Дело сделал свое, ну и спал бы до утра. А теперь, Артемка, как же с тобой быть?
Справа от Фостера, утирающего губы от едкой желчи, появился Николай. Его лицо тоже перетекало из одного образа в другой, но вудуист узнал ненавистного поднебесника по серебряному кулону на груди.
Обезображенный китаец протянул к чужаку руки, и Мэтью не сдержался – почти не целя выстрелил в нападавшего, продырявив бедро. Коленька – это напугало разведчика не меньше однотонных завываний на чужом языке или мимических трансформаций – упал на землю совершенно молча, словно всего лишь споткнулся, а не пулю получил. Остался лежать и только буравил недруга угольно-черным взглядом единственного глаза. Зрачок которого, что не без содрогания заметил Фостер, теперь растекся, заполнив всю склеру.
– Аре ратан! Аре маталла кир-ахор! – продолжала приглушенно голосить толпа. Лица волевцев все еще колыхались киселем, а одинаковые черные глаза выпучились, будто грозили взорваться изнутри. – Аре кир-ахор!
– Ой, зря ты так, Артемка, – с укором произнесло существо в войлочной шляпе и с трубкой в узловатой руке. – А еще добрым казался, правду рассказать хотел. Как бы мы не ошиблись, а то еще родит сестра дурного…
От нахлынувшего осознания Мэтью вдруг расхохотался. Громко, неестественно, надрывно и истерично, но в этом смехе, как при взрезании фурункула, выплеснулись и сдерживающий его морок, и леденящий ужас, и сопротивление рассудка увиденному. Его – человека, разоблачившего дюжину ложных культов по всему миру, – использовали как быка-осеменителя!
– Ах вы, сучье отродье, – прошипел он, мысленно вознося молитву Марии Лоа и призывая Богородицу простить ему прегрешения. – Девку под меня подложили и думали целыми остаться… Всех завалю!
– Не горячись, сынок, – с восковой улыбкой попросил Степан, затягиваясь из трубки. – Сколько патронов в оружии твоем? Двадцать? Да пусть хоть тридцать… А нас тут две сотни. Хочешь узнать, как быстро мы способны избавиться от попавшей в тело пули?
Краем глаза Фостер заметил, как стоящее на окраине Воли дерево снова качнулось под порывом ветра. И тут же понял, что сорокаметровая долговязая тень, перечеркнувшая звезды, – вовсе не дерево. Сознание мгновенно покрылось коркой льда – ударь покрепче, проломи, и навеки сломаешь.
Он сделал шаг назад, упираясь в основание юрты, и почувствовал, как роняет пистолет.
– Вы меня использовали, твари… – выдавил жалобно, будто это могло помочь в споре с существами, имевшими одно лицо на всю деревню. – Добрыми притворялись…
– Ты тоже, Артемка, – назидательно парировал старик с черными нечеловеческими глазами. – Это мир притворщиков, верно? Но так было нужно, поверь. Хотел знать про Врачующего-И-Отнимающего? Про Того, Кто Ходит По Спиралям? Так знай, сынок, что он не только возвращает здоровье. Он требует новой крови, одновременно награждая наших мужчин проклятием бесплодия. Поможет это твоим епископам, если расскажешь?
Фостер окаменел, не в силах пошевелиться. Дед стоял в нескольких шагах от него, терпеливо чего-то ожидая. Жители поселка продолжали тянуть гипнотическую песнь. Огромная тень за деревней снова шевельнула конечностью, поседевшие волосы разведчика приласкал ветер.
– Нельзя ему уходить, – спокойно, без привычной злобы, сказал Коленька, все еще лежащий на земле. Шевелящиеся губы двумя червями переползли на левую щеку, где растворились под жидкой кожей. Через мгновение на лице раненого прорезался новый рот. – Видел слишком много.
– Да ничего он не видел, брат, – беззаботно отмахнулся Горский, и было сложно понять, то ли его лицо опять поплыло, то ли маска растянулась в улыбке. – На дурман все спишет, если умом не повредился. Есть еще шанс.
– Ты ошибаешься, брат, – рассудительно возразил подстреленный поднебесник. – Он – ищейка Церкви. Уничтожитель чудес. Отпустим, и через месяц Волю заполонят вудуисты, ученые и корпоративные ищейки. Не будет больше спокойной жизни, не будет новых детей…
Старик не ответил. Нахмурился, отчего брови перетекли на переносицу, растворяясь, а на их месте тут же проклюнулись новые. Непроницаемые вытаращенные глаза Степана стали еще больше, грозя вывалиться из глазниц. Он тяжело вздохнул.
– Заходи, Артемка, – наконец резюмировал Горский свое короткое раздумье, буравя шпиона чужой церкви тяжелым паучьим взглядом. – Узнай, о чем мечтал. А дальше пусть сам Врачующий решит, оставаться тебе или исчезнуть…
Сквозь парализующий холод, иглами пронзивший его разум и тело, Мэтью Фостер понял, что ему только что вынесли приговор. Он хотел протестовать, кричать, драться, бежать. Но вместо этого развернулся, действуя, как послушный запрограммированный робот. Отбросил тяжелый полог из шкур, зажмуриваясь от яркого янтарного света, ударившего из недр юрты. Пригнулся и нырнул внутрь.
Огромная глубоко-черная тень, нависавшая над Волей, плавно сместилась к востоку. От поступи Того, Кто Ходит По Спиралям, вздрогнула земля, а в домах-контейнерах жалобно забренчала посуда…
Внутри юрты Фостер замер. Машинально отдал «балалайке» приказ подстроиться под нестерпимый свет. С недоумением осознал, что умная техника по-прежнему не работает и отказывается подчиняться распоряжениям хозяина.
Мужчина прищурился, двигаясь едва ли не на ощупь, и тут же почувствовал, как кто-то заботливо подхватывает под локоть, не давая оступиться. Облако табачного дыма выдало Степана, и желудок Мэтью скрутил новый рвотный спазм, на этот раз ложный. За их спинами – толпа продолжала гудеть в одной тональности, раз за разом повторяя заклинание, от которого хотелось выть, – с меховым шелестом опустился полог юрты. Ветер стих.
Когда зрение привыкло к тепло-желтому свечению, после ночной мглы показавшемуся невыносимым, Фостер с опаской разглядел его источник. Огромный пень, способный принадлежать вековому дубу, занимал почти все пространство полусферической хижины, испуская мерное медовое сияние сквозь зигзагообразные изломы коры. Мэтью, в своей жизни повидавший немало фальшивых или искусно сымитированных чудес, ощутил, что у него отвисает челюсть – у вудуиста не осталось никаких сомнений, что он стоит на пороге величайшего открытия за всю свою жизнь…
– Значит, хотел знать про Врачующего-И-Отнимающего, сынок? – без издевки осведомился дед, притаившийся за правым плечом. – Смотри, чего уж там. Вот отпечаток того, кто открыл Дорогу. Вот наследие Восьмерых, служивших Милостивому Владыке Грядущего. Вот кир-ахор – основа нашей Семьи. Сердце Того, Кто Ходит По Спиралям…
– Этого не может быть, – второй раз за эту бесконечную ночь в Фостере оживилось нечто профессиональное, не до конца стреноженное дурманящей атмосферой Воли. Он, не мигая, уставился в середину пня, где на гладком янтарном срезе темнел отпечаток растопыренной пятерни. – Мутабор покинули планету… Прелаты погибли или переселились в иные миры… Храм Эволюции опустошен, его дети растворились в прошлом цивилизации…
– Ну, сынок, это как посмотреть… – совершенно по-дедовски, что никак не вязалось с оплывающим свечкой лицом, возразило существо, несколько часов назад попросившее называть его просто Степаном. – Не важно, что ты пересек – тайгу или жизнь, но след за собой оставляешь. И Восемь, даровавшие человечеству новый шанс, исключением не стали…
Фостер слушал, приоткрыв рот. Равномерный, теплый, по-домашнему уютный свет внутри юрты очаровывал его, заставляя забыть о горестях и болезнях. Он нашептывал, звал, пульсом стучал в ушах и обещал покой. Задумчиво уставившись на свою правую ладонь, Мэтью вознес последнюю мольбу Марии Лоа. Но, как было и чуть раньше, снова не уловил отклика в сердце. Никто не поможет ему здесь, на земле адептов Владыки, – ни Мария, ни Иисус, ни Мбота или добросердечные духи.
Тогда мужчина протянул руку, занося ее над пнем и темным отпечатком. Будто хотел сравнить, не ему ли принадлежит след на срезе. Проваливаясь в неизвестное. Отрицая и готовясь принять. Все еще не веря и бесповоротно уверовав в черную тень на окраине деревни.
– Давай, сынок. Теперь можно, раз Врачующий-И-Отнимающий так решил, – миролюбиво кивнул старик за его спиной. – Семя брошено, долг исполнен. Пусть свершится воля Соруса Бинга. Добро пожаловать, брат.
Ладонь Фостера опустилась на черный ожог пятерни. В следующий миг все его тело пробило молнией, острой, будто акулий зуб, и долгожданной, как крик новорожденного. Сорокаметровая тень, дозором бродившая вокруг Воли, ворвалась в него, как жадно втянутый клуб табачного дыма. Заполнила без остатка, вытесняя чуждое и недружелюбное; взамен отдавая могучее, жаркое, достойное лишь избранных…
