Утром Вольф лежал в постели и бездумно глядел в потолок. Где-то в комнате жужжала невидимая муха. На улице грохотали окованные железом колеса повозок, и дети распевали считалочку.
Он с трудом поднялся, оделся и, умывшись, спустился в ресторан. За столом, дожевывая бутерброд, сидел Ди Стефано.
– Доброе утро, мистер Мбикана. Я уже собирался послать за вами.
Он указал на стул. Вольф сел. По меньшей мере трое полицейских расположились неподалеку.
Ди Стефано достал из кармана какие-то документы и протянул их Вольфу.
– Подписано и заверено. Мы кое-где изменили условия договора, но ничего существенного. Думаю, ваше руководство не будет возражать. – Он отправил в рот остатки бутерброда. – Я бы сказал, что это достойное начало вашей будущей карьеры.
– Благодарю вас, – механически произнес Вольф.
Он взглянул на документы, но, не разобрав ничего, опустил их на колени.
– «Африканское Творение» завтра покидает наш порт. Для вас заказано место. Вы можете отправляться домой, если пожелаете, конечно. Через три недели будет другой корабль, и если вам угодно получше познакомиться с нашей страной...
– Нет, – поспешно сказал Вольф и, спохватившись, что это прозвучало грубо, добавил:
– Мне не терпится снова оказаться дома. Я там так долго не был.
Ди Стефано коснулся салфеткой уголков рта и бросил ее на скатерть:
– Тогда все.
Он поднялся.
– Подождите, – остановил его Вольф. – Мистер Ди Стефано, я... Мне бы очень хотелось получить объяснения.
Ди Стефано снова опустился в кресло. Он не стал притворяться, что не понял вопроса.
– Для начала вы должны знать, что мисс Горовиц не была нашей первой Дженис Джоплин, – сказал он.
– Как это?
– И второй тоже.
Вольф вопросительно посмотрел на него.
– Она была двадцать третьей, не считая самой Дженис. Мы устраиваем это шоу каждый год. Каждый год оно заканчивается в Бостоне в день равноденствия. И каждый раз конец один и тот же.
Вольф размышлял, стоит ли ему попытаться заколоть этого человека вилкой или лучше встать и попробовать задушить его. Он должен был бы чувствовать гнев, но его не было. Внутри была одна пустота.
– Это из-за имплантантов?
– Нет. Поверьте мне, я хотел бы, чтобы она осталась жива. Имплантанты помогали ей играть свою роль, не больше. Она, правда, не помнила других певиц, которые играли Дженис до нее, но ее смерть не была запланирована. Это просто... просто это случается.
– Каждый год?
– Да. Каждый год Дженис предлагает себя толпе. И каждый раз ее разрывают на клочки. Нормальная женщина никогда не предложила бы такого. Нормальные люди никогда бы так не реагировали. И я буду знать, что моя страна на пути к излечению, если в один прекрасный день Дженис доживет до своего второго турне. – Он помолчал. – Или не найдется ни одной женщины, которая захотела бы сыграть ее роль, зная, чем все это кончается.
Вольф пытался обдумать услышанное. Он чувствовал себя подавленным и опустошенным. Слова доходили до него, но он не мог решить, есть ли в них какой-нибудь смысл.
– Один, последний, вопрос, – проговорил он. – Почему я?
Ди Стефано поднялся:
– Когда-нибудь вы, возможно, вернетесь к нам... А может быть, и нет. Кто знает? Но вы, без сомнения, займете ответственный пост в Юго-Восточной Африканской Торговой Компании. Ваши решения будут влиять на нашу экономику. – Четверо человек в форме тоже поднялись со своих стульев. – И когда это произойдет, я хочу, чтобы вы знали о нашей стране вот что: нам нечего терять... До свидания и всего хорошего, сэр.
Охранники вышли вслед за Ди Стефано.
Вечер. Корабль покачивается на рейде, готовый нести Вольфа домой. Прочь от этой страны колдовских кошмаров с ее призраками и бродящей повсюду смертью. Он смотрел на корабль, и тот казался ему миражом. Вольф утратил способность верить.
К берегу приближалась шлюпка. Вольф поднял свои сумки.
Генри Л. Менкен (1880-1956) – известный американский писатель, критик, издатель.
Ухуру (суахили) – свобода.
Nada (ucn.) – ничего.
