Подобно тем керамическим профильным фигурам, которые представляют собой нечто среднее между вазами и человеческими профилями, внутренность вселенной распространилась в моих новых «глазах» в диапазоне от очень малого до невероятно большого. При этом не прекращалось мельтешение этой вселенной. Вероятностная пена пребывала в вечном «движении», мерцала, вспухала, вздымалась, прыгала, расцветала, втягивалась, растягивалась, ломалась, переворачивалась, трепетала – в общем, вела себя как сексуально перевозбужденный подросток с пляской святого Витта. Изумительные топологические изъяны, дефекты и слизкие пятна постоянно образовывались и разрушались в безумном танце плодоношения.
Этот вечный калейдоскоп судорог мира внушал гипнотический покой, и мне пришлось усилием воли заставить себя оторваться от созерцания, чтобы ответить Кальпурнии:
– Э-э, нет, я вроде бы...
– Тебе еще понравится, – проговорила она.
Я обернулся к ней и открыл, что сама Кальпурния была не чем иным, как уродливым топологическим монстром с сотнями извивающихся щупалец, раздваивающихся и шевелящихся, в целом заметных только по подобию стабильности посреди хаоса.
Внезапно каким-то образом я увидел «себя» с ее точки зрения и обнаружил, что «я» нынче помещен в нечто похожее на рогатый чайник с до-хрена-мерной ручкой и несчетными наростами.
– А ты хорошенький! – заметила Кальпурния.
– Э-э-э, спасибо. Ты тоже.
Различные исследования, которые мне попадались, оценивали средний интервал между мыслями о сексе у обычного мужчины от тридцати секунд до пяти минут. В этом спектре я был когда-то с самыми страстными. И теперь почувствовал, что непристойные мысли об амурах в сингулярности поднимают во мне волну эротического настроения.
– Гм? Кальпурния, а где все? – спросил я.
– Тут. А где еще им быть?
– А почему я их не вижу?
– Потому что смотришь не в ту сторону.
– А в какую сторону мне надо смотреть?
– В любую, куда ты до сих пор не смотрел.
– Ну и куда, например?
– Ана, ката, вчервниз, завтверх. Гиперплюс и субминус. Афт, бафт и нафт. Я назвала десять?
– Нет, девять.
– Ах, я чуть не забыла тильду.
– А разве тильда – это направление?
– Ну, мы туда не слишком часто смотрим.
Я развернул по сторонам свои новые чувства, представляя, будто пытаюсь укусить собственный локоть или разглядеть свой затылок через собственную макушку, стоя на табуретке. Потужившись некоторое время, я наконец усмотрел остальных кальвиний.
Насколько мне удалось разглядеть, кальвинии были чем-то заняты. По мере того как из внепространственно-безвременной вероятностной пены возникали новые монструозные топологические зародыши, кальвинии вились вокруг них, придавая форму, ухаживая, изменяя и всячески прихорашивая.
– Чем это они заняты?
– Я объяснила все твоему вчервнизу.
Через минуту я уже почти смог «вспомнить» объяснения. Но призрачные воспоминания тут же улетучились.
– Не могла бы ты объяснить еще раз?
Кальпурния вздохнула.
– Думаю, могла бы.
Вот краткий пересказ БББ Кальпурнии.
Кальвинии занимались садоводством, ухаживали за почвой своего измерения. В этом заключалась их единственная обязанность, а также забота, отрада и времяпрепровождение: хобби, религия и работа – все чохом.
Растения, которые они старательно «возделывали», были аккуратными, весьма любопытными, жизнеподдерживающими вселенными периода после Большого Взрыва – типа той, откуда я явился.
В моей вселенной ученые долго ломали головы над некоторыми свойствами наблюдаемой вселенной.
Откуда, например, такое единообразие на огромных протяжениях?
Каким образом такие гигантские структуры, как галактики и скопления галактик, возникли и развились из гомогенного Космического Яйца?
Чем объяснить текущее преобладание материи над антиматерией, хотя во время взрыва, который дал начало вселенной, и та и другая должны были появиться в равном количестве?
Каким образом физические параметры, измеренные в наше время и век, – например гравитационная постоянная или заряд электрона, – получили свое чисто случайное значение, которое сохраняют по сей день?
И наконец, непременно ли вселенная должна была породить жизнь в ходе своей эволюции?
Короче говоря, ученых ставили в тупик аспекты той же Онтологической Закавыки, которая недавно сломила мой дух и тело.
Лучший ответ, какой им удалось найти до сих пор, был порождением скорее философских изысканий, чем научных. Ответ назывался «антропологический принцип» и вкратце сводился к следующему: «Единственная причина, почему на этот вопрос есть ответ или почему этот вопрос может быть задан, в том, что мы задали его. А единственная причина того, почему мы здесь и задаем этот вопрос, в том, что вселенная развивалась именно так, чтобы это произошло».
В общем, не менее веско, чем «мама так сказала», но это было единственное, до чего они дошли умом.
Положив разум непременной частью развития вселенной, космологи были правы как никогда. И шли верным путем. Как я сегодня понял, они просто не сумели пройти достаточно далеко.
Наши вселенные были искусственно сконструированы и нарочно снабжены различными константами и потенциальными возможностями.
Проектировщиками и строителями были кальвинии.
Тут, внутри Яйца, они выравнивали и растягивали вероятностную пену. Используя информацию, которая просачивалась из предсуществующих вселенных, как основу моделирования и шаблоны, кальвинии точно строили и подправляли все образцы, которые в дальнейшем приводили к появлению постоянных упомянутого типа.
Кальвинии были воистину воплощением программирования непосредственно в кодах. Они жили прямо среди пенных кусочков и частиц бытия и программировали появление на свет пространства-времени.
20
Пасть раскрыта, хвост поджат
Выслушав Кальпурнию, я пришел в страшное возбуждение.
– Но это же все объясняет! Онтологическая Закавыка разрешена! Все существует благодаря кальвиниям!
– Верно! – с энтузиазмом согласилась Кальпурния. – Старые вселенные послужили моделями, но и их создали свои кальвинии. Те кальвинии в свою очередь брали за образец другие, более старые вселенные, созданные другими кальвиниями, а те использовали более старые вселенные...
– Постой-ка, постой. Но где у этой бесконечно убывающей последовательности конец? Или начало?
– Понятия не имею! Ты говорил так уверенно, что я подумала, ты знаешь!
Я был до того потрясен постигшим меня жестоким разочарованием, что никак не возразил, когда Кальпурния заявила: пора на работу вместе с остальными. Хотя мне еще ни разу не заявили в открытую, что я должен «зарабатывать себе на хлеб», у меня создалось впечатление, что безделье и откачка энергии на дармовщинку тут не поощряются.
– Пошли со мной, Пол, – позвала Кальпурния и быстро исчезла.
– Эй, Каль, погоди! Куда ты пропала?
Она снова вынырнула рядом со мной.
– Смотри внимательней, дурачок!
На этот раз я посмотрел внимательней и сумел повторить движение Кальпурнии: простую комбинацию движений ана, гиперплюс и бафт.
Мы оказались на широком поле сгруппированных вероятностей, произрастающих в виде раскачивающихся архитектонных перстов и пульсирующих кораллобразных, круглых, как мозг, выростов. Кальпурния указала в сторону одного из выростов.
– Вот очень перспективный юнец. Мы можем обработать его и пригладить – глядишь, и выйдет что-то путное.
– Каким образом?
– Просто вспомни вчервниз, и все поймешь.
Я попытался последовать ее совету, и в моей памяти появилась информация. Все навыки и приемы «огородничества», отшлифованные поколениями кальвиний, оказались в моем распоряжении. Я понял, в чем суть этого процесса и как добиться лучшего результата. И с воодушевлением принялся за работу.
– Отлично! – похвалила Кальпурния. – Вот тут пригладь его своим ритмом – отлично! Теперь давай сам. А я буду недалеко.
Очень быстро я начал проникаться этой работой.
Пусть я и не был Первым Огородником и Созидателем, по крайней мере занимался чем-то более полезным, чем все, что делал раньше.
Гипнотическое, хаотическое разнообразие субквантовой пены в сочетании с моим рабочим танцем порождало бездумное, инстинктивное ритмическое психоментальное состояние, близкое к нирване.
Я был пеной, и пена была мной. Вместе мы воплощали в бытие грядущее, бросали нашу общую тень на пространственно-временной континуум, неявно имевшийся внутри Великого Яйца.
