Кузьма и Ряха получили свое, легли во дворе, лишь обозначив прорыв; пришедшие на выручку врезали из «мотыг» и подствольников, проредили толпу, ухитрившись пробиться к телам, но, увидев, что серые сформировали новый вал, поспешили вернуться за стену. Там попали под огонь восстановленного «молотка» и потеряли еще одного бойца – с такой дистанции против снарядов пулемета «Молотов» даже «саранча» бессильна.
К этому времени погибло уже пятеро осназовцев, подствольники опустели, заканчивались патроны, и Петелин приказал отступать к лесу. Своих не оставили: каждый боец тащил на спине погибшего товарища, а потому отступали в рост. Быстро, но в рост.
И удивлялись тому, что защитники не стреляют вслед.
* * *
Удивление?
Разве способно это легковесное слово передать царящий в душе сумбур? Радостное головокружение, оглушительные фанфары, легкий страх – а вдруг все это сон? – гордость за себя, перспективы, возможности…
«ВЛАСТЬ!»
Стены бойлерной сочились трепещущей силой, неведомой, но впечатляюще мощной. А главное – восхитительно дружелюбной, покладистой, ждущей, чтобы крепкая рука уверенно слепила из нее…
«ВЛАСТЬ!»
В шаге. В миллиметре. В одном движении. В одном желании. Скажи: «Хочу» – и достаточно. Законы мира ничего не значат, законы подчиняются Силе, а Сила жадно дышит со всех сторон, прислушиваясь к эмоциям возбужденной девушки. Сила шепчет: «У тебя получится». Сила обещает: «Я знаю как». Сила пишет на оранжевых стенах: «ВЛАСТЬ!»…
– Еще нет.
– Проклятье!
Химик появился вдруг – была у него такая особенность. Возник, как сплетенный дрожанием Силы, невысокий, но страшный, опасный… Однако облик отчего-то принял расстроенный. Жалобный, словно Тара сделала нечто неожиданное и совершенно невообразимое. Нечто такое, что разбило ему сердце.
– Свеча во мраке, – тихо сказал Химик, и его серое лицо стало совсем тусклым.
– Что? – растерялась девушка. Она ждала окрика, ругани, угроз, но уж никак не шелеста печальных слов.
– Я надеялся, что зажег огонек.
«Он рехнулся?»
Химика часто называли сумасшедшим, в основном, естественно, за бесплатную раздачу еды. Тара знала, что за слухами ничего не стоит: в голове фабричного лидера, безусловно, жили тараканы, но на ясность его суждений они влияния не оказывали. Однако сейчас девушка видела перед собой совсем другого Химика: растерянного, подавленного, жалкого, и непонятный его лепет навел Тару на очевидную мысль.
«Он, наконец, спятил?»
Вот почему Сила столь дружелюбна: она чувствует новую хозяйку!
«ВЛАСТЬ!»
– Я помню тебя напуганной, – продолжил фабричный лидер, – озлобленной и напуганной. Я надеялся срезать шелуху зла, но почему-то сумел избавить тебя только от страха. Почему в тебе осталась злость?
– А почему ты спрашиваешь?
– Хочу разобраться, – объяснил Химик. – Я делал все, что ты хотела, я помогал тебе и учил поступать так же, но в тебе сохранилось зло. Я вижу только один ответ: я знаю концепцию, но не понимаю идею. – Пауза. – Что есть добро? Добро есть отзывчивость?
Молчание.
– Добро есть жалость?
– Что?
Он опустился на землю и вдруг оказался сидящим на мохнатом валуне, вросшем в почву рядом с толстым ясенем. Вокруг расстилалась обширная поляна, влажная зелень травы блестела под лучами яркого летнего солнца.
– Во мне нет жалости, – признался Химик, закрывая глаза. – Я помогаю только потому, что это правильно, ведь иначе они умрут. Я помогаю, но ничего не испытываю, а когда они умирают, мне не жаль. – Пауза. – Значит ли это, что во мне нет добра?
«Зато полным-полно безумия!»
– Я накормил тебя, защитил, дал красоту и здоровье, которые ты не растеряла даже вдали от Силы, но ты все равно преисполнена зла. Чего тебе не хватает?
– Мне надоело тебе подчиняться!
– Гордость есть зло? – принял новую тему Химик. – Любопытно… Однако никто не заставит меня поверить, что добро есть склоненная голова. Отсутствие гордости есть страх, а свеча должна гореть, даже если она одна.
– Я тебя ненавижу!
– За что? – удивился фабричный.
– За то, что ты сильнее!
– Значит, все-таки страх…
– Замолчи!
– Или что? – с едва уловимой издевкой осведомился Химик.
И дружелюбие податливой силы заставило Тару выкрикнуть:
– Или я тебя убью!
«Убью!», «Убью!», «Убью!» – эхом пробежало над поляной злое обещание.
На мгновение у Химика опустились уголки губ, но уже в следующий миг он выдавил из себя улыбку и напомнил:
– Я уже умер. Я умер за тебя и всех, кто жив. Я умер, чтобы умерли те, кто стал мертв в тот день и много позже. Я умер и тем погубил бессчетные жизни, но дал надежду остальным… Я добрый? Или злой?
Ответом стала тишина.
– Какой я?
И девушка вздрогнула, увидев сочащиеся из закрытых глаз слезы.
– Почему смерть обходит меня стороной? Испугалась того, что я натворил? Не справилась с миллионами душ, которые я ей отправил? Или она меня презирает?
– Ты хочешь умереть? – Тара кашлянула, прочищая горло, и закончила уверенно: – Я могу помочь.
И в кулаке ее, подчиняясь воле и желанию, сформировался туманный шарик, переполненный невиданной энергией.
– Ты знаешь, что не можешь.
– Сила со мной, – уверенно произнесла девушка, чувствуя сладкое покалывание энергетических иголочек шара. – Она выбрала живое.
– Она выбирает по другим критериям.
– По каким?
– «За огонек во мраке можно простить все», – процитировал Химик. – Это следующий постулат Милостивого Владыки, но смысл его доступен лишь тем, кто постиг предыдущий.
– Просто поверь, – предложила Тара, медленно приближаясь к сидящему на валуне лидеру.
– Я устал верить, – ответил тот. – Я хочу разобраться.
– В чем?
Она боялась бросать туманный шарик издали, опасалась подвоха и решила подступить как можно ближе. На три или два метра. Решила не рисковать.
– Я не умер, – объяснил Химик.
Девушка сделала шаг.
– И это не просто так. Меня оставили зачем-то. Возможно, что-то исправить… Или понять…
– Ты уверен?
Еще один шаг.
– Пожалей меня, – попросил Химик.
– Что? – растерялась Тара.
– Пожалей меня, – повторил серый. – Пожалуйста. Мне очень тяжело.
– Я могу все это остановить, – пообещала опомнившаяся девушка.
Третий шаг. Пора. Сила бурлит.
– Не тебе решать.
Туманный шарик взвивается в воздух.
И повисает.
Химик распахивает глаза.
А в следующий миг Тара понимает две вещи. Первое: таких глаз, как сейчас у Химика – огромных, втрое больше обыкновенного и пронзительно алых, словно пылающая огнем кровь, – ей еще не доводилось видеть. Второе: Сила отнюдь не дружелюбна.
– Нет… – шепчет девушка.
И падает во тьму, порожденную дьявольскими глазами Химика.
И слышит сквозь гудение смерти заданный ровным тоном вопрос:
«Какой я?»
* * *
– Доложите обстановку!
– Вертушка сгорела, мы заняли позицию на опушке леса, – устало ответил Петелин. – Требуется эвакуация.
– Сколько вас?
– Пятеро. – Короткая пауза. – И пять тел.
– Где полковник Шишкин?
– Погиб.
– Бергер?
– До сих пор на Фабрике.
– Кто приказал начать операцию?
– Шишкин.
На той стороне негромко выругались, после чего чуть тише добавили:
– Продержитесь два часа, помощь идет.
– К ним тоже, – угрюмо заметил капитан Тихонов, кивая на дорогу. – Укрепляются.
Петелин резко обернулся, рассчитывая увидеть вооруженный конвой, а разглядел лишь четыре телеги, медленно приближающиеся к бетонным преградам. К квадратным глыбам, щербатым от пуль, что грызли их несколько минут назад; выпачканным брызгами крови; теплым от взрывов гранат. У третьего блока слева срубило Сокола, там осталась его «мотыга». Но сидящие в телегах люди ничего об этом не знали. И не факт, что открывающие ворота серые им об этом расскажут.
– Это не подмога, – угрюмо произнес Петелин. – Они приехали за едой.
Жизнь продолжалась.
* * *
– Тара думала, что все поняла, поскольку мыслила кубиками, готовыми формами, – медленно произнес Химик, глядя на вышедшего из-за ясеня Бергера. Глаза фабричного стали обыкновенными чуть раньше, когда порожденная ими тьма доглодала девушку. – Тара мыслила так, как требует от вас мозг. Ты ведь знаешь, что мозг – большой лентяй, не так ли?
– Читал об этом.
Расправа не произвела на Бергера особенного впечатления: он знал, что Химик сильнее Тары; но вот философских высказываний не ожидал.
– Поэтому Милостивый Владыка запрещает записывать постулаты: заставляет тренировать мозг, не позволяет успокоиться.
– Чего не поняла Тара?
– То, что я – это место; это место – я. Все, что ты видишь вокруг, – это мир, создавший меня из себя, ибо в нем было слишком много меня. Мы уткнулись в ничто, извернулись, сплелись, напитались, стали сильными, но оказались втиснутыми в бойлерную. Я создатель этого мира, его господин и раб. Я все и никто, но не понимаю: какой я?
