Как вспомню собственное охудение при звуках русской речи из уст Ремидия так стыдно становится. Не вышло из меня Штирлица, не вышло… Расколол меня маркграф до самой задницы только по выражению моей обалдевшей рожи неожиданно услышавшей подзабытую уже родную речь от того, от кого ее можно было ожидать в последнюю очередь.
– И вам не хворать, – ответил я тогда на автомате.
Поперхнулся, прокашлялся и спросил, прислушиваясь к перестуку чугунных колес на рельсовых стыках, также по – русски.
– Когда вы догадались?
– Давай говорить по – огемски, охрана этого языка не знает. А то русский я основательно подзабыл с молодости-то, – предложил маркграф, переходя на язык королевства Бисеров.
И я послушно повторил свой вопрос на предложенной мове.
– Да почти сразу заподозрил, – ответил он на мой вопрос. – После первой нашей беседы. Потому и предложил тебя в члены – корреспонденты нашей технической академии. Я еще по Волкодаву понял, что ваш мир ушел вперед по сравнению с нашим. Вот только Волкодав в технике не был силен. Он был организатор, конспиратор, психолог, мастер интриги и рукопашного боя… Но даже устройства паровоза не знал.
– Я тоже его не знаю, – буркнул я.
– Но у тебя же получается? – подмигнул мне маркграф. – Заводы. Изобретения. Те же пулеметы.
– Получается потому, что я нахожу людей, у которых должно получиться, если им подсказать что именно мне надо. Не ждать пока они переберут все тупиковые варианты, как это было в моем мире, а сразу подсказать верное решение. Я – пчела опылитель этих одуванчиков. Знаний, умений и энтузиазма у них всяко больше чем у меня. Без Имрича Гоча я бы не сделал пулемета, хотя его конструкцию знаю хорошо. А что до моих изобретений, то это чистый плагиат с того что придумано в моем мире до меня многими людьми. Вот так-то, ваша светлость.
– Кем ты был, Савва, там, у себя дома?
– Студентом Сельскохозяйственной академии. Агрономия, зоотехника, машины и механизмы. До того в армии служил по призыву. Пулеметчиком.
– Значит то, что ты говорил в докладе про электричество – правда? В вашем мире. Не сказки?
– Правда, ваша светлость. Но только само электричество для меня сродни колдовству. Пользоваться умею, а что оно и как оно я не знаю.
– Так все же… почему ты отказался стать моим сыном? У тебя все козыри были на руках после кровавой тризны, и народ бы тебя поддержал по обычаю. Да и популярен ты. Тебе достаточно было потребовать…
– Не люблю я большой политики, ваша светлость. Только по крайней необходимости ввязываюсь. Я вообще счастлив здесь был только в деревенской кузнице. Там все зависело только от меня. В небе я еще счастлив, когда на дирижабле летаю. Да и зачем вам я, ваша светлость, когда у вас родная кровь подрастает?
Когда пришел второй караван из поместья, то я настропаленный женой вытряс из управляющего всю информацию по ясырке. Дети у нее от молодого графа были. Мальчики. Пяти и восьми лет. Бастарды, конечно. На руки их сын Ремидия не брал и народу не показывал. Однако и с женитьбой на ровне тянул насколько мог до самой своей смерти. Любил он Альту. Все свое свободное время проводил в Отрадном. Это я и выложил маркграфу.
– Так что если нужно, ваша светлость, то забирайте это поместье назад. Я в претензии не буду, – закончил я свой рассказ.
– Что она собой представляет, эта Альта? – спросил Ремидий, проигнорировав мое предложение о возврате поместья.
– Красива, умна, образована. Все бухгалтерские книги в поместье ведет. Образцово ведет, смею заметить.
– Я подумаю над этим… – пробормотал Ремидий. – Такие вопросы с бухты – барахты не решаются. А за добрую весть спасибо. Не прервался все же род Отона Рецкого.
Маркграф замолчал на некоторое время, но я нарушил его. Любопытство одолело.
– Много сошло с горы Бадон попаданцев?
– А? – встрепенулся Ремидий от раздумий. – Каких «попаданцнев»? – не понял меня правитель марки.
– У нас так называют тех «кто попал», – усмехнулся я – Я вот, ваша светлость, перед вами – типичный попаданец. Из моего мира в ваш.
– То, что ты попаданец, – усмехнулся маркграф, но заявил с полной серьезностью, – теперь секрет особой государственной важности. Бисеры о таком даже не догадываются, как и император. Тем более что легенду о рецком самородке с гор я всячески сам раздувал и поддерживал как хороший пример для других моих подданных. А таких как ты, Савва, не так уж и много… Но слушай… Примерно лет сто назад эта проблема вышла на государственный уровень…
* * *
В загородном Дворце правителя марки сначала состоялся обед на несколько десятков персон. Я по малому своему чину столовался на дальнем конце среди флигель – адъютантов и камер – юнкеров.
Затем Ремидий решал с сановниками какие-то неотложные вопросы.
И где-то только часа через два вспомнил обо мне. Ливрейный лакей передал мне приглашение сопровождать маркграфа в его послеобеденной прогулке по дворцовому саду.
Конечно, гуляли по саду мы не одни. Но малая свита держалась от нас на достаточном расстоянии, чтобы не иметь возможности подслушать наш разговор.
Маркграф показал мне действительно прекрасный сад. Не столько даже полезный своими плодами, сколько красивый, даже сейчас зимой.
– Иван взял винетский померанец и как-то приспособил к нашему климату, – рассказывал мне сиятельный гид. – Так что он к зиме дает плоды. Но все-таки южнее в тех ущельях, где зимой теплые ветра с моря они растут лучше, чем здесь. И крупнее плоды.
Ремидий сорвал с ветки мелкий мандарин и подал его мне.
Я попробовал. Вкус был «вырви глаз» какой кислый. Но это и неплохо с той стороны что витамина С в нем много.
– Трудно назвать этот сорт столовым, ваша светлость, – выдал я свое заключение. – Но для больных это то, что нужно, чтобы быстрее идти на поправку.
– Ты прав, винетские померанцы намного слаще. И в моем поместье, что расположено южнее они растут не такими кислыми. Но в том ущелье морозов не бывает.
– Такова цена за морозоустойчивость, – сделал я умную морду.
– А вот эту яблоню Иван вырастил из семечка, которое завалялась у него в кармане.
Я с удивлением увидел знакомую китайку.
– С этих мелких яблок очень вкусное варенье получается, ваша светлость.
– Я знаю, – улыбнулся маркграф. – Ну, вот мы и пришли.
В дальнем конце сада, в облетевшем розарии, была устроена могила, под косым камнем похожим на лабрадорит. На камне высечены две надписи.
Первая по – рецки – «Иван Цвет, графский садовник».
Под ней другая уже по – русски – «Иван Михайлович Цвет, кандидат биологических наук, доцент Тимирязевской академии. Лауреат Сталинской премии».
– Ты понимаешь, что тут по – русски написано? Камень ставили без меня – я тогда в Пажеском корпусе учился, – спросил Ремидий. – Для меня все эти слова тарабарщина, кроме имени.
Я пояснил.
– Имя. Имя его отца. Фамилия. Ученая степень. Научное звание. И высшая премия в государстве за научные достижения. Он преподавал в той же академии, где я учился. Ваша светлость, он оставил какие-нибудь записи?
– Да. Он собрал большой гербарий со всех окрестных растений, рисунки и большую стопку записей по – русски. Переведешь? Может это стоило бы издать?
– Перевести-то несложно, ваша светлость. Где только на это время взять? Да и принятой у вас терминологии ботанической я не знаю.
– А я не буду тебя торопить, – улыбнулся маркграф. – Для меня главное, чтобы это все не пропало.
– Тогда я согласен.
– Вот и договорились, – взял меня за плечи маркграф большими ладонями. – Поздравляю тебя камер – юнкером. Теперь тебе не нужно ни с кем договариваться, чтобы получить доступ во Дворец. Ключ от Иванова флигеля тебе отдаст адъютант. Он теперь твой.
В империи неожиданно ударили сильные морозы. Старожилы в один голос заявляли, что таких морозов они давно не припомнят, а количество падающего с небес снега просто аномально для этих широт.
И все жалели солдат в окопах. По крайней мере, на словах.
На фронтах же по слухам установилось затишье. Никто не стреляет, все сидят по норам и греются у печек.
По телеграфу передали, что до Реции слава ушедшим богам арктический воздух не добрался. Но, что тогда на севере делается? В Скании там или на островах, если у нас здесь в средней полосе минус двадцать восемь?
Вторую половину дороги часто приходилось стоять из-за снежных заносов на рельсах. Ждать пока специальный паровоз не отгребет в сторону от полотна сугробы, а команды пленных лопатами не дочистят рельсы. Тащиться потом на самом малом ходу до ближайшей станции и снова ждать, когда дадут «зеленый свет». Путь до столицы Ольмюцкого королевства занял неделю. Вместо пяти дней.
Свита моя опухла от безделья. Появились симптомы, как я это назвал, «железнодорожной болезни». Люди стали раздражительными из-за малоподвижности и ограниченного жизненного пространства при отсутствии водки. К тому же немытые неделю тела у всех зудели.
