Алексей Ерошин
Прекрасное далёко
Вы не подумайте, что Игорь какой–нибудь придурочный. Мозги у него дай боже, как работают. В шахматы с ним не садись, дело пустое. А поглядели бы вы, как он логарифмы в уме решает! Шутка ли, у человека ай кью зашкаливает за сто семьдесят по шкале Айзенка. Но по этой самой причине, как замечал герой одного фильма, нет равновесия в голове. Он и на отдыхе может отойти в сторонку, с блокнотом в руках на пенек присесть и строчить свои восьмиэтажные формулы. Хорошо, если решение не найдет — сидит молча и пьет, и листы из блокнота в огонь швыряет. Решит — замучает объяснениями, как и что. А мне эта математика — как боль зубная, нафиг не сдалась. Ничего я в ней со школы не понимал, да и не стремился. Еще мозги начнут клинить, как у Игоря.
В этот раз он превзошел сам себя. Чего–то у него, видимо, с ответом сошлось, бесконечность на крем–брюле разделилась, потому что вел он себя, натурально, как животное. Ухал, как шимпанзе, на березке раскачивался, пока вместе с отломанной веткой на землю не шмякнулся. Расслабился, короче, гуманитарий. Потом затеял стрельбу шишками, зафинтилил Сереге в глаз. Серега бы ему, конечно, все сказал, что про двинутых математиков думает, но Инга была рядом, а он при девушках стесняется. Только головней в ответ запустил. Ну, после этого Игорь поостыл маленько. От Сереги ему еще в школе перепадало. Взял он из машины пневматическую винтовку и стал в сторонке по банкам постреливать. Короче, буду я по порядку рассказывать, а то не очень понятно получается.
Мы еще со школы дружим. Я, Игорь, Серега, Инга и Натка. Самому странно. Мы такие разные люди, чего нас вместе–то свело? Ну, я про Игоря уже сказал. Будет он доктором своих математических наук очень скоро, зуб даю. Если, в самом деле, головой не тронется. Серега парень и вовсе простой, таксует. Кажется, еще какой–то маленький бизнес крутит. Я особо не расспрашивал, а он особо не рассказывал. Натку черти занесли в педагогический. А Инга поет. Вообще, голос у нее что надо, заслушаешься. Только у нас попробуй, пробейся без денег. Вот и шансонит вечерами в ресторанах. Развлекает жрущее быдло. Ну, это я сгоряча загнул, обидно просто за хорошего человека. Дали бы мне такой талант — я бы его по кабакам не тратил. Но мне вместо таланта руки дали. Кто–то говорит — золотые, но это враки, ей–богу. Я ими, конечно, много что могу сделать или починить, но слесари есть поспособней меня, лично таких знаю. Да и не про это я вовсе рассказать хотел.
Короче, собираемся мы обычно пару раз в году на шашлычок. На Серегиной машине, конечно. Приедем на какой–нибудь бережок, мангал поставим, то да се. Сидим, школьные годы вспоминаем, как да что было, про кого из наших слышно. В этом году, правда, замаялись место искать. Такая грязища кругом — чисто городская свалка. Сунулись в одно место — помойка. В другое — тоже помойка. Серега уж, слышу, чертыхается втихаря. Приезжаем в третье место, к черту на кулички, куда вообще редко кто добирается. Там чуток получше, но все равно бардак. По всему берегу рваные полиэтиленовые пакеты валяются, бутылки, банки пивные. Кто–то до нас вовсю на природе отоспался. Самое смешное, кого ни спроси — клянутся, что весь мусор увозят. Кто же тогда гадит — непонятно.
Серега уже, смотрю, злой, как черт. Готов этих, которые, по форме обложить. Но Наташка тут заявила, что больше никуда не поедет, потому что везде так, а время уже обед скоро. Сели, короче, с краю, на берегу, спиной к лесу. Так, вроде, и не видно срама. На пятачке немного мусор подсобрали, сожгли. Ничего, терпеть можно. Поставили мангал, зарядили шампуры, все как надо. То есть, это мы, я и Серега. Игорь, как всегда, блокнотом загородился, типа делом занимается. Ну, а когда задачка решилась, тут его и понесло. Да я про это уже рассказывал. Потом Инга гитару наладила. Нет, поет она, в самом деле, здорово. Только эти два олуха в музыке мало что соображают. Банки насобирали, расставили, и ну пулять. Как дети, ей–богу. Да ладно бы еще по банкам. Слышу — разбитое стекло звенит. Ну, мало здесь гадости набросано, еще и битого стекла не хватает.
Короче, зря винтовку взяли. Оно, может, и обошлось бы, да угораздило Игоря какую–то птицу подстрелить. Такая пестрая, побольше скворца, но поменьше голубя. Дрозд, кажется. Натка в слезы — птичку жалко, Инга разнос охотникам устроила. Игорь взял бы, да извинился. Так нет, заявил, что дичь будет жарить. Мол, раньше цари ели да нахваливали, а мы не хуже. Уже и ощипывать начал. Девчонки, понятно, на дыбы. Слово за слово — скандал. Разобиделись и ушли. Гуляют по лесу, дуются. Но недалечко, чтобы глаза мозолить и на совесть давить.
Игоря мы вразумили, конечно. Птицу подальше в кусты забросили. На душе, правда, стало тоскливо как–то. Распадается, чувствую, наша теплая компания. Разлетимся скоро кто куда, и не соберешь больше. Слишком уж мы разные стали. Сижу, думаю, как буду девчонок мирить с Игорем. Смотрю — бегут обратно. Напуганные какие–то. «Детишки там, — говорят, — странные». А тут уже шашлыки поспели. Я их зря жарил, что ли? Налили в одноразовые стаканчики водочки, чокнулись. Серега, конечно, пива безалкогольного выпил. Только закусили, смотрим — правда, идут. Все в каких–то плащиках желтых, как цыплята. Штук двадцать, наверное. И голова у каждого голая, что твоя коленка. «Харе Кришна», — хихикнул Игорь. Только больше они были похожи на маленьких буддийских монахов, мне кажется. Видел как–то в кино. А когда поближе подошли, Натка прошептала: «Смотрите, у них бровей нет!».
А когда они подошли совсем близко, оказалось, что у них и ресниц нет, почти ни у кого, даже у девочек. Нам немного жутковато стало. Ну, это мужскому полу. Инга с Наткой, конечно, совсем оробели. Но тут вышла вожатая этих монстриков, девица лет этак двадцати. Симпатичная. И с волосами, представьте. Говорит: «Здравствуйте. Нас отсюда должны забрать скоро. Не возражаете, если мы рядом расположимся?». Ну, что тут еще скажешь? 'Располагайтесь, — говорим, — где хотите, место не куплено'.
Ну, сектанты эти отошли метров на двадцать, рюкзачки скинули. Только садиться не стали. Смотрим — достают какие–то большущие пакеты, и айда в них мусор собирать. «Странные какие–то тимуровцы пошли», — фыркнул Серега. А Инга говорит: «Никакие не тимуровцы. Из хосписа они, наверное». Ну, Инге лучше знать: у нее тетка раком болела. Тут и я припомнил, что после химиотерапии так бывает, когда все волосы выпадают. Как–то вдруг не до веселья стало. Повеселись–ка, когда рядом умирающие детишки бродят. Гляжу — Инга молча поднялась, пошла им помогать собирать мусор. И Натка за ней. А мы что, деревянные, что ли? Тоже пошли. Достали мешок из машины, который под это дело приготовили, за уборку взялись. Ребятишки вообще на нас почти не реагируют, так и ходим вперемешку. Загажено–то изрядно, хоть неделю прибирай. Такая вот картина. Солнышко уже по–летнему греет, новая травка пробивается, рядом озеро волнами рябит. Идиллия, короче. И детишки эти на фоне.
Мы свой мешок в момент набили. Гляжу — воспиталка другой несет. «Держите, — говорит, — в этот побольше поместится». Мешок не больше нашего с виду, но я спорить не стал. «Хорошо, — говорит она еще, — что дети видят, как вы лес прибираете. Это просто здорово». «Да чего там, — отвечаю, — дело нужное». Мешок и вправду емкий оказался. Кладешь в него, кладешь, а все место есть. Разговорились мы за уборкой маленько. Сказала, что Алиной звать. С детишками года два уже работает. Тяжело, но справляется. Только толком–то поговорить мы с ней не успели. Слышу, пищит кто–то из желторотиков: руку бутылочным осколком располосовал. Я на Игоря глянул, а он глаза отворачивает, будто кот нашкодивший. Снайпер, блин. Стрелок ворошиловский.
Ну, мне–то дело привычное — сколько раз инструментом попадало. Сходил к машине, принес аптечку. Ранку промыл пострадавшему. Пацан оказался. Пацан — одно название. Худющий, кожа тонкая, почти прозрачная, все прожилки видно. На меня похож маленько. Только я в его годы о–го–го, какой пострел был. Шкура загорелая, ветром и водой выдубленная. Коленки, само собой, вечно содраны. Вихры — как пакля. Шантрапа деревенская, короче. А это — так, бледная немочь. У него и кровь–то почти не шла, хоть глубоко порезался. Хотел я ему руку обработать и забинтовать. Открыл йод, говорю: «Сейчас щипать будет, потерпи». Но тут Алина принесла какую–то штуку, вроде карандаша. По ране поводила, и все затянулось, только шрам красный остался. Ну, я йод за ненадобностью закрыл. «Хорошая штучка, — говорю, — это где такие делают?». «У нас», — отвечает. Но поговорить мы с ней опять не успели. Детишки гвалт подняли: убитую птицу нашли.
Гляжу, Игорь совсем растерялся. Отвернулся, делает вид, что мешок рассматривает. А чего теперь–то? Вон и винтовка у дерева стоит, состав преступления налицо. Алина эта на меня уже совсем другими глазами смотрит, как на врага народа. Детишки ей мертвую птицу в руки суют и какую–то чушь несут. «Давайте, — говорят, — заберем и восстановим. Она все равно уже мертвая». «Нет, — говорит Алина, — нельзя ее с собой брать. Ничего, что мертвая. Ее другие животные съедят, муравьи или еще кто. А заберете — пищевая цепь может нарушиться. И она все равно выжить у нас не сможет». Я стою, как балбес, глазами хлопаю, и ничего из этого разговора понять не могу. А мой знакомец, которому я рану промывал, гляжу, винтовку в руки взял. Взвесил в ладошках, взялся за ствол, и ка–ак ахнет о дерево! Откуда только силенки взялись. Ну, приклад пополам, конечно. Алина за своим поднадзорным бросилась, отчитывать принялась. Растерялась, чуть не плачет. «Правильно сделал, — говорю, — не ругай пацана!». Серега подошел, только рукой махнул. Забрал обломки, бросил в багажник. Наши девчата тоже пацифиста поддержали. Игорь только промолчал.
