— Подозреваешь? Не стоит! — тихо сказал он. — Пошли куда-нибудь, потолкуем!
Губы Шичэна дрогнули, но он не произнес ни слова.
— Не надо меня подозревать! — повторил Фухай.
— Пошли… Мне бояться нечего!
Они направились к северу. Шли быстро, почти бегом, и скоро добрались до водоема с берегами, заросшими камышом. Место тихое, даже пустынное. Только два-три рыболова сидят возле воды, но и от них не исходит ни одного звука. Взлетела встревоженная появлением людей стрекоза. Фухай опустился на камень и вытер со лба пот. Шичэн присел на корточки и уставился на едва подрагивающие листья камыша.
— Шичэн! — Чтобы вызвать юношу на откровенность, он решил не таить своих мыслей. — Я ведь тоже терпеть не могу чужаков, что измываются над нами! Но пойми, я — знаменный солдат. Начальство мне прикажет — я должен исполнять! Я сам себе не хозяин!.. Только, если наступит день, когда ты и я встанем один против другого со своими войсками, я стрелять в тебя не стану!.. Правда, службу свою я потеряю. Но на жизнь я себе всегда заработаю — на то я мастер по лаку!
— Лакировщик? — Шичэн посмотрел на собеседника. — Теперь пытай меня ты!
— Спрашивать о вере не стану!
— О какой еще вере?
— Ты же в секте Восьми триграмм [93]! Верно я угадал? А вы о своей вере посторонним ничего не рассказываете. Так? — Фухай удовлетворенно засмеялся. — А я в секте Белого Лотоса! Соображаешь? Значит, мы вроде бы братья!
— Никакие мы с тобой не братья! Ты из тех, кто боится наших врагов!
Фухаю казалось, что, открыв свой секрет, он сможет расположить к себе парня, а оказалось наоборот. Его встретили в штыки.
— Я… я дело хотел сказать! — Фухай покраснел.
— Ну и говори дело! Зачем приплел Белый Лотос? — не уступал Шичэн.
— Будет тебе! — Тон Фухая изменился и стал серьезным. — Выкладывай, что ты хочешь делать?
— Уйду отсюда, вернусь домой!.. Знал бы ты, сколько мы в деревне хлебнули горя от иностранцев и их холуев! Вот почему мы и подняли бунт! Правда, правительственные солдаты нас разогнали… много наших погибло!.. В общем, я должен вернуться и разыскать друзей. Мы начнем все сызнова! Чужаки или свои — со всеми будем драться! И никто нас не остановит, потому что на нашей стороне правда! И мысли у нас единые! Шичэн встал и устремил взгляд вдаль, туда, где находилась его родная провинция Шаньдун.
— Скажи, могу я тебе чем-нибудь помочь? — спросил Фухай. Ему все больше нравился этот парень, который не боялся ни черта, ни дьявола. Родившийся и выросший в Пекине, Фухай никогда не встречался с такими людьми: простыми и открытыми, удивительно чистыми натурами.
— Я ухожу сейчас!.. А старику объясни, что, если не драться и не убивать, значит, ничего не добьешься в нашей жизни! Расскажи ему, что я делаю доброе дело, а не занимаюсь злодейством. — Шичэн взглянул на собеседника. — Скажешь?
— Ладно, ладно!.. Ты же знаешь, парень, что мои предки тоже были не прочь подраться! Вот только сейчас… Впрочем, что об этом говорить?.. Скажи, а деньги на дорогу у тебя есть?
— Нету!.. Только мне они не нужны!
— Как не нужны? Тебе и лепешку не дадут задаром! — В тоне Фухая послышались шутливые нотки, но он тут же их пресек. — Я хотел сказать, что без денег в дороге никак нельзя!
— Взгляни! — Шичэн распахнул куртку и показал матерчатый пояс, который стягивал его стаи. От пота красная ткань покрылась бурыми пятнами, а в отдельных местах стала белесой. — С этой вот штукой я с голоду не умру! — И он снова запахнул куртку.
— А если заметят двухволосые? Они ведь могут сообщить солдатам! Что, если…
— Точно! — Юноша весело рассмеялся. — Поэтому я так быстро и закрылся! Ты хороший человек, Фухай! Если бы все солдаты были такими, как ты, мы многое смогли бы сделать! Эхма!.. Наступит такой день, когда мы заставим склониться перед нами самого императора.
— На, возьми, Шичэн! — Фухай вытащил несколько чохов — все, что у него было в наличии. — Тебе наверняка пригодятся!
— Ну давай! — Парень взял деньги и принялся их считать. — Сейчас пересчитаю и дам тебе расписку. Когда вытряхнем чужаков и я вернусь домой, с тобой расплачусь!.. После первого же урожая!.. Здесь четыре чоха и еще восемьсот монет! — Он сунул деньги за пазуху. — Ну, пока! — И он зашагал прочь.
— А дорогу-то знаешь? — крикнул Фухай вдогонку. Шичэн показал на башню ворот Дэшэнмэнь — Победы добродетели.
— Выйду за ворота — там спрошу!
Шичэн исчез из виду, а Фухай остался стоять на прежнем месте. Несмотря на прохладу, которая исходила от воды и зелени — деревьев и тростника, что росли вокруг, — Фухай чувствовал, что ему стало будто бы жарко. Он сел на камень возле невысокого земляного холма и задумался. Его лоб покрылся испариной. Он чувствовал неуверенность и страх… «Что бы ни творилось в этом лире, знаменный солдат не должен покрывать мятежников! — подумал он. — Что-то я не додумал… совершил промашку! А если парня схватят и он во всем признается? Что тогда?.. Может, голову мне и не срубят, а вот из армии выгонят — это точно! Глядишь, еще сошлют в Синьцзян, а то и в Юньнань!.. А может быть, все обойдется? успокаивал он себя. — Если что случится, придется немного раскошелиться, чтобы отвести беду!» — Потом он подумал, что вовсе он и не покрывает мятежников, а делает то, что нужно. В этой жизни повсюду царит произвол и злодейство. У кого есть деньги, тот может любого задобрить и от всего откупиться! Разве это порядок? Фухай не читал исторических сочинений, но он слышал немало рассказчиков и знал содержание многих столичных опер. Из них он понял, что, если порядка в стране нет, значит, династия разваливается!
Или, скажем, Шичэн, который задумал драться с иностранцами. Всякий порядочный человек станет его за это только уважать, потому что от них все хлебнули горя — ох, сколько горя! Фухай не забыл войны, случившейся в год Цзяу [94], и кампании англичан и французов, которые сожгли дворец Юаньминъюань (других событий он что-то не запомнил). Вспомнив об этом, молодой человек почему-то сразу же успокоился. Да, Шичэн прав, но и он, Фухай, тоже прав, а правые люди должны чувствовать себя уверенно. Фухай решил, что ему надо сходить к старому Вану, и медленно поднялся, но, пройдя несколько шагов, остановился… Нет, сейчас он к старику идти не может. Ведь он обещал оставить парня в Пекине. К тому же старик немного болтлив. Не ровен час, скажет где-нибудь лишнее, что сын, мол, ушел, а обо всех его делах знает один Фухай! Нет, не годится! Но с другой стороны, если старику сейчас ничего не сказать, он станет повсюду искать сына, а это еще хуже! Что делать?
Наконец решение было принято. Быстро вернувшись домой, Фухай написал записку левой рукой: «Батюшка и господин Цзиньань! Сообщаю вам, что я возвращаюсь домой на полевые работы. Я боялся, что вы не позволите мне уйти, потому и покинул вас не попрощавшись. О том, что со мной случится в дороге, я сообщу по прибытии. Кланяется вам ваш сын Шичэн». Вложив записку в конверт и заклеив его, Фухай подумал: «Я даже не знаю, умеет ли парень писать?» Он вновь распечатал конверт и задумался. «Эх! Была не была! — решился он и заклеил конверт вновь. — Как стемнеет, схожу в лавку к Вану и опущу в щель ворот!»
Старый Ван, как известно, недолюбливал иностранцев и терпеть не мог их товары. А теперь, после посещения Шичэна, в его душе родилась острая неприязнь к чужой вере и к тем, кто ее поддерживает, — к двухволосым. Прожив несколько десятков лет в столице, Ван привык относиться к людям с предупредительностью и доброжелательностью, а повстречав на улице какого-нибудь незнакомого монаха, который, возможно, ничем ему не поможет, лавочник старался проявить к нему почтительность, называл «учителем». Но сейчас его поведение сильно изменилось. Он твердо решил, что никакого уважения к иностранным священникам он оказывать больше не будет. Все чаще он с беспокойством думал о сыне и повсюду старался узнать, не случилось ли где-то волнений или судебных дел, связанных с верой. Проходя мимо христианского храма, он нередко останавливался, разглядывая его с вниманием, но, чем дольше смотрел, тем большие сомнения охватывали душу. Какой же это храм? Нисколько не походит он ни на буддийскую, ни на даосскую обитель, а постройки, что рядом с ним, совсем не согласуются с окрестными зданиями. Старику казалось, что в самом храме и в строениях, его окружающих, скрыта какая-то заморская тайна и там затаились разные диковинные штуки: заморские ружья, а может, и пушки. По воскресеньям, когда прихожане отправлялись на мессу, лавочник останавливался перед храмом дольше обычного, наблюдая за теми, кто идет в церковь. Многие были ему хорошо знакомы. Некоторые — вполне приличные люди — ему даже нравились, других он недолюбливал. Ван часто задавал себе вопрос, на который никак не мог ответить: «Почему эти вполне порядочные люди верят в заморского бога?» Или еще: «Отчего заморская церковь принимает под своим кровом вон тех непутевых?» Старый Ван недоумевал. Но больше всего его удивляло, что среди верующих много знаменных людей. Лавочник, конечно, знал, что у маньчжуров есть своя вера, правда, ему не очень-то ясно, что она собой представляет. Многие знаменные люди поклонялись Будде и Конфуцию, другие верили в даосизм. Он считал, что этого вполне достаточно. К чему еще нужна какая-то заморская религия? Но чем больше он думал, тем больше путался в мыслях.
