— Лю Сые, взгляни на мою красавицу! — похвастался Сянцзы, прикатив коляску в «Жэньхэчан».
Старик поглядел и кивнул:
— Ничего!
— Пока поживу здесь. А когда найду постоянную работу, перееду к хозяевам! — гордо сказал Сянцзы.
— Ладно, — снова кивнул Лю Сые.
Жить у Лю Сые и не пользоваться его колясками казалось рикшам делом неслыханным. Поэтому одни считали Сянцзы дальним родственником Лю Сые, другие думали, что Сянцзы приглянулся старику и тот задумал женить его на своей дочери.
Многие завидовали Сянцзы. Если и в самом деле так случится, думали они, то после смерти Лю Сые «Жэньхэчан» перейдет к Сянцзы. Конечно, это были только догадки, и в присутствии Сянцзы рикши не позволяли себе никаких шуток. В действительности же старик Лю хорошо относился к Сянцзы совсем по другим причинам. В любой обстановке Сянцзы не менял своих привычек. Стань он, допустим, солдатом, он не смог бы без всякой причины жестоко обходиться с людьми только потому, что напялил на себя солдатскую форму. Вот и в прокатной конторе он никогда не сидел сложа руки. Вернется с работы, смоет пот и тут же принимается за какое-нибудь дело: накачивает камеры, просушивает прорезиненные тенты, чистит и смазывает коляски. Его не надо было ни о чем просить, он сам охотно помогал хозяину, словно находил в этом удовольствие. В «Жэньхэчане» обычно жило рикш двадцать, а то и больше. Все они, поставив коляски на место, либо болтали, либо заваливались спать. Один лишь Сянцзы работал без устали. Вначале все считали, что он выслуживается перед Лю Сые. Но вскоре убедились, что он не преследует никаких корыстных целей, а все делает искренне, от души. Пересуды прекратились.
Лю Сые никогда не хвалил его и ничем не выделял, однако у старика был свой расчет. Он понимал, что Сянцзы мастер на все руки, и хотел, чтобы парень жил у него, пусть даже он не пользуется его колясками. Пока Сянцзы здесь, по крайней мере во дворе и у дома всегда чисто, не говоря уже о других услугах, которые он оказывает.
Хуню тоже нравился этот глуповатый верзила. Что бы она ни говорила, он ее внимательно выслушивал, не вступая в пререкания и не огрызаясь, как другие рикши, хлебнувшие горя. Хуню не боялась пререканий, она просто не обращала на рикш внимания. Все добрые слова она оставляла для Сянцзы. Когда он находил постоянную работу, отец и дочь словно теряли старого друга. А когда возвращался, старик даже бранился по-другому, мягко и добродушно.
На этот раз Сянцзы вернулся в «Жэньхэчан» без коляски, с двумя коробками спичек. Сумерки еще не наступили. Отец и дочь как раз ужинали. Увидев Сянцзы, Хуню опустила палочки для еды.
— Тебя что, Сянцзы, волки съели? Или ты был на золотых приисках в Африке?
Сянцзы только вздохнул.
Большие круглые глаза Лю Сые испытующе оглядели Сянцзы, от тапочек до новой соломенной шляпы, но старик ничего не сказал.
— Поужинай с нами, если еще не ел, — пригласила его Хуню, как близкого друга.
Сянцзы не ответил, но на сердце у него потеплело. Он давно считал «Жэньхэчан» своим домом, потому что все остальное было слишком непостоянным: и хозяева, и пассажиры. Только здесь ему всегда позволяли жить, и только здесь он мог при желании отвести душу. Вот и сейчас он возвратился оттуда, откуда мог совсем не вернуться, только вошел, а уже увидел знакомых людей, и его приглашают поужинать… Сянцзы чуть не расплакался от радости.
— Я только что съел две чашки доуфу, — вежливо объяснил он.
— Где ты был? — Круглые глаза Лю Сые все еще в упор смотрели на Сянцзы. — Где твоя коляска?
— Коляска? — Сянцзы сплюнул.
— Ты сначала поешь, не бойся, не отравишься. Доуфу разве еда? — Хуню потянула его к столу, как сестра любимого брата.
Однако Сянцзы не сразу взял чашку. Прежде всего он вытащил деньги.
— Сые, возьми, здесь тридцать юаней, — сказал он, положив мелочь себе в карман.
— Откуда они? — Старик вопросительно вскинул брови.
За едой Сянцзы рассказал о своих злоключениях.
— Эх ты, дурья башка! — проговорил Лю Сые, качая головой. — Привел бы их в город, продал мясникам, и то получил бы больше. А зимой, когда верблюды обрастают шерстью, за них, пожалуй, дали бы все шестьдесят юаней.
Сянцзы и раньше мучило раскаяние, что он продешевил, а теперь он окончательно расстроился. Но, поразмыслив, решил, что продать трех здоровехоньких верблюдов мясникам на убой было бы просто нечестно. Ведь он спасался вместе с ними от одной беды! Этого Сянцзы вслух не сказал, по успокоился.
Хуню убрала посуду. Лю Сые запрокинул голову, будто вспомнил что-то, и вдруг рассмеялся, обнажив клыки, которые с каждым годом, казалось, становились длиннее.
— Дурень! Говоришь, три дня провалялся в Хайдяне? Почему же ты из Хуанцуня не шел прямиком, по большой дороге?
— Я обошел Сишань, боялся, что на большой дороге меня, чего доброго, примут за дезертира и схватят.
Лю Сые снова захохотал, прищурив глаза. Он боялся, что Сянцзы его обманывает. А что, если парень ограбил кого-нибудь? В таком случае он, Сые, укрывает краденое? В молодости он сам занимался всякими темными делишками, но сейчас вроде бы встал на праведный путь и должен быть осторожным. А это он умеет.
В рассказе Сянцзы была только одна эта неувязка, но Сянцзы говорил без запинки, и старик успокоился.
— Что думаешь с этим делать? — спросил Лю Сые, указывая на деньги.
— Послушаю, что ты скажешь.
— Снова хочешь купить коляску? — Лю Сые обнажил клыки, словно собираясь упрекнуть Сянцзы: мол, купишь коляску, а жить у меня останешься?
— Денег маловато. Покупать надо новую. — Сянцзы старался не смотреть на клыки старика.
— Может, одолжить? Под один процент, только для тебя. Другим в долг под два с половиной.
Сянцзы покачал головой.
— Лучше платить проценты мне, чем брать коляску в рассрочку, — продолжал старик.
— Я и не собираюсь, — проговорил Сянцзы решительно. — Накоплю сколько надо, тогда и куплю сразу.
Старик удивленно посмотрел на Сянцзы. «Ишь какой умный стал!» — подумал он, но так и не смог на него рассердиться. Через секунду он взял деньги.
— Здесь тридцать? Смотри, не обманывай!
— Ровно тридцать. — Сянцзы поднялся. — Пойду спать. Прими от меня в подарок! — Он положил на стол коробок спичек, помялся с минуту, затем добавил: — Только никому не рассказывай об этих верблюдах.
Старик Лю сдержал слово и никому ничего не сказал. Но об этой истории очень быстро проведали рикши. Прежде они хорошо относились к Сянцзы и даже его замкнутость объясняли неумением сходиться с людьми. Когда же история с верблюдами сделалась всеобщим достоянием, рикши стали смотреть на него по-другому, хотя Сянцзы вел себя по-прежнему и трудился не покладая рук. Одни говорили, что он нашел золотые часы, другие — что ему с неба свалились триста долларов, а те, кто считал себя наиболее сведущим, утверждали, будто он пригнал из Сишаня тридцать верблюдов.
В общем, говорили разное, но все разговоры сводились к тому, что, раз он что-то скрывает, значит, разбогател нечестным путем. Этого рикши ему простить не могли, но в душе относились к нему с уважением. Труд рикши — дело настолько нелегкое, что каждый мечтал разбогатеть. А так как это было почти невозможно, то рикши считали счастливыми тех, на чью долю выпадало богатство.
Молчаливость и замкнутость Сянцзы они принимали теперь за спесь. Но богачу и положено вести себя таким образом, а рикшам — перед ним заискивать.
— Ну, хватит тебе, Сянцзы, расскажи, как ты разбогател!
Подобными просьбами они донимали Сянцзы каждый день. Он отмалчивался. А когда они выводили его из себя, шрам у него на щеке наливался кровью и он огрызался:
— Разбогател?! А где же моя коляска, дьявол вас побери!
В самом деле, где его коляска! Люди задумывались. Но всегда приятнее радоваться чужому счастью, чем переживать за чужое горе. Поэтому все забывали о коляске Сянцзы, а помнили только о его удаче. Однако, убедившись, что он не переменил профессию, не обзавелся ни домом, ни землей, люди потеряли к нему интерес. Его называли теперь Лото Сянцзы, но никто не спрашивал, откуда у него эта кличка, словно он с ней и родился.
Однако сам Сянцзы не мог так легко и быстро забыть обо всем случившемся. Он очень переживал, что не может купить новую коляску. И чем больше переживал, тем чаще вспоминал о постигшей его беде. С утра до позднего вечера он работал, не зная отдыха, но недавнее прошлое неотступно напоминало о себе. На душе у него становилось все тревожнее. Невольно приходила на ум мысль: что ждет его впереди? Станет ли мир справедливее оттого, что какой-нибудь один человек выбьется в люди? По какому праву, за что отобрали у него коляску? Вот он купит другую, но как знать, но постигнет ли ее та же участь?
