– Рисунки Риты? – спрашиваю я.
Лева кивает:
– Похоже на то.
Мы возвращаемся в гостиную. Там довольно темно, но Лева раздергивает шторы, и я вижу то, на что не обратила внимания первый раз. В дальнем углу гостиной стоит стол, резко выделяющийся из окружающей обстановки. Это обычный офисный «умный» стол с встроенным уникомпом-картотекой, столешницей-экраном и диктофоном.
– Жаль, в локальную сеть не влезем, – вздыхает Лева. – Наверняка запаролена.
Тут я замечаю нечто, чего никак не ожидала увидеть: прямо на сенсорном экране столешницы лежат несколько самодельных тетрадей, больше всего напоминающих старинные истории болезни, которые я видела в университетском музее.
Тут выдержка изменяет нам. Мы наперегонки бросаемся к столу и хватаем артефакты. Лева, перелистывая страницы, бормочет:
– Полицейские отчеты… почерк Бондаря… я видел, как он расписывается на адресах и поздравительных открытках… Видимо, он дублировал их… на него похоже. Но странно… почему он не хранил данные в сети?..
Потом мы поднимаем глаза на стоящий рядом небольшой шкаф, а в нем целый арсенал: два охотничьих карабина, винтовка, пистолеты.
– Кажется, Бондарь здесь прочно обосновался, – говорит Лева. – Почему бы и нет? Хижина пустует. Может, он до сих пор ищет зацепки в деле Риты…
Лева кладет папку, которую перелистывал, на стол, и тут я невольно вскрикиваю.
С фотографии, прикрепленной к обложке папки, на меня смотрит лицо моего отца.
Лева поднимет руку:
– Тише, Хелен, не бойтесь… Я тоже это слышу…
– Что слышите?
– Эти звуки.
Я прислушиваюсь и в самом деле различаю какой-то еле слышный скрип.
– Они идут сверху, – говорит Лева. – Кажется, что-то на втором этаже. Я пойду первым.
Он достает из кобуры пистолет и начинает подниматься по лестнице.
На втором этаже мы находим только две пустые спальни и ванную комнату, но звук становится отчетливей, и теперь к нему присоединяется то ли журчание воды, то ли какое-то неотчетливое бормотание и всхлипы.
– На чердаке, – шепчет Лева.
В самом деле, люк на чердак открыт, к нему приставлена стремянка. Мы поднимаемся тем же порядком: сначала Лева с пистолетом, потом я. На чердаке полутьма. У дальней стены в кресле что-то шевелится. Что-то живое, темное и мохнатое. Я понимаю, что вижу, и бросаюсь вперед на секунду раньше, чем Лева командует: «Стойте, Хелен!»
В кресле сидит Клаус Кнехт, завернувшийся в черный мохнатый плед и горячий, как печка. Секунду я думаю, что он просто простудился (но почему сидит на чердаке?), потом слышу, как он бормочет: «Пометил… пометил весь дом… не могу… он везде… он захватил… здесь…»
Лева включает фонарик, и я вижу лицо Клауса – красное и отечное. Его с трудом можно узнать.
– Что с ним? – испуганно спрашивает Лева.
– Не понимаю, – честно сознаюсь я. – Похоже на то… Но этого не может быть!.. Это же были аутотрансплантаты!.. Ладно, ясно, что ему плохо и ему нужно в больницу.
– Давайте попробуем спустить его вниз.
– Конечно.
Тут Клаус поднимает голову:
– А… это ты? – говорит он.
Секунду я думаю, что он правда узнал меня. Но он продолжает:
– Давай сбежим… Он все тут ходит и ходит… Найдем новый дом, он нас больше не тронет.
– Конечно, – быстро отзываюсь я. – Конечно, давай. Попробуй встать, и пойдем отсюда.
Мы с Левой осторожно берем его под мышки и с грехом пополам спускаем с чердака. При каждом шаге он стонет и едва не падает на нас. Дальше дело идет проще. Мы уже на середине лестницы, когда слышим на улице шум двигателя.
– Вы вызвали помощь? – спрашиваю я.
– Да нет, что вы, они бы не успели приехать все равно, – отвечает Лева.
Мы выводим Клауса на улицу и видим Бондаря. Он стоит на дорожке и держит в руках карабин. И дуло, словно темный двойной глаз, смотрит прямо на нас.
Клаус опускается на крыльцо. Мы замерли рядом с ним, как часовые.
– Ребята, отойдите, – просит Бондарь. – У меня в патронах крупная дробь. Если выстрелю, наделаю дырок во всех троих.
На этот раз его голос звучит удивительно мягко.
– Вальтер, мы не можем, – так же мягко и тихо отвечает Лева. – Уберите ружье, и тогда вы сможете нам объяснить, что происходит.
– Я собираюсь его убить, – просто отвечает Бондарь. – А вы должны уйти.
Молча мы сдвигаемся так, чтобы заслонить Клауса. Я успеваю удивиться тому, что ничего не чувствую. Кажется, чувства не успевают догнать мое тело. Внезапно Кнехт кладет нам руки на плечи и с трудом поднимается на ноги, наваливаясь на нас всей тяжестью.
– Почему… ты… убил… ее? – спрашивает он, коротко выдыхая после каждого слова. – Я… ждал тебя… так долго. Я хотел спросить… это. Почему ты ее… убил?
– Клаус, осторожно, он ничего вам не сделает, – Лева пытается удержать его.
– Постой, малыш, это взрослый разговор, – перебивает его Бондарь. – Я скажу. Сейчас ты человек, и я должен объяснить тебе, за что я убиваю тебя. Сентиментальность… но все же должен. Так будет проще. За то же, за что застрелил ее. Потому что вы нарушили главный закон этого мира. Потому что подвергли нас – всех нас! – опасности. Не важно, что ничего не случилось, что вам все сошло с рук. Так даже хуже, вы почувствовали себя безнаказанными – кто знает, когда вы отважитесь на другую попытку и что еще придумаете? Не важно, что ты был ни при чем, все придумала она. Я должен убить тебя просто потому, что тебя не должно существовать.
Клаус Кнехт с неожиданной силой толкает нас так, что мы падаем на листья и катимся, как кегли. У меня такое ощущение, что меня лягнула под дых лошадь. Клаус шагает к Бондарю. Тот стреляет. Однако на месте, где стоял Клаус, его больше нет. Там только облачко мелкой черной пыли, которое подхватывает дробинки и закручивает их маленьким вихрем, затем оседает на землю, в глубоко вдавленный в листья след ноги, дохнув нам в лица теплом. На след и на черную пыль падают крупные хлопья снега. Только сейчас я понимаю, что снегопад начался, еще когда мы выходили из дома.
– Лежите, ребята, – говорит Бондарь. – Все в порядке, я уезжаю. Вы ничего не расскажете, просто потому, что не будете знать, что и как рассказать. Постарайтесь все забыть.
Хлопает дверь моби.
Лева помогает мне подняться.
– Хелен, с вами все в порядке?
– Угу.
– Как думаете, когда речь шла о «ней» – это о Рите Кнехт? – спрашивает он.
Глава 10
Конец рассказа
На самом деле, если бы не слова моего видения в «Хрустальном яйце», я бы точно свихнулась, пытаясь не думать о том, что случилось. Но оно предупредило меня, что я должна верить своим глазам, иначе сойду с ума. А сходить с ума снова я не хотела.
Я знала, почему Лева спросил именно о «ней»: потому что это был единственный осмысленный и конкретный вопрос, который он смог придумать. И я тоже. Все остальные звучали так: что это было? Что это было? Что, черт побери, это было?
Я толком не ответила Леве, только пробурчала невнятное. Мне хотелось свернуться в клубок, как только что делал Клаус, спрятаться и закрыть глаза, отгородившись от всего мира.
Молча мы сели в машину и двинулись в обратный путь. Снегопад спускался с горы вместе с нами. Иногда отставал, и тогда какое-то время мы ехали по чистой дороге. Когда мы вернулись на главное шоссе, он повалил так густо и бело, что Леве пришлось сбросить скорость до минимума. И тогда Лева нарушил молчание:
– Я все думаю, почему он появился там. Бондарь то есть. Скорее всего, он прослушивает наши разговоры в участке. Так он и узнал, что сегодня мы едем за Клаусом.
Я выдавила из себя какое-то одобрительное мычание.
Лева еще немного помолчал, потом спросил:
– А что вы говорили про аутотрансплантаты? Еще на чердаке? О том, что этого не может быть…
Тут я не могла не ответить:
– У него была клиника тяжелой аллергической реакции. Это могло случиться, если бы я подсадила ему чужую хрящевую ткань. Но мы уже не первую сотню лет проводим только аутотрансплантации – выращиваем собственную ткань пациента и подсаживаем ее.
