А смерть была неминуема. В небе кружили неумолимые «мессершмитты». Танки уже не стреляли — танки просто давили храбрецов, что осмеливались встать у них на пути. А в пробитые «тиграми», «пантерами» и «рысями» бреши по отчетливым следам гусеничных траков — по кровавой каше из тел и смятого металла — вклинивался живой таран тевтонских всадников. Пулеметчики и автоматчики на флангах прикрывали атаку и расчищали путь рыцарскому строю. Самим орденским братьям оставалось лишь довершить расправу.
Бронированное рыло и фланги «свиньи» раскрывались, распадались на части, выпуская из своего чрева легкую конницу и пехоту ордена Святой Марии. Тевтонские кнехты и эсэсовские автоматчики добивали раненых. Конные братья, полубратья и оруженосцы уже без всякого порядка неслись меж танков и мотоциклов. Порядок теперь был не нужен: скоротечная битва закончилась, начиналась погоня и избиение.
В Палестине вершил свою волю новый хозяин.
Дубовый стол, длинные скамьи, заполненные меньше чем на треть, знакомые лица. Угрюмые, мрачные лица... Старая гвардия: новгородец Дмитрий, татарский юзбаши Бурангул, польский пан Освальд, литвин Збыслав, прусс дядька Адам, китайский мудрец Сыма Цзян. Да еще княжеский писец и ученый муж Данила. Да Гаврила Алексич, оставленный Александром Ярославичем в помогу. Вот, собственно, и все.
Место владыки Спиридона пустовало. Новгородский архиепископ отправился с очередной неотложной ревизией по дальним монастырям и скитам. Лучшего времени не нашел! И посадник Твердислав куда-то запропастился. Тысяцкий Олекса тоже почему-то явиться не соизволил. Давно уж послан отрок за обоими, но до сих пор нет никого. Пришлось начинать без них.
Да, в просторной горнице, где обычно проходили княжеские советы, сейчас было просто угнетающе малолюдно. И сам князь отсутствовал. И большая часть его думных людишек не сидела по своим местам. Снова в походе наш Ярославич. Псковичи, уже пару месяцев жившие без своего князя, совсем распоясались. Посадник тамошний польстился на ливонские посулы, да и переметнулся к немцам. Лазутчики донесли: орденские рыцари уже выступили к городу. Надобно было порядок наводить, и притом незамедлительно, не растрачивая драгоценное время на долгую вечевую склоку, сбор ополчений и снаряжение новгородских полков. Тут шла гонка с немцами: кто поспел, тот Псков и съел. А от Пскова-то до Новгорода — рукой подать.
Князь увел с собой почитай всех своих ратников. И татар Арапши заодно. Оно и понятно: быть может, драться с ливонцами придется или, чего доброго, штурмовать псковские стены, а это не фунт изюма съесть. Так что в Новгороде осталась лишь малая дружина. Ну, то есть очень малая. Во главе — воевода Василий. Василько, как кличет его сам Александр Ярославич. Василий Бурцев — бывший омоновец, бывший рыцарь, а ныне... Бурцев невесело усмехнулся: вроде как зам князя он тут ныне.
В отсутствие Александра, прозванного после давней победы над свеями Невским, у него, у зама-воеводы, должна болеть голова о порядке в буйном Новограде. Присматривать нужно, чтоб посадник не чудил, чтоб вече не своевольничало да чтоб купцы-бояре, с немчурой тайную дружбу водящие, лихих делов не понаделали. В общем ответственность — жуть, а реальных рычагов воздействия на норовистых новгородцев — никаких. Дружина в сотню воинов — вот и весь его административный ресурс вкупе с силовыми и карательными органами. Та же сотня обеспечивает охрану княжеской семьи и семейств дружинников. И Аделаиды...
Бурцев улыбнулся, вспомнив о жене. Грустит милая женушка чего-то в последнее время много, а поговорить по душам все как-то недосуг. Ничего, вот вернется князь... А до тех пор ему с малой дружиной надлежит беречь покой горожан. И любимой. Бурцев вздохнул. Эх, дружина, мать-перемать! С такими силами, блин, и детинца Новгородского не шибко удержишь, ежели что...
Нет, военного да всякого оружного люда в городе, конечно, хватало, и даже, на взгляд Бурцева, с избытком. Но то все ратники из местных, пришлому князю вне военных походов не подотчетные. У посадника да у тысяцкого — свои гриди и паробцы. И у владыки-архиепископа — личная дружина. И у бояр, что познатнее, есть немалые отрядики, и у купцов-богатеев тоже. И ничейные разбитные ватаги повольников шныряют по улицам. Коли подступит к господину Великому Новгороду какой враг извне, объединятся, конечно, ратные люди. Да плюс к тому ополчения кончанские и уличанские старосты соберут. В общем, супостату мало не покажется.
Но вот если червоточинка изнутри город разъест? Если бунт вспыхнет — слепой, безумный, с повсеместной резней и избиением? Много ли тогда сделаешь с двумя полусотнями верных людей? А червоточинка ведь имеется! Немало купцов, да бояр, да житьих людей[12] новгородских терпят убытки от торговой блокады, которую незримо, но твердо держат немцы после Ледового побоища.
Дело-то известное: побежденные пытаются одержать верх над победителями не мечом, а звонкой монетой. Экономически удушить, так сказать. А новгородская знать спит и видит, как бы наладить с прусской Ганзой выгодную торговлишку. Любой ценой наладить. Но цена, блин, тут одна: неудобного Александра Ярославича — долой, изрядный кус новогородских земель — под власть ливонцев, да еще, глядишь, начнет немчура новгородцев в католичество обращать. Вот тихо-незаметно и превратимся в орденскую провинцию...
Мелкие своеземцы — владельцы сябров-складников[13], небогатые торговцы, лавочники, ремесленники, молодший или черный городской люд, — те пока поддерживают князя Александра. Смерды-закладники[14] и батраки-половники[15], изорники[16], огородники, хочетники[17] всякие — тоже. И это ведь, если рассудить, большая часть Новгородской республики, но, увы, увы... Крикливым, бестолковым вече завсегда крутит-вертит, как пожелает, организованная и денежная верхушка. Совет господ. Господа новогородския и иже с ними. А как раз эти-то ребята Александра и недолюбливают.
Бурцев думал невеселую думку и меланхолично постукивал ногтями по дубовой доске стола. На столе пусто: пировать — это, пожалуйста, в другое время и в другом месте. Здесь же о деле разговоры говорятся.
Слово держал Данила. В неизменной своей монашеской рясе, с вечной берестяной грамоткой в высохших руках. Говорил ученый муж спокойно, тихо и рассудительно. Но о тревожных вещах говорил:
— ...Вот с тех пор ни один новгородский купец, что за Царьград ушел, и не возвращался. И паломники, отправившиеся в Ерусалим-град, тоже сгинули безвозвратно в Святых Землях. Ни слуху, ни духу, ни весточки какой от них...
Фигово... Бурцев перестал барабанить пальцами — пальцы сами сжались в кулак. Все это тоже смахивало на какие-то хитроумные вражеские козни. А что? Северную торговлишку Новгород, а с ним — и вся Русь, считай, уже потерял. Если еще и добрый старый путь «из варяг в греки» им перекроют — совсем ведь кисло станет! Сейчас вот за Царьград русичей не пускают. Потом — к Царьграду не доберешься, а там — и выход на Черное да Азовское моря блокируют. Запрут Русь в одном котле с безжизненной Степью, отрежут от Европы и богатых восточных стран...
— Что в орденских владениях слышно? — хмуро поинтересовался Бурцев.
— Да ничего особенного, воевода. Новый немецкий орден вроде как в Святой Земле объявился. Хранителями Гроба себя именуют. Не желают признавать ничьей власти, даже власти своего латинянского патриарха. Воюют с сарацинами, да с другими орденами. Вот и все, что известно. А так... сказки всякие рассказывают.
Бурцев крякнул досадливо. Не до сказок сейчас. Небось новые фанатики Гроб Господень охранять подрядились да сами же чудес всяких понасочиняли. Времена, блин, такие — крестоносцы всех мастей прямо помешались на орденах! Госпитальеры там, тамплиеры всякие, да прочих братств, что помельче, — не счесть. И ведь немцы — в первых рядах. Эти вообще массовики-затейники на почве создания духовно-рыцарских орденов. Меченосцы, ливонцы, тевтоны, теперь вот хранители какие-то. Ну да ладно, Ерусалим-град далеко, а своя рубашка, как говорится...
— Ближе к делу, Данила. У нас в Новгороде как обстановка?
Данила покачал головой, что само по себе уже не внушало оптимизма. Пожевал губами, ответил:
— Плохо, воевода. На Торговой стороне неспокойно. Дюже неспокойно. Как князь отправился в поход, так боярские и купеческие людишки сразу народ баламутить стали. Пуще других вощники «Иваново сто»[18] стараются. И не только у Предтечи — всюду за Волхвом их наймиты к бунту подстрекают.
Бурцев скрипнул зубами. Да, Ивановская сотня — сила серьезная. В былые годы предтеченские нажили капиталы на торговле с Ганзой и ныне вершат весь торговый суд Новограда. Членство в этом купеческом «клубе» стоит пятьдесят гривен серебра. Сумма немаленькая. Кто сможет внести ее, тот в состоянии потратить деньги и на решение иных насущных вопросов. На изгнание ненавистного князя, например.
