Но самая большая радость постигла ее, когда гостила в Ано-А среди зимы.
Побратим, хитро улыбаясь, спросил:
— Тебе как, повариха и управительница на оба ваших дома по-прежнему надобна? А то я привез.
Из его автомобиля уже вылезала худенькая старушка с огромной корзиной, затянутой поверху ситцем в мелкий цветочек.
— Тетушка Глакия!
Да, это была она. Поседела, истончилась вся, но такая же ртутинка и так же бойка в речах.
— Здравствуй, дева, здравствуй. Уже и в тело вошла, и коса распушилась. Умница, что живая!
И замерла у Танеиды в объятиях.
Тут на корзине, которую поставили на землю, задергалась покрышка, и оттуда донесся басовитый разноголосый визг.
— Проснулись, окаянные! — тетушка подбежала, стала расшнуровывать. — Ох, веришь ли, с той поры, как меня присобачили к этим собакам, минуты покойной нету. Матери служат — от сосцов уже этих вон отлучили. А к своим грудям не приложишь, у меня в них сроду молока не водилось.
Из-под тряпки полезли на снег двухмесячные щенки горского волкодава, глазастые, толстопузые, в густом серовато-рыжем пуху.
— Господи! Я поняла. Это значит «подберите мне караульных собак для усадьбы». Вот Орхат и расстарался… с нарочным.
Танеида подцепила по передние лапы самого толстого, подняла. Тот сердито вякнул, заболтал в воздухе задней частью, пытаясь вывернуться.
— Ничего, дева, им самое время хозяина выбрать, такая порода. Привитые, место знают. А главному собачьему делу их учить инструктор приедет, только погодя. Года через два будут не хуже покойника Того.
— Так он помер, бедняга. А от чего?
— От политики. Вскорости после твоего ухода один из кэлангов придумал чердак осмотреть, а там у меня человек пережидал. Парень по крышам убёг, а Того бросился задержать погоню — ну и пристрелили.
Танеида присела, поймав щенка (сорвался-таки) себе в подол. Рассеянно почесала ему за ушком, грудку, подмышкой. Тот перевернулся пузом кверху и вдруг на радостях пустил верноподданнический фонтанчик.
— Ну, конец света! Щенка стирать, меня мыть, обед готовить. Кормить станешь животных на кухне, нас в столовой. Самое главное, посуду не перепутай!
И еще была встреча. В заброшенном готическом соборе устраивали Музей серебра. Надо заметить, кстати, что динанцы всех трех провинций серебро чтят превыше золота: пригодно и для оправы драгоценностей, и для отделки оружия, сохраняет здоровье и придает вещи благородство. И вот когда она ходила с группой местных сановников от витрины к витрине, ее окликнули:
— Танеида! Дочка!
Сквозь толпу посетителей и экскурсоводов энергично прочесывалась длиннорукая сутулая фигура, знакомая до боли.
— Диамис, алмаз мой драгоценный!
С летами она заметно сдала, начала припадать на левую ногу, а глаза сделались совсем добрые.
— Я о тебе все слыхала, ясное дело. Учишься-таки?
— Как всегда. Теперь на солдафона.
— Не переживай. Я в Академии некоторых очень даже близко знаю. И из преподавателей, и из студентов. Приличный народ. Как тебе, однако, экспозиция?
— Слушайте, здесь же вашего личного добрая треть.
— А как же. Сим победиши. Когда твой родственник по матерной линии вошел в город, я ему стратегически подарила свою этнолого-антропологическую коллекцию, не считая человечьих черепков, ясное дело. Не так бы понял, чего доброго. А он, вишь, учредил музей и меня в него пригласил. Главным хранителем.
— А как Арден?
— Пропал Арден. После того суда и публикаций в газетах. Добровольцем пошел в армию Лона и погиб через неделю. Так что я теперь мать борца за народное счастье.
— Я же рядом была, в Эрке, и никакого знака не подала.
— Думаешь, его бы это спасло? Всё равно бы нашел, на чем сломаться. Карма такая. Кисмет.
За беседой они отошли в укромный закуток между шкафов.
— Ну будет о наших блохах, поговорим лучше о прекрасном. Что у тебя за перстень — хоть сейчас в витрину! — она цепко ухватила Танеиду за руку. — И ведь это, пожалуй, не серебро, а платина. Какая работа, скажи, мой силт куда проще, и не сравнишь. Признавайся, у тебя любимый в Лин-Авларе, нашей ювелирной столице? Чтобы отворить такой щит, секрет надо знать…
Диамис надавила на завиток орнамента крепким ногтем. Пружина звонко щелкнула, отскочила кверху и легла на палец Танеиды крышечка. В гнезде сверкнул продолговатый камень удивительной розоватой воды, сделанный маркизой: без нижнего шипа, но с множеством выпуклых граней вверху.
— Алмаз-роза. Алмаз-женщина: и крепость, и нежность. Это и впрямь твой камень.
— Мне говорили. И что — я теперь должна вам подчиняться?
— Нет, девочка. Значение твоего знака выше. Он для того, кто сам собой владеет. Пока он дан тебе, так сказать, на вырост, как знак содействия и защита: и от серых, и от бурых, и от нас, грешных. А паче всего от твоего Лона Эгра, если он вздумает лягнуть копытцем. Ну и как право без опаски задавать нам вопросы и получать ответы.
Пришла весна с ее теплым дыханием. С гор сошли лавины. У щенков осыпались первые зубки, острые как иглы. Прошла зачетная сессия.
— Я прошусь в отпуск, — заявила Танеида дядюшке Лону. — В горы съезжу.
— Ну, писаря я себе найду, хотя кто мне сделает при случае сопоставительный перевод с пяти европейских языков или нетрадиционный экономический обзор… да! А экзамены?
Танеида присвистнула.
— Либо автоматом получу, либо осенью попрошусь досдать.
— Спешишь осмотреть свои ленные владения?
Каламбур вышел плоский — она на него даже ответить не удосужилась.
…Раздольно зеленели горы: их шкура, облезшая за зиму, вновь отросла и стала густой. Тропы подернулись травой, скользкой и яркой. Земля то громоздилась мощными складками, то обрывалась в глубь, трудно постижимую для взора, — там, на дне, перебирала камни резвая речка. И вдали, в центре мироздания, еле видный Белый Сентегир распарывал своей вершиной грозное, по-весеннему яркое небо.
Малая крепостца Лин-Авлар выступала из горного склона, точно коренной зуб. Скат перед ней был таким крутым, что и летом копыта порою срывались. Сейчас по нему шла вверх маленькая фигурка, балансируя охапкой сушняка за плечами.
— Здешние красавицы что твои козы по горам скачут, и нравом такие же бойкие, — сказал Хорри. — Только и смущаются, когда в лицо им прямо глянешь.
— А ты не гляди, вот и все дела, — Дан без надобности тронул коня левым шенкелем так, что тот крутнулся на месте, — им пророк Мухаммад запретил.
Хорри был белобрыс, загорел и румян: Дан — чернокудряв и бледен. Две расы, две крови Лэна, северная и южная. Их обоих Танеида приглядела для себя, будучи в Эдине: числились они за побратимом, были отсюда родом, но опыта войны в горах почти не имели.
— Дикарочки. И ведь говорят, что их говор — самый изысканный и высокий из всех лэнских, как и лэнский — изо всех языков Динана.
— Это пусть тебе наша большая ина подтвердит, как природный лингвист, — отрезал Дан. — Ваше северное арго тоже звучит что надо, если возникла надобность крепко ругнуться.
Такие перепалки ими затевались семьдесят семь раз на дню и дружбе не мешали, поэтому все в отряде относились к ним снисходительно.
— Ребята, приберегите дыхание для подъема, — у Керта такое сходило за шутку, ибо кони были горские и шли сами, везя на себе всадника: в поводу тащить их было не нужно. — Сейчас пойдем к воротам.
Танеида улыбнулась, послала Бахра вперед. Конь пошел крупным скоком, обогнав всех прочих. Женщина (она уже давно обертывалась через плечо) всплеснула руками, кинула свои дрова наземь и, взяв рукой за стремя, торжественно перевела коня через каменный порог в крепостной стене.
А во дворе, на его неровных каменных плитах, мужчины разжигали костры — жарить на вертелах бараньи туши; девчонки носились с ведрами к корыту у источника, женщины мыли овощи и приправы, стучали ножами в пристройках. Старики, священнодействуя, поднимали из земли — не колыхнуть бы — прикопанный сосуд с вином в рост человека.
Людей Танеиды встретили радушно: мужчин направили в главный, мужской дом, ее саму окружили женщины и повели наряжаться.
— Здесь что, завершение посевной? — поинтересовался Хорри.
— Скорее — сбор урожая. Выполнили крупный заказ и ждут его хозяина, — пояснил Дан. Он в детстве жил в этих местах и не всё еще позабыл. — Видишь, закон рушат, вино пить будут. Пророк вообще-то не пить запретил, а напиваться, вот они и хитрят по большим праздникам.
В доме уселись за столы, уставленные буквой П с растянутой вширь верхней частью. Слева старики, за средним столом в глубине — женщины, молодые и старые, а во внешнем ряду, для охраны, — молодые мужчины. За правым столом, таким же коротким, как и левый, разместили гостей. Было им тесновато, поэтому ину Танеиду, наверное, и усадили совсем уж на угол, подумал Хорри. На ней обмятое по фигуре горское платье: коричневый суконный сарафан и разрезами по бокам, под ним просторная, немного короче его, рубаха и шаровары до пят, то и другое — из шелка цвета соломы. Наборный пояс с железными бляхами и такие же наручи широки, как у мужчин, а на голове — женское белое покрывало и на нем серебряный обруч.
