Второму секретарю райкома комсомола отчего-то было не по себе, она глядела на спокойное лицо Тани, и нервно думала:
«Что же это за поведение? Да ее вообще надо изолировать от детского коллектива!».
— Это вас нужно изолировать от детского коллектива, — четко и невозмутимо произнесла Таня, а потом, вспомнив слова, сказанные однажды Петром Эрнестовичем о ком-то из сослуживцев, добавила: — Шли бы вы работать на завод или в колхоз, от вас там было бы больше пользы, — она сдернула с шеи пионерский галстук и бросила его на стол перед беспомощно взиравшими на нее членами комитета комсомола школы. — Пожалуйста, забирайте свой галстук, очень нужно! Я и сама не хочу его носить.
Старшая пионервожатая Юля ахнула и горестно всплеснула руками:
— Таня, как ты можешь! Во время войны пионеры готовы были скорей умереть, чем снять свой пионерский галстук!
Глаза Юли были полны испуга и даже жалости, она растерянно думала:
«Девочка, наверное, нездорова, что-то с ней случилось».
Впервые за все время лицо Тани утратило спокойное выражение, и губы тронула легкая усмешка:
— Да ладно! Я здорова, мне просто красный цвет не идет, — вскинув голову, она спрыгнула со сцены и бросилась прочь из зала.
Маша догнала сестру лишь возле самого дома. Близнецы плелись сзади, Женька нес оставленную Таней в школе куртку, Эрнест — матерчатую сумку с ее сапогами. Вид у обоих был весьма озабоченный — они размышляли о том, зачтутся ли им в данной ситуации двадцать невыученных английских глаголов.
— Танька, ты что, с ума сошла? Что с тобой? Оденься, ветер же, — запыхавшимся голосом растерянно просила Маша, пытаясь набросить Тане на плечи курточку.
Таня оттолкнула ее руку и побежала вверх по лестнице. Едва тетка открыла ей входную дверь, она, бросилась в свою комнату, упала на кровать лицом вниз и положила себе на голову подушку, демонстративно показывая, что никого не хочет видеть и слышать.
Вечером, едва Сергей приехал из института, а Наталья вернулась из поликлиники, в дверь позвонили — пришла классная руководительница Тани Марина Афанасьевна. Ее пригласили в гостиную, она говорила долго и голосом полным благородного возмущения. Наталья сидела бледная, виновато ахала, Сергей краснел, беспомощно разводя руками, и лишь Злата Евгеньевна, которую Маша и мальчики уже ввели в курс дела, хранила молчание. Когда Марина Афанасьевна полностью себя исчерпала, Сергей виновато сказал:
— Бога ради, простите, Марина Афанасьевна, мы никак не ожидали такого от Татьяны. Я даже не знаю, что и сказать — я с ней сегодня же поговорю.
— Да-да, я понимаю, но, видите ли… после всего случившегося… гм… и я, и директор…гм… мы считаем, что было бы лучше перевести Таню в другую школу.
И тогда впервые за все время Злата Евгеньевна, не дав Сергею ответить, подала слово:
— Я полагаю, прежде нужно было бы во всем разобраться, — холодно сказала она. — И хорошо бы выяснить, что заставило девочку вести себя подобным образом. Но я поговорю с Таней, и если она согласится, я завтра же заберу из школы ее документы.
Марина Афанасьевна хотела было возразить, но запнулась, встретившись с пристальным взглядом красивой седоволосой женщины, слегка покраснела и лишь молча кивнула. Сергей, проводив учительницу, громко постучал в комнату девочек, крикнув:
— Татьяна, иди-ка сюда!
Злата Евгеньевна попыталась его удержать:
— Сережа, подожди, она, наверное, спит.
— Ничего, проснется.
— Лучше я сама сначала с ней поговорю, — настаивала невестка.
— Прости, Злата, — ответил он очень решительно, — но я должен сделать это сам. Наверное, мы с Натальей действительно мало занимаемся девочкой. Татьяна!
Таня встала на пороге комнаты. Взгляд ее был потухшим, лицо перепачкано тушью, потекшей с глаз да еще размазанной по щекам подушкой.
— Ну?
— Не «ну», а давай поговорим. Марш в гостиную!
Девочка послушно направилась в гостиную, села на диван, прислонившись к спинке, и провела в таком положении два часа — ровно столько, сколько возмущенные родители читали ей нотацию. Что они говорили, Таня почти не слышала — в голове у нее теперь было пусто и очень тихо. Наконец Наталья сердито заметила:
— Она нас вообще не желает воспринимать! Таня, ты слушаешь, о чем мы тебе говорим?
— А? — девочка равнодушно посмотрела на мать и пожала плечами: — Я спать хочу.
— Пойдем, пусть спит, — в сердцах проговорил Сергей и поднялся. — Пусть хоть всю жизнь проспит, и очень хорошо будет, когда ее не примут ни в комсомол, ни в институт. Тогда, может быть, она научится себя вести, да поздно будет.
Когда родители покинули гостиную, пришла Злата Евгеньевна, взяла племянницу за руку и повела ее умываться.
— Отмой лицо от этой гадости, потом поешь, и нам нужно будет серьезно поговорить.
Петр Эрнестович еще не вернулся, поэтому тетка привела Таню в их спальню.
— Тоже воспитывать будешь? — равнодушно спросила девочка, плюхаясь в старое кресло-качалку.
— А тебе мало? — пошутила Злата Евгеньевна. — Нет, детка, я поговорю с тобой о более серьезных вещах. Ты, конечно, знаешь, что у твоего папы и дяди Пети с тетей Адой были разные мамы. Мать твоего папы звали Клавдией.
— Это которая была плохая? — во взгляде Тани внезапно пробудился интерес.
— Она… гм…, — Злата Евгеньевна смутилась, поскольку никто в их семье никогда о Клавдии плохо не отзывался, чтобы не задеть Сергея. — С чего ты вдруг взяла?
— Да ведь тетя Ада вчера говорила, когда у нас была.
— Я что-то не припомню, — тетка пристально смотрела на девочку. — Когда?
Таня устало пожала плечами:
— Разве ты не слышала? Мы все сидели за столом, а когда меня начали поздравлять, тетя Ада сказала: жаль только, что Таня так похожа на эту проклятую Клавдию.
— Гм…
Злата Евгеньевна растерялась, а Таня, внезапно встревожившись, смотрела на тетку:
— Что? Я не понимаю тебя.
— Детка, видишь ли, в роду твоей бабки Клавдии по женской линии передавалось удивительное свойство — умение воспринимать чужие мысли. Оно передается через поколение, от бабушки к внучке.
Во взгляде девочки мелькнуло скептическое выражение.
— Тетя Злата, ты что, серьезно веришь в этот бред?
— Раньше не верила, — ничуть не обидевшись, возразила Злата Евгеньевна, — но однажды мне пришлось убедиться, что это не бред. Похоже, что ты тоже обладаешь такой способностью, хотя до вчерашнего дня я ничего подобного за тобой не замечала. Можешь сказать мне без эмоций, но во всех подробностях: кто и что говорил сегодня на комсомольском собрании?
Таня пристально посмотрела на тетку, потом кивнула:
— Ладно, если тебе это так важно, — и начала рассказывать, все больше и больше нервничая.
«Марина Афанасьевна не называла директора дурой, и комсорг не обзывал тебя — ты просто еще не умеешь различать слова и мысли окружающих».
— Но я слышала! Я сама слышала!
«Почему же Маша и мальчики ничего не слышали?»
— Не знаю, они далеко сидели.
«А меня ты сейчас слышишь?»
— Конечно, а при чем тут ты?
— Я ведь не говорила сейчас с тобой, я просто думала, — тихо произнесла Злата Евгеньевна, положив руку на плечо племяннице. — И тетя Ада вчера за столом ничего не говорила, она не могла сказать подобного. Хотя могла подумать — не словами, люди редко думают словами. Для нее это ощущения или воспоминания, но ты воспринимаешь все, как слова, потому что так привычней для твоего мозга. У твоей тети Людмилы, например, способность воспринимать чужие мысли проявляется в минуту сильного волнения, у тебя, скорей всего, тоже — за последние два дня ты вся издергалась с этим своим комсомолом.
Она замолчала, потому что обычно спокойное лицо племянницы выражало испуг и растерянность. Словно пытаясь защититься от этой внезапно навалившейся на нее информации, Таны беспомощно подняла руку.
— Но ты говорила, что это по женской линии, а папа… — голос ее дрожал.
— Я сказала так, потому что до твоего папы по той линии рождались только женщины. Будь Сережа девочкой, он, возможно, тоже унаследовал бы эту способность, теперь же, похоже, он передал этот дар тебе. Но следи за своими словами и поступками, девочка моя, никто и никогда не должен об этом узнать — люди не любят, когда кто-то видит их насквозь и копается в их мыслях, даже самые близкие такого не прощают. Да, кстати, Марина Афанасьевна советовала перевести тебя в другую школу, но я ответила, что будет так, как ты захочешь. Так что решай сама — хочешь перейти в другую школу?
Таня закрыла глаза, немного помолчала, а потом махнула рукой:
— Пусть! Я сама больше не пойду в их дурацкую школу.
Выбранная на семейном совете школа считалась довольно сильной, и директором ее была одна из пациенток Натальи, поэтому можно было надеяться на более или менее лояльное отношение к столь сложному подростку, как Таня. Один только недостаток: чтобы добраться до новой школы от Литовского проспекта, где жили Муромцевы, нужно было минут пятнадцать ехать на трамвае, а потом еще пройти дворами или проехать две остановки на троллейбусе — на выбор. Петр Эрнестович, который теперь большей частью ездил на работу на служебной машине, предложил:
