Мы убыли во двор ожидать вердикта на свежем воздухе. Люси развлекала меня местными рассказками:
— …как покойник. Только дух сивушный кругом. Аленка давай его глядеть, не в коме ли. Зрачки смотрит, давление меряет, ну и прочее. Хлопочет, а этот сидит у ящика, на нее таращится. Девчонка ладная, а погода жаркая, халатик коротенький на голое тело. Она так повернется, сяк наклонится. Глазенки-то у него поразгорелись, похоть взыграла, он ручонку-то шаловливую ей под халат и запустил. Больной вмиг ожил, хвать за топор и ну их по дому гонять! «Ах вы, изверги, — кричит, — я тут с ангелами уже беседую, а вы у моего смертного одра блуд учинили!» Насилу ноги унесли да давай нашу бригаду на помощь кричать, белая горячка, мол… А сходи-ка ты, Шура, посмотри, что там с больной, — спохватилась моя маленькая начальница.
Я нырнул в прохладу приемного покоя. Беседа нашей старушки с доктором неспешно текла к обоюдному удовольствию. Дрожал янтарный чай в высоких стаканах, блестела на блюдечке горка колотого сахару. Бабулька прихлебывала мелкими птичьими глоточками и погружалась все глубже в дебри своей генеалогии. Похоже, перебирались уже четвероюродные заборы старушкиного плетня. Врач, согласно кивая, жевала пышный пирожок. Надолго обосновались.
Выбрел обратно, щурясь на дневное светило. Мышка вопросительно глянула на меня.
— Беседуют, — махнул я рукой, — толкуй, что там дальше было.
— Дальше-то? Да все просто. Приехал Равиль. А фельдшером у него Гоша Грузило. Ежели четверых таких, как ты, сложить, навряд ли один Гоша получится. У Гоши стиль бесхитростный: вместо «здрасте» — кулаком в душу. А уж потом «зачем вызвали». Как они там беседовали, неведомо. Только вылез больной через сколько-то времени, на коленях к Аленке ползет и кланяется: «Извините, госпожа, Христа ради».
— Госпитализировали?
— Ага. В травму с сотрясением мозга. А девчонке позор на всю «Скорую», хоть беги.
— И вот вы, доктор, врете все, — вмешался неожиданно в разговор водитель.
— Ха, а я думала, ты там в газете вконец поселился и между строчек бегаешь. А уши-то, оказывается, снаружи остались!
— И все равно врете, — упрямо заявил пилот, — там и впрямь горячка была. Они шли на «плохо с сердцем», а тот на них — с топором. Всей и правды, что извиняться его заставили. А остальное Грузило, пустозвон, натрепал. Осрамил, дуб, деваху ни за что.
— Ты-то почем… — начала было моя начальница, но развитию спора помешало появление на крыльце привезенной нами старушки. Вид ее был благостен, чистое маленькое личико светилось, будто вышла из храма. Она обернулась и истово поклонилась обшарпанной больничной двери, словно иконе.
— Благослови тебя Господь, госпожа доктор! — с чувством произнесла самоубийца-неудачница и направилась в нашу сторону. — Благослови и вас Господь, что привезли меня, скудоумную, сюда!
Мы разинули рты в немом удивлении.
— А и просветила меня госпожа доктор, а и на путь понаставила, возвышенно вещала бабка, — и от мыслей моих глупых рецепт выписала. Сделай, говорит, как написано, все плохое отойдет. Уж какая доктор душевная! Ну чисто андел Господен! — И, несколько сменив тон, попросила: — А вы, господа, не прочитаете ли мне, что за лекарство прописано? Я ить глазами слаба, самой не видать.
Мы оторопело приняли из слабых рук бумажку, развернули. На бланке с угловым штампом психиатрической лечебницы значилось:
«Felici domestici № 1
D.S. Для постоянного применения.
Подпись. Личная печать».
Наши рты уже не закрывались. Мы глядели то на бумагу, то друг на друга. Наконец Люси вымолвила:
— Я вижу то, что вижу, или меня сюда пора? — Жест в сторону приемного покоя. Я покивал:
— Похоже, я вижу то же самое. Может, это у нас коллективное?
Бабулька занервничала:
— Что там, милые? Скажите, не томите старуху!
— Бабуль, — объявила мышка, — мы в латыни не сильны, прости. Вот мы сейчас профессора разбудим. Она тебе скажет.
— Молода чтой-то она для профессора, — засомневалась старушка.
— Профессор, профессор, бабка. Это тебе сослепу кажется. Шура, буди.
Мы невежливо, в две руки и две лапы, растолкали Дженифер и сунули под ее мутные со сна глазки рецепт.
— Читай и переводи! — хором приказали мы с Люси. Дженни зевнула и, ничего не понимая, зачитала: — «Возьми. Кошку домашнюю одну. Выдай. Обозначь. Для постоянного…»
Старушка засияла радостно:
— Ай и правда. Вот уж дело так дело! Заведу себе котеночка, будет хоть с кем поговорить. Все душа живая!
И заторопилась прочь, сияя и прижимая к сердцу драгоценный рецепт.
— Ну, хоть кого-то вылечили…
— Шура, — неожиданно заявила мышка, — а та история и впрямь Гошкины враки. Но ведь вранье — смешно, а правду скажешь, никто и не улыбнется.
— Вот приедем когда-нибудь на базу, расскажешь чистую правду про рецепт.
— Да кто же поверит?!
Те же. Перекресток. Автомобиль — на обочине. Мы — на травке. Жуем, что бог послал. Послано от души — пышный богатый каравай, головка нежнейшего сыра, изрядный мешок колючих желтых овощей с запахом и вкусом отменного огурца. Овощи конфискованы у впавшего в слабоумие алкоголика, который готовил их к засолке на закуску. Я иезуитски заставил бедолагу волочь их в машину, а при выгрузке клиента овощи, само собой, забыл. К дружному удовольствию бригады.
Поглаживая наполненное брюхо, обращаюсь к основательному ломтю сыра, из которого торчат задние лапки и хвостик начальницы:
— А меня вроде на перевозку поставить собирались…
Хвост покачался из стороны в сторону, из сырных глубин раздалось глухо и недовольно:
— Тебе плохо со мной работать?
— Да нет, что ты!
— Ну и помалкивай.
Люси прогрызла кусок насквозь и явилась с другой стороны.
— А что есть перевозка? — философски вопросила она, очищая элегантными движениями усики. — Перевозка, если вдуматься, есть перемещение ненужного тебе груза из одного места в другое. Нет?
— Ну, можно и так определить.
— Так чем ты не перевозка?
— Вон Дженифер третьи сутки катаем, а проку? Объесть она нас не объест, но, — скупердяйски сощурилась мышка, — взятку ведь дадут, делиться придется.
Деваха обиженно надула губы:
— Это вообще-то моя машина, между прочим. Вы у меня в гостях, а не наоборот.
— Все мы на этом свете в гостях, — отмахнулась Люси, — а транспорт казенный.
И вновь принялась трудиться над сыром не хуже землеройного снаряда.
— За что она со мной так? — недоумевала Дженни.
— Не обращай внимания. Думаю, она просто ревнует.
— Ну и целуйся со своей мышью! — отвернулась та.
Еще этого мне не хватало! Бабьи дрязги на бригаде!
— Не, ну ты послушай, что в ихнем парламенте творят! — возгласил водитель.
Рат снова вылупилась из сыра, значительно возрастя в поперечном объеме и став несколько благодушней.
— Если в сыре много дыр — значит, вкусный этот сыр, — возвестила она народу, — если в ем одна дыра — значит, вкусным был вчера!
— Ну, дыр-то ты насверлила от души, — не удержался я от замечания.
— В здоровом теле — здоровый дух, крепкий сон и аппетит за двух!
— Ой, насчет духа и сыра, — оживилась Дженифер, — там, в психушке, один чудак есть, так он постоянно рассказывает, что мы все на сыре живем.
— Идея-то не глупа, — раздумчиво протянула Люси, ковыряя былинкой в зубах, — только как тебя в дурку занесло?
— Я прежде с доктором ездила — объяснила Дженни, — так он туда попал. Не знаю, как это по-вашему называется, а по-моему, просто с тоски по дому умом повредился. Он не один там такой. Ну, я раньше иногда заходила его проведать. А тот чудик сырный с ним рядом лежал.
— Интересный бред… А он землю по этому поводу не кушал?
— Нет, он по-другому объяснял, не как гастрономию. — Девчонка на минутку задумалась. — Вроде так: у нас тут под ногами ходов, мол, каких-то полно, только их не видно. А через те ходы можно попасть в другие миры, которые больше внешнего. Или, наоборот, из них сюда… И якобы не так, что залез в них и попал, куда хочешь, а ключ нужен или вроде того… Я не помню точно, не слушала особенно…
— Занятно. Хороший бред. Нестандартный, развернутый, систематизированный. Никогда с подобными идеями не сталкивалась, — размышляла вслух мышка, — а сыр-то тут при чем?
— Ну как же? Дырки там, ходы.
— Ага… Кто он есть вообще-то?
— Я слышала, ученый какой-то. А он сам говорил, вроде зеркала делал.
У меня в мозгу что-то щелкнуло.
— Зеркала?
— Зеркало, что ли, строил… Ой, да не помню я!
Я ощутил странное чувство, будто услышал что-то очень важное, но не могу понять что извилины мои потрепыхались, побарахтались да и улеглись на место в ленивой дреме. Недурны, однако, местные огурчики! Почищу-ка, пожалуй, еще один.
