Аркадий потерянно стоял перед мольбертом, глядя на картину, на которой вздымалась могучая волна, готовая смести с лица земли небольшой городок. Он работал над ней уже несколько недель; всего несколько мазков, несколько штрихов, и картина будет завершена.
Художник прикрыл глаза, вспоминая стену цунами и мощь стремительного потока и заново ощущая, как вода смыкается над головой и проникает в лёгкие, как всепоглощающий, сильнее страха и полного бессилия, инстинкт — выжить! — уступает под напором огромной волны. Чувствуя каждой клеточкой своего тела, что он умирает.
Сегодня кисть не встретится с холстом. Сегодня он не будет заканчивать эту картину. Сегодня он будет скорбеть о погибшем в цунами.
Новые полотна Ивова ждали с огромным нетерпением.
Они появлялись редко и каждый раз производили настоящий фурор.
Они выставлялись всего раз — и тут же продавались за невероятные деньги в частные коллекции.
Друзья озабоченно советовали Аркадию больше рисовать.
— Если будешь продолжать в том же темпе, то у тебя будет по картине в год. А другие вон по картине в неделю выдают, — говорили они.
Их мнение полностью поддерживал олигарх Потапов, взлетевший на вершину столичного бомонда на крыльях славы художника.
— Бизнес надо делать, понимаешь? — наставлял он. — Биз-нес! А как я его сделаю без новых картин?
Наконец, то же самое говорили ему агенты:
— Интерес к себе нужно постоянно подогревать. Сегодня ты на пике славы, а завтра про тебя уже никто не вспомнит, — предостерегали они.
Аркадий только пожимал плечами в ответ. Ему не нужна была слава ради славы. Он уже получил то, что хотел, — деньги, которых ему хватит до конца жизни. Деньги, обеспечившие ему свободу писать то, что хочется.
Размениваться на меньшее и рисовать картины просто для того, чтобы поддерживать интерес к себе, Аркадий не собирался. Да, у него есть талант, и наверняка реши он написать какую-нибудь обычную картину, она вышла бы неплохой.
Но он не хотел писать неплохие картины.
Он хотел писать только те картины, которые рвались в этот мир из других миров и времён. Те, которые дарили ему его братья-близнецы. Те, которые захватывали дух и переворачивали душу.
Лучше написать пять шедевров, чем пять сотен неплохих картин.
* * *
Угас лязг металла, утихло ржание боевых коней, перестали свистеть стрелы. Над усеянным трупами полем битвы слышались только стоны умирающих и торжествующие крики воронов.
Победа!
Он вдыхает полной грудью пропахший кровью воздух. Он выжил!
Медленно возвращаясь к лагерю, он внимательно рассматривает лежащие на земле тела. Но, в отличие от других, он не грабит павших, не снимает с них дорогие кольчуги, не стаскивает перстни, не забирает изукрашенные мечи. Находя тяжелораненых, он их добивает. И своих, и чужих. Медиков слишком мало; милосерднее сразу избавить раненых от мучений.
Он опускается рядом с одним совсем молоденьким пареньком в латах. Юный и бледный, тот лежит, беспомощно раскинув руки, в луже крови, и его грудь едва поднимается в такт слабому дыханию.
Когда он склоняется над пареньком, тот резко открывает глаза, и они вспыхивают чёрным светом.
Внезапное ощущение всепоглощающего мрака, первородного зла пронзает его, и инстинкт, что сильнее разума, кричит: бежать!
Он резко подаётся назад — но слишком поздно. Юный рыцарь хватает его с удивительной силой и плотно прижимает к себе. Лицо паренька меняется, становясь страшной маской, пальцы впиваются в кожу, превращаясь в шипы, рвут плоть; из тела паренька выскакивают сотни острых игл и впиваются в него, вытягивая кровь, забирая всю его силу, всю энергию.
Всю жизнь.
* * *
Аркадий резко сел на кровати, жадно хватая ртом воздух.
Когда бешеный стук сердца немного утих, мрачный художник привычно подошёл к мольберту и установил на нём чистый холст. Как обычно, он прикрыл глаза, вспоминая кружащих над полем боя воронов и втоптанные в грязь штандарты. Он заново ощутил шипы, впивающиеся в тело и вытягивающие из него жизнь, и взялся за кисть.
Аркадий ожидал, что на свет появится масштабное полотно поля боя. Но его почему-то упорно преследовали чёрные, полные всепоглощающего мрака и первородного зла глаза юного рыцаря, и художник подчинился.
Кисть нервно и испуганно металась над холстом. Но на поверхности не появилось ни штриха — ведь у зла нет лица.
Очередная выставка Аркадия Ивова, как всегда, стала настоящим событием.
Художник стоял в ярко освещённой галерее и принимал поздравления, стараясь не думать о том, что вот уже несколько недель он не может начать писать картину, которая рвётся через него в этот мир. Раз за разом его посещало видение одного и того же места — широкого пустынного пляжа, на белёсом песке которого редко раскиданы, словно гигантские игральные кости, каменные глыбы. В отличие от многих других видений, в этом стихия не бушевала, не стремилась убить или смести с лица земли. Стихия пребывала в полном покое, и, бродя по безлюдному, расстилающемуся до самого горизонта пляжу, Аркадий испытывал удивительное умиротворение. Но как только он брался за кисть и прикрывал глаза, чтобы вспомнить свои ощущения и перенести их на полотно, образ белёсого пляжа неизменно вытеснялся чёрными, полными всепоглощающего мрака и первородного зла глазами.
И художник не мог сделать ни единого штриха.
Аркадий потягивал из фужера шампанское, рассматривал нарядную толпу и гнал от себя тревожные мысли.
Его взгляд непроизвольно задержался на молодой женщине в ярко-красном платье, стоявшей в толпе. Гибкая, грациозная, с пышными чёрными волосами и выразительными чёрными глазами, она была прекрасна — с точки зрения художника и мужчины.
Аркадий присмотрелся к ней внимательнее. Нет, она не просто прекрасна. Она безупречна. Совершенна.
Словно почувствовав его взгляд, женщина подняла глаза на художника — и Аркадий вздрогнул всем телом.
Его пронзили ужас и восторг, и он сразу понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно.
Из чёрных глаз прекрасной женщины на него смотрело зло. То самое зло, что отметило лицо юного рыцаря, много веков назад убившего его брата-близнеца.
Аркадия охватило желание немедленно спрятаться, скрыться от этих глаз. И вместе с тем ему страстно захотелось подойти к женщине в красном, взять её за руку — и никогда не отпускать.
Почти не отдавая себе отчёта в том, что он делает, художник направился к незнакомке.
Кто-то позвал её:
— Анна!
Женщина обернулась, сделала шаг в сторону — и словно растворилась, бесследно пропала в толпе гостей.
А Аркадий потерянно стоял посреди галереи, чувствуя одновременно и горечь потери, и облегчение — ведь он только что избежал страшной опасности.
И он только что упустил свою музу. Свою богиню. Свою любовь.
* * *
— А вы что, портреты тоже пишете?
Аркадий вздрогнул и, впервые за долгое время, оглядел свою студию. Она была заполнена незаконченными портретами одной и той же прекрасной черноволосой женщины, настолько красивой, что это почему-то вызывало ужас.
Он не писал портреты. Последние несколько недель художник писал только один портрет — Аркадий снова и снова рисовал Анну.
Художник не мог забыть её, не мог выбросить её из головы и жить как прежде. Чёрные глаза Анны преследовали Аркадия, они поработили его и не давали покоя ни днём ни ночью.
Он страстно хотел ещё раз увидеть её, но приходил в ужас от мысли, что встретится с ней лицом к лицу и зло снова посмотрит на него из её глаз.
Аркадий бредил Анной. Он любил и боготворил её, он боялся её и страшился её взгляда, и эти противоречивые чувства сводили его с ума.
Больше всего на свете художник хотел освободиться от власти Анны и потому рисовал её снова и снова, изображая её весёлой и беззаботной, насмешливой и серьёзной, задумчивой и грустящей, печальной и смешной. Разной. Он помнил её такой. Она была такой, пока не случилось что-то, что изменило её. Какая-то страшная метаморфоза, сделавшая её другой. Превратившая её в это прекрасное воплощение зла.
Аркадию казалось, что если он сможет запечатлеть Анну такой, какой она была когда-то, до того, как в неё проникло это зло, то он освободит и её, и себя. Анна снова станет прежней, а он — он снова сможет писать. Он наконец-то напишет тот белёсый пляж и редко разбросанные по нему каменные глыбы, напишет умиротворение и покой, которым дышит это место, и сам обретёт его.
Но в каждом новом наброске Анны по-прежнему виднелся отпечаток мрака, и чёрные, полные зла глаза всё так же преследовали его.
— А вы можете написать мой портрет?
Аркадий с недоумением посмотрел на женщину. К нему в студию приходили самые разные люди — журналисты и телевизионщики, коллекционеры и художники, спонсоры, предприниматели, агенты, рекламщики, промоутеры и просто любопытствующие. Кто она?
