Дрожь все никак не удавалось унять, и Саул подумал – уж не сходит ли он с ума? Он был не настолько полон гордыни, чтобы считать, будто получает послания свыше. Потому что в центре этого обрушившегося на него светового потока на миг возник некий образ. И смотритель сразу узнал его: восемь листков странного растения, расположены по спирали, словно ступени лестницы, спускающейся к забвению.
* * *
Середина утра. Камни были скользкими и острыми, инкрустированные моллюсками и вкраплениями кварца. По этим скалам в поисках хоть какого-то пропитания ползают рачки, тут же скопились водоросли, тонкими и толстыми, иногда желатинообразными прядями, от них исходит специфический вязкий запах гниения, приятным его никак не назовешь. Какое облегчение – просто сидеть здесь, пытаясь прийти в себя. Сидеть и всматриваться в лужицы у ног, оставшиеся после прилива, чувствуя за спиной надежную защиту камня. Пытаясь унять дрожь. Бывали и другие видения, но ни одно не могло сравниться с этим по мощи. Вдруг отчаянно захотелось, вопреки всему, чтобы здесь появился Генри, чтобы можно было исповедоваться о своих симптомах этому неутомимому, страстному, погруженному в самообман охотнику за привидениями. Сейчас Саул вспоминал о нем почти с нежностью. Но со времени того последнего ночного инцидента он не видел ни Генри, ни Сьюзен, ни ту странную женщину. Иногда казалось, что за ним наблюдают, но, наверное, то была лишь реакция на слова Генри, сказавшего, что «найдет это», подразумевая, что вернется сюда.
Лужа перед ним образовывала большой неровный овал, окаймленный, точно картина, рамой из бело-розовых морских анемонов. Поверхность ее темнела, когда в небе над головой проплывало облако, меняла окраску в зависимости от освещения, покрывалась рябью при порывах ветра. Но когда сквозь облака снова пробивалось солнце, он видел в ней не только отражение своего лица и колен. Лужица превращалась во что-то вроде живой витрины кунсткамеры. Он предпочитал гулять по суше, наблюдать за птицами, но понимал и людей, которых завораживал подводный мир.
Вот толстая оранжевая морская звезда застыла на краю наполовину в воде, то ли хочет выбраться, то ли погрузиться назад. Обитающая на дне рыба словно затеяла игру в прятки: плотное создание с выпяченными губками сливалось по цвету с песком, ее присутствие выдавали лишь сапфирово-золотистые глазки. Крохотный красный краб торопливо, бочком пересекал пространство, двигаясь в сторону того, что для него было разверстой пропастью, черной дырой, ведущей вниз, возможно, в нескончаемый лабиринт из крохотных пещер в камне, образовавшихся за долгие годы постоянных приливов и отливов. И если достаточно долго и самозабвенно созерцать этот удивительный микрокосм, все остальное забывалось, куда-то отступало, даже тень его собственного отражения.
Здесь Глория и нашла его, и Саул этого ожидал, зная, что камни стали для нее тем же, чем маяк для него.
Она плюхнулась рядом с ним на крепкий зад, обтянутый вельветовыми джинсами, почти не скользящими на твердой поверхности. Примостилась на камне ловко, как птичка на насесте. Под ее нажимом он был вынужден подвинуться. Она никак не могла отдышаться, видно, набегалась по скалам, и лишь выдавила одобрительное «ого!» при виде того, чем он занимался, а Саул в ответ улыбнулся ей и кивнул. Дальше по берегу все было тихо и спокойно, если не считать раскачивавшихся вдали на волнах метельчатых водорослей, даже чайки затихли, то слетая вниз, к воде, то взмывая вверх.
Они долго сидели рядом и наблюдали. Саул не стал рассказывать ей о том, что недавно видел, решив, что незачем нагружать ее подобным. Он мог рассказать об этом только Чарли. Да и то вряд ли.
Краб рылся в песке, выискивал что-то. Закамуфлированная рыба рискнула, решила медленно прогуляться на плавниках, похожих на полураскрытые веера, ища убежище в тени под крохотным выступом скалы. Одна из морских звезд, точно в замедленной съемке, соскользнула в воду, на поверхности остались лишь два блестящих кончика ее лучей.
И вот наконец Глория спросила:
– Почему ты здесь, а не работаешь в саду или на маяке?
– Как-то не в настроении работать сегодня. – Перед глазами проносились старые иллюстрированные манускрипты с изображением комет, перечеркивающих небо, картинки из старинных книг в библиотеке отца. Казалось, что он до сих пор чувствует вибрацию земли под ногами. Видит странных существ в песке. Как следовало это все понимать?
– Да, мне тоже не всегда охота идти в школу, – сказала она. – Но тебе за работу хоть деньги платят.
– Верно, деньги платят, – кивнул он. – А вот тебе за то, что ходишь в школу, никогда не дадут.
– А должны бы. Мне там знаешь как трудно приходится!
Интересно, насколько трудно, подумал он. Вполне возможно, что она не преувеличивает.
– Школа очень важна для человека, – заметил он, просто потому, что подумал, что должен так сказать. Словно за спиной у него стояла мать Глории и нервно притопывала ножкой.
Глория призадумалась на секунду-другую, потом ткнула его кулачком в бок, точно они были подвыпившими приятелями и сидели в деревенском баре.
– Я говорила маме, что это тоже школа, но она и слушать не захотела.
– Что «это»?
– Ну, эти лужицы. Лес. Следы. Все это. Большую часть времени я, конечно, сачкую, но и разные вещи тоже узнаю.
Саул представил, как на это заявление отреагировала ее мать.
– Ну, отметок здесь тебе никто не ставит. – Потом заулыбался: – Хотя, думаю, медведи могли бы поставить тебе пятерку за внимательность.
Она слегка откинулась назад, окинула его оценивающим и недоуменным взглядом.
– Глупости. Ты здоров вообще?
– Да, ты права, дурацкий какой-то разговор.
– Так ты все еще чувствуешь себя… странно?
– Что? Нет. Нет, я в полном порядке, Глория.
Они продолжили наблюдать за обитателями миниатюрного бассейна. Но наверное, двигались слишком активно или говорили слишком громко, потому что рыбка зарылась в песок, теперь оттуда виднелись лишь ее глаза.
– Маяк меня тоже кое-чему учит, – заметила Глория, выведя Саула из задумчивости.
– Стоять прямо, тянуться ввысь, посылать луч света из головы к морю?
Она захихикала, отдавая ему должное за этот ответ, хотя он произнес его с некоторой горечью.
– Нет. Маяк учит меня кое-чему другому. Ты не перебивай, слушай, сейчас объясню. Маяк учит, что надо много трудиться, держать свою комнату в чистоте, быть честной и доброй к людям. – Она опустила глаза и добавила: – А в комнате у меня бардак, и иногда я вру и не всегда добра к людям. Но смысл именно в этом.
Саул произнес немного растерянно:
– Эта рыбка тебя, кажется, боится.
– Чего? Она меня просто не знает! Если б знала, то пожала бы мне руку.
– Не думаю, что у тебя найдутся нужные слова, чтобы убедить ее в этом. К тому же есть множество способов причинить ей вред, даже того не желая. – Глядя в эти немигающие синие глазки с золотистыми полосками и вертикальными темными зрачками, он вдруг ощутил: вот она, основополагающая истина.
Но Глория не придала этим словам значения.
– Тебе ведь нравится быть смотрителем маяка, да, Саул? – Саул. А вот это уже что-то новенькое. Когда это они успели стать друг для друга просто Саулом и Глорией, а не мистером Эвансом и Глорией?
– Почему спрашиваешь? Хочешь занять мое место, когда подрастешь?
– Нет. Никогда не хотела стать смотрителем маяка. Рыться в земле, выращивать помидоры, все время лазать по лестницам. – Неужели именно так он проводит все свое время? Наверное.
– Ну по крайней мере, ты в этом честна.
– Ага. Мама говорит, что не надо быть такой прямолинейной.
– Да, пожалуй что. – Его отец мог бы быть менее прямолинейным, потому что честность зачастую служит просто поводом для жестокости.
– И вообще, я отсюда скоро уеду. – В голосе ее звучало сожаление.
– А вот это жаль. Потому как ты девочка честная.
– Ну, я же себя знаю, верно? Ладно, мне пора бежать. Мама скоро заедет, на машине. Едем в город, встречаться с отцом.
– О, так он забирает тебя на каникулы?
Тень от облака снова пробежала над маленьким прудом, и они увидали отражение двух своих лиц. Он мог бы сойти за ее отца, разве нет? Или слишком стар? Нет, гнать прочь такие мысли, это признак слабости.
– На этот раз подольше, – сказала она, и радости в ее голосе не было. – Мама хочет, чтоб я побыла у него пару месяцев, это как минимум. Потому что она потеряла вторую работу и хочет найти новую. Ну, короче, недель на восемь. Или дней на шестьдесят.
Он покосился на Глорию. Лицо такое серьезное. Целых два месяца. Страшно долго.
– Ничего. Тебе у него будет весело. А когда вернешься, тебе это место понравится еще больше.
– Оно мне и сейчас нравится. И весело мне там не будет. Подружка папы – просто сучка.
– Не надо так говорить.
– Извини. Но это правда.
– Это мама твоя ее так называет?
