Наталья на миг оцепенела, потом бросилась к упавшему любовнику. Глаза его были широко открыты, в груди торчал нож, всаженный по самую рукоятку, а из раны медленно выползала тонкая струйка крови.
— Боже мой, Таня! Таня, что ты наделала! Ильдерим! Ильдерим!
Но она была врачом и сразу же поняла, что он уже никогда не сможет услышать — ни ее, ни кого бы то ни было еще.
— Мама! — Таню трясло, зубы ее стучали. — Он… Он хотел нас убить! И тебя, и меня. Я не виновата!
Наталья выпрямилась.
— Тебя никто не винит, — голос ее звучал непривычно надтреснуто, как бывает, когда человек встал на ноги после тяжелой болезни, — ты ребенок. Я одна виновата, только я.
Неожиданно взгляд ее стал твердым, сняв с тахты покрывало, она начала обтирать рукоятку торчавшего из трупа ножа — аккуратно, чтобы не запачкать ткань кровью. Впрочем, крови почти не было. Вид мертвеца не пугал Наталью — в свое время в анатомичке медицинского института ей пришлось повидать достаточно трупов. Она безумно боялась могил, так боялась, что ни разу в жизни не была на кладбище у родителей, но мертвых тел не боялась.
Застыв, Таня в ужасе наблюдала, как мать, отбросив покрывало, обхватила протертую рукоятку своей правой рукой и плотно стиснула гладкое дерево.
— Мама, не надо! Нет! — испугавшись своего крика, девочка зажала себе рот.
— Тихо, не кричи! Молчи и слушай меня внимательно! Тебе уже четырнадцать, ты будешь отвечать за убийство. Колония, потом, может быть, тюрьма. А жизнь в колонии с уголовниками… Знаешь, что это такое? Твое здоровье и психика будут навсегда изувечены. Ты не окончишь школу, не поступишь в институт, не сможешь устроиться на работу, от тебя всю жизнь люди будут шарахаться в сторону, как от чумы. Ты даже семью нормальную не сможешь себе создать.
— Нет, мама! А как же ты?
— Я — взрослый человек, полжизни уже прожила. Поэтому возвращайся сейчас домой, ложись в кровать и, что бы ни происходило, никому ничего не говори. Тебя здесь не было, понятно?
Таня отчаянно затрясла.
— Я не смогу, я, все равно, расскажу. Я не смогу… чтобы ты в тюрьме… из-за меня.
— Таня, — подойдя к дочери, Наталья положила руки ей на плечи, — ты никогда меня не слушалась, послушай хоть сейчас, ведь я твоя мать. Думаешь, мне будет легче, если в тюрьме окажешься ты, а не я? Мне не будет легче, мне будет только хуже. К тому же, я, может быть, что-нибудь смогу придумать — может быть, мне дадут условно, так тоже бывает. Но только, если ты не будешь мне мешать, поняла?
Наталья старалась убедить дочь и сама в этот момент верила в то, что говорила. Таня подняла голову и, встретившись с взглядом с матерью, кивнула:
— Да, мама, я поняла.
— Ты сейчас пойдешь и ляжешь в кровать, да?
— Хорошо. А ты? Ты пойдешь и скажешь папе, что ты… что ты…
— Я пойду в дом Рустэма Гаджиева и все ему расскажу. Ему первому. Пусть он сам решает, что делать дальше — Ильдерим был его сыном. Но только попозже, незачем будить его посреди ночи — все равно, уже ничего не изменишь. Иди, скоро начнет светать. Иди одна.
С трудом волоча ноги, Таня вышла из дома Фирузы и поплелась к развилке. Дойдя до нее, девочка оглянулась — матери позади не было — и, юркнув за придорожный камень, стала ждать. Она сама не знала почему, но хотела обязательно увидеть, как мать пойдет в дом Рустэма Гаджиева.
Наталья показалась, когда восток чуть окрасился в розовый цвет, и в воздухе повисла предутренняя мгла. Она дошла до развилки, постояла с полминуты, а потом вдруг решительно свернула в сторону кладбища, хотя к центральной улице совхоза, на которой находился дом Гаджиева, нужно было идти совсем в другую сторону. Обнаружить свое присутствие Тане было нельзя, она подождала, пока Наталья скроется за скалой, и только тогда выскочила из-за камня.
С одной стороны кладбища скала обрывалась пропастью. Здесь, у самого ее края, односельчане похоронили мужчин, погибших при строительстве моста. Далее лежали Наби и Садык, ценой своей жизни спасшие пятерых пассажиров туристского автобуса. На надгробии последней могилы была фотография красивой молодой женщины. Лизы, сестры Натальи, матери Юрия.
Южный рассвет разгорался быстро, и Тане, прятавшейся за скалой, уже отчетливо видна была издали застывшая перед портретом фигура матери. Глядя прямо в строгие глаза сестры, Наталья шептала, и шепот ее гулко отдавался мыслями в голове прижавшейся к камню дочери:
— Прости меня, Лиза. За все. За то, что не слушалась тебя и разбрасывала вещи. За то, что так долго не приходила к тебе на могилу. За то, что не сумела сберечь твоего сына. За то, что иногда забывала о своей дочери, твоей племяннице — ведь ты всегда говорила мне, что женщине ничто не может быть дороже ее ребенка. Я была плохая, да, но я исправлюсь.
Край солнца вышел из-за горизонта, и в этот миг пронзительный вопль Фирузы разорвал безмолвие:
— Ильдерим! Сынок! — растрепанная, с обезумевшим взглядом, она выскочила из дому и побежала, закинув назад голову и подняв руки к небу. — Она убила его! Эта женщина убила моего сына!
Встревоженные люди выбегали из своих домов и, ничего не понимая, спешили на крик. Фируза, добежав до развилки, остановилась, упала на колени и закрыла лицо, продолжая стонать, вокруг нее собиралась толпа недоумевавших односельчан. Старая Асият, дружившая еще с матерью Фирузы, наклонилась над бившейся в отчаянии женщиной и отвела ее руки от лица:
— Фируза, посмотри на меня, что с тобой случилось? Или злой дух вселился в твое тело?
— Я вырежу ее сердце, как она зарезала моего сына! Это Наталья! Убийца! Убийца!
В черных глазах Фирузы было столько страдания и гнева, что Асият, вздрогнув, невольно отпрянула назад. Шум на дороге донесся до кладбища, Таня испуганно сжалась, Наталья вздрогнула и прислушалась, а когда слово «убийца» достигло ее слуха, она криво усмехнулась и выпрямилась. Решение родилось мгновенно. Таня, выскочив из своего укрытия, бросилась к матери, но не успела добежать. Она была в двух шагах от Натальи, когда та, взглянув в последний раз на солнце, улыбнулась и шагнула в пропасть.
— Мамочка, мама!
Люди, столпившиеся на развилке, на миг застыли, услышав вопль, даже Фируза перестала кричать, а потом, вскочив на ноги, бросилась в сторону кладбища — так стремительно, что односельчане едва поспевали за ней.
Стоявшая на краю скалы Таня молча смотрела вниз со странно безмятежным выражением лица — словно это не из ее груди только что вырвался отчаянный и горький крик. Фируза метнулась к ней:
— Где она? Где твоя мать?!
Девочка слегка повернула голову в ее сторону и, не ответив, вновь устремила взгляд в пропасть. Умолкнув, люди обратили взгляды вниз. Там, где Джурмут, огибая камни, бурлит и искрится алмазными брызгами в лучах восходящего солнца, лежала крохотная фигурка. Руки ее были широко раскинуты, и с высоты скалы она напоминала детскую куклу, одетую в розовое платьице. Коршун покружил немного в воздухе, но кто-то из людей, очнувшись, бросил в него камень, и он улетел.
Вновь завопив, Фируза ударилась головой о землю, Асият и другие женщины схватили ее за плечи, не давая биться. Таня метнулась в сторону с криком:
— Нет!
Ее удерживали, о чем-то спрашивали, но она зажмурилась и только трясла головой. Между собой окружающие переговаривались по-бежитински и по-аварски, и языка их Таня не понимала, но в мозгу неожиданно стали вспыхивать обрывки фраз. Вспыхивали и становились все отчетливей:
«Сейчас не надо с ней говорить, она не в себе, нужно увести ее».
«Куда? Ее отцу сообщили?»
«Люди пошли ему сказать».
«Нельзя вести ее к Халиде, та, бедняжка, и без того вся извелась по мужу, а теперь еще ее брата зарезала эта русская женщина. Зарезала и убила себя, ей теперь уже все равно, но ведь девочка — ее дочь».
Неожиданно возникло ощущение чего-то родного. Знакомый голос твердил:
— Таня, Танюша!
Халида. Таня, бессильно поникнув, открыла глаза. Халида взяла ее за руку, как ребенка, и повела домой, даже не взглянув на рыдавшую мать. Люди молча расступались перед ними, давая дорогу.
Испуганным Дианке и Лизе Халида велела заварить чай, сама уложила Таню на кровать, поцеловала и едва спустилась вниз, как в дом ворвалась Фируза. Пытаясь ее удержать, следом за ней вошли Асият, Зара и еще две женщины.
— Ты, моя дочь! Твоего брата сейчас убили, а ты привела дочь этой убийцы в свой дом!
Халида выпрямилась, придерживая руками живот, вокруг глаз ее лежали черные круги, но взгляд был холодным.
— Выйдите, прошу вас, — попросила она женщин, — я хочу поговорить с мамой.
— Халида, дочка, — начала было Асият, другие женщины неуверенно переминались с ноги на ногу, но Зара решительно потянула их всех к выходу:
— Пойдем, пойдем!
Когда за ними закрылась дверь, Халида повернулась к матери.
