С Рихардом Ланном он был знаком ещё со времён «охоты на детей» и даже раньше. И комиссара доктор раздражал до зубной боли — своей вечной улыбкой, безукоризненно-белым халатом, густым басом и привычкой слегка растягивать слова во время разговора. А больше всего Ланн ненавидел его за то, что у Леонгарда была дочь, и учёный спокойно жил с ней, не опасаясь никакой заразы, в то время как…
— Пришёл поговорить о «крысятах», — Леонгард сел на стул.
Рихард быстро переглянулся с Карлом: молодой человек усмехнулся и дёрнул плечом. Ни о каких других вещах Леонгард с ними и не говорил. Ланн нахмурился, продолжая неприятные размышления.
Девочка Сильва была ровесницей Вэрди и ровесницей дочери самого Рихарда, сбежавшей в ту страшную ночь. Сильва тоже не росла и наверняка не могла иметь детей. Но между ней и другими зияла огромная пропасть. Не все знали, кем она приходится учёному. У Сильвы не было крысиной татуировки на руке. Сильва не воровала еду и не пряталась по подвалам и заброшенным домам. Сильва ходила в норковой шубке и часто встречала папу после работы. Потому что в то самое Рождество четырнадцатилетней давности Чарльз не умер вместе с остальными родителями. Причин тому знаменитый врач так и не нашёл. Вместо этого он предпочёл спрятать дочь от пристального внимания, ставя эксперименты на других «крысятах». И за это Ланн ненавидел его ещё сильнее.
— Что же вам угодно? — с привычной холодной вежливостью спросил Рихард. — Они что-нибудь у вас украли?
Некоторое время Леонгард, казалось, колебался, потом всё же ответил:
— Можно и так сказать… я видел нескольких из них на развалинах своей бывшей лаборатории. Помните, той, которую уничтожили дети с реки?
Ланн молча кивнул, потом добавил:
— Не думал, что там валяется что-то, без чего вы не могли бы прожить. Они просто искали какую-нибудь утварь.
Доктор вздохнул:
— Там есть очень опасные обломки, изобретения, к которым …
— Дети их в жизни не соберут, — хмыкнул комиссар. — Но если вам так хочется, я наведаюсь в известные мне логова и припугну «крысят», чтобы больше они к вам не совались.
Рихард надеялся, что теперь-то беседа закончится. Но чутьё подсказывало ему, что всё не так просто. И даже несмотря на это, для комиссара стали полной неожиданностью следующие слова Леонгарда:
— Что вы, нет нужды. Вы можете просто рассказать мне о парочке этих… как вы сказали… «логов». И я схожу туда сам. У вас ведь и так немало работы, вы же не шериф, обязанный следить за…
Всё сразу стало ясно. Более не церемонясь, Ланн поднял ладонь на уровень глаз собеседника и сказал:
— Побеседуйте, пожалуйста, с моей рукой, герр Леонгард. Моя рука очень интересуется, у вас что же, опять умерли все подопытные, которых вам невесть где отлавливают без ведома Управления?
— И почему же этим интересуется только ваша рука? — учёный расслабленно откинулся на спинку стула, созерцая растопыренную перед ним пятерню.
— Потому… — сквозь зубы ответил Рихард, — что остальная часть меня может воспринять ваш нынешний визит как явку с признанием в похищении детей и загнать вас в карцер на пару недель.
— Достойный аргумент, — кивнул Леонгард. — Вот только я никого не похищаю. Все мои эксперименты добровольны, я готов платить за них. И рискую жизнью, контактируя с этими детьми и пытаясь…
— А сколько ваших подопытных вышли из лаборатории живыми? — лениво полюбопытствовал Рихард, опуская руку. — Ноль, верно? Кажется, они рискуют жизнями значительно больше, чем вы.
И кажется, в правительстве очень хорошо пресекают все его, Ланна, попытки прекратить похищения и наладить систему регистрации «крысят». Так же, как пресекали когда-то все агитационные попытки Карла, направленные на защиту детей… Пресекали настолько хорошо, что у инспектора до сих пор остались следы от ожогов — если бы Рихард не вытащил Ларкрайта из того заброшенного горящего дома, тот вообще не сидел бы сейчас здесь.
— Вы не понимаете… — голос Леонгарда прервал тяжелые размышления комиссара. — Они нужны мне. Это очень важные исследования. Совершенно новые.
— И какие же?
Доктор покосился на Карла, но комиссар, уловив его взгляд, довольно резко сказал:
— От этого человека у меня тайн нет. К тому же он будет свидетелем, если мне не понравится то, что вы скажете, и я захочу вас пристрелить.
— Как пожелаете, — всё так же невозмутимо ответил Леонгард. — Дело в том, что я собрал статистику по больницам страны и обнаружил кое-что интересное… очень интересное. Вы знаете, что довольно часто для спасения жизни человека ему надо пересадить чужой орган или перелить кровь… и все эти операции с костным мозгом…
— Знаю, — махнул рукой Ланн.
— Так вот… случалось, что у врачей не было выбора и… им приходилось использовать в качестве доноров «крысят» — на свой страх и риск, но такие смельчаки находились. Иногда живых, но обычно это были совсем-совсем свежие трупы. И… — доктор сделал паузу, — ни после одной из таких операций у пациентов не случалось отторжения. Независимо от группы крови и резус-фактора. Эти дети… универсальные доноры.
Комиссар молчал. Теперь он понимал, что самым разумным было бы прямо сейчас застрелить утреннего гостя — хотя бы потому, что его глаза за стёклами очков уже горели не предвещающим ничего доброго огнём. Доктор же оживлённо продолжал:
— Необходимо выяснить причину такой положительной реакции, и для этого нужны подопытные. Конечно, пока никаких трансплантаций, только работа с кровью и…
— Пока — это хорошее слово, — пробормотал Карл.
— Так вы поможете мне?
— Нет. — Рихард снова закурил. Он дал себе слово не терять самообладания и собирался его сдержать.
Доктор сцепил на груди массивные руки:
— Но неужели вы не понимаете, что ваша задача …
— Моя задача, — отрезал комиссар, — следить за тем, чтобы не нарушали закон. Задачи ловить «крысят», чтобы вы их резали, у меня нет. Зато есть другая — пресекать преступления. Убийство ребёнка — даже такого — тоже преступление. Вы поняли меня?
— Понял, — вздохнул доктор. — Благодарю.
В помещение вбежал Спайк и тут же оскалился, увидев гостя. Рихард тихо подозвал собаку к себе. Леонгард встал и вздохнул:
— Что ж, хорошего дня… жаль, что мы не поняли друг друга.
Когда мужчина уже был у дверей, Ланн, почёсывающий пса за ухом, небрежно бросил ему в спину:
— На крайний случай у вас есть для экспериментов ваш собственный «крысёнок».
Леонгард глянул на него в пол-оборота и ответил:
— А вот за эти слова я сам бы вас с удовольствием застрелил. До свиданья.
[Восточная Жeлeзнодорожная Колeя. 10:15]
— Ал, я всё же надеюсь, меня не будет рядом, когда кто-то тебя пристрелит.
Мы собирались совершить относительно рискованную вылазку в магазин за продуктами — на запретную для нас, «крысят», территорию взрослых.
А для этого нужно было сделать то, что мы частенько делали в своём прошлом, настоящем детстве, — самим нарядиться взрослыми. Летом это оказывалось совсем непросто, а вот сейчас не вызывало проблем: шляпы, плащи или куртки. Я запудрила лицо, накрасилась обломком карандаша для глаз, надела туфли на устойчивых широких каблуках, чтобы казаться выше, собрала в пучок волосы и нацепила шляпку с вуалью. Ал, и без того достаточно высокий, нахлобучил на голову широкополую шляпу и переоделся в свои самые приличные штаны, на которых даже почти не было заплаток, а сверху напялил плащ. В заключение мы оба надели перчатки — главное было спрятать крысиные татуировки. Мы не выглядели на свои двадцать восемь даже теперь. Но всё же.
Услышав недовольство в моём голосе, Ал фыркнул и поудобнее перехватил сумку:
— Я не буду ничего сегодня воровать, не переживай ты так. Мне ничего не надо.
Продолжая переругиваться, мы вылезли из вагона, попрощались с ребятами и пошли вдоль путей по направлению к городу. Дул сильный ветер и накрапывал дождь, настроение у меня вполне отвечало такой погоде: было отвратительным. И даже несмотря на то, что мы уже достаточно удалились от поезда, я слышала противные визгливые крики «живых овощей».
И как нас никто ещё не нашёл и не устроил облаву? С такой сиреной невозможно скрываться долго. А мы каким-то чудом скрывались уже несколько лет. Может, благодаря Карвен, из-за которой Восточная Железнодорожная Колея до сих пор слыла убежищем призраков. А может, потому, что кто-то перегородил колючей проволокой и металлоломом рельсы, на которых стояла наша развалюха, и повесил всюду таблички «опасная зона», «идёт ремонт» и «не пересекать»? Ведь обстановка в стране не стала спокойнее, и тревожные красно-жёлтые таблички действовали на людей не хуже, чем предупредительные выстрелы.
