Хотя… на самом деле так и есть. Смех, да и только.
Я пытаюсь сфокусировать взгляд на бутылке, почти уже пустой, торжественно салютую ею, будто говорю тост, и подношу к губам, чтобы выпить последний глоток… И вдруг меня начинает трясти, да так, что я чуть ее не роняю.
Нет, это не нервы, не подумайте. То есть не только нервы. Просто в трейлере холодно, я только сейчас понимаю, как холодно. Дубняк. Я едва чувствую свои пальцы. Вот зараза, наверное, кончился пропан. Мать говорила, что на этой неделе надо заказывать новый баллон. Черт! Мороз почти как на улице. Так и до смерти недолго замерзнуть. Представляете, они меня находят, а я твердый, как доска, и с заряженным ружьем в руке. И заголовки в газетах: «Школьник-дебил просрал самоубийство, замерзнув до смерти. Знавшие его не удивлены. Он всегда был неудачником, говорят одноклассники».
Надо срочно согреться, а то засну — и все, конец.
Оглядываю комнату в поисках одеяла или куртки и вдруг замечаю свитер.
Мать купила его неделю назад на базаре Армии Спасения. Всего за доллар семьдесят пять. В жизни не видывал такого страшного свитера. Как будто даже не вязаный, а вроде шкуры, которую содрали с какого-нибудь зверя. Он типа кофты — кардиган, кажется, это называется, — но без пуговиц. Наверное, чья-нибудь бабка связала, у которой болезнь Альцгеймера и застегнуть она все равно ничего не может. Рукава такие толстые на концах, с рубчатыми манжетами, чтобы казались свободными и в то же время держались. Свитер широкий, мешковатый, пух на нем дыбом стоит, как у кошки, которой в задницу сунули провод на миллион вольт. Но самое скверное в этом поганом, распоганейшем свитере — это его цвет. Что-то среднее между оливковым оттенка рвоты и дерьмово-бежевым. Больше всего похоже на гнилой банан. Слов нет, такая гадость.
Мать его притащила тогда, показывает: вот, мол, гляди. Я посмотрел, подумал и говорю: «Теперь тебе уж точно будут давать чаевые — подумают, что ты типа слабоумная». Ну, она разоралась, конечно, да и бросила его в меня. Я увернулся, и он повис на стуле, так и висит до сих пор, никто туда даже не смотрит, как будто его и нет…
Голова кружится, сил нет. Не дойду, пожалуй. Перегибаюсь через диван, тянусь изо всех сил… Что-то я совсем пьяный. Мне мерещится, будто свитер сам ползет ко мне, как живой. Вдруг — раз, и он уже у меня в руках!
Засовываю руку в рукав и внезапно останавливаюсь.
Выходит, меня в нем и найдут? Черт…
Однако трясет меня все сильнее, и я понимаю, что или этот свитер, или ничего, потому как искать что-то другое меня уже не хватит, а если не согреться, то все, конец. Вырублюсь, а когда проснусь, буду уже совсем трезвый и ничего не сделаю, и моя гнилая жизнь будет тянуться дальше и дальше, целую вечность, пока мне не стукнет тридцать и пора будет на пенсию.
Ну вот я и в свитере, снаружи видна только белая полоска футболки. И теплый же, зараза! Греет, будто на меня здоровый такой лохматый пес залез и обнял.
Все, теперь пора за дело!
Заглатываю остатки бренди, беру двустволку и поворачиваю к себе дулом. Держать так тяжело, вот-вот уроню, но я знаю, что осталось недолго. Придвигаю дуло ко рту…
Потом вдруг что-то напротив привлекает мое внимание, и я останавливаюсь.
Там у стены стоит прислоненное зеркало, высокое и без рамы. Мать в него смотрится, когда собирается на работу.
В зеркале — парень с длинными каштановыми волосами, разделенными посередине и заправленными за уши. Он в свитере, из-под которого видна футболка, и с чем-то вроде микрофона, направленным в лицо.
У меня мурашки бегут по спине.
Это же Курт Кобейн! Таким его показывали по Эм-ти-ви в декабре девяносто третьего, когда у нас еще был кабель. Не хватает только гитары, а лишнего — только мои прыщи.
Ну что ж… Вот чего я, стало быть, подсознательно всегда хотел. Надо же, а ведь мне его музыка даже и не нравилась — слишком много нытья. Черт, даже в своей смерти я не смог быть оригинальным! Ладно, хотя бы кассета стоит не его. В конце концов, для этого и не придумаешь так уж много способов.
Я придвигаю стволы ближе, почти касаясь зубами холодного металла…
В ответ на мое движение левая сторона свитера вдруг соединяется с правой — в одной точке, посередине — и потом весь перед застегивается с таким звуком, словно он на молнии, хотя молнии никакой нет. Одновременно я чувствую легкое покалывание в затылке, там, где его касается воротник.
Все, пора нажимать, пока совсем не сбрендил.
Говорю мысленно «пока» и жму на спуск…
Ничего. Мои пальцы не сгибаются, они твердые, как рыбные палочки только что из морозилки.
В тот же самый момент у меня в мозгу вспыхивают слова:
Нейронное несоответствие объекта. Падение потенциала поля.
Самое странное, что слова эти думаю не я, а кто-то другой.
Анализ памяти объекта, поиск исторических указателей. Недостаточность объектов ссылки. Синтез на основе имеющихся данных. Переустановка внутреннего хронолокатора. Три с половиной года позже заданной цели. Результат: вероятность провала миссии сто процентов. Запас энергии тридцать процентов. Режим устранения неисправности.
Пока весь этот бред прокручивается у меня в голове, я отчаянно пытаюсь что-нибудь сделать, хоть что-нибудь! Опустить ружье, нажать на спуск, вскочить, позвать на помощь — что угодно! Ничего не получается. Сижу окаменев, точно зомби, в плену у собственного тела.
Что за странное ощущение в затылке? Может, этот дьявольский свитер вставил мне туда какой-нибудь «жучок»? Может, у них теперь такой способ вербовки?
Мысли бегают в голове как тараканы, запертые в банке, а тело вдруг начинает двигаться само по себе!
Руки кладут ружье на диван. Я встаю. Иду к двери трейлера…
— Эй, — говорю я робко и потом, убедившись, что говорить все-таки могу, ору изо всех сил: — Что за чертовщина тут происходит?
— Нам необходимо переместиться, — говорит голос в моей голове. Голос свитера, кого же еще.
— Переместиться? Зачем? Куда ты меня тащишь?
— В промышленный конгломерат, известный в предкоррекционную эпоху как Сиэтл.
— В Сиэтл?! — Все мысли о самоубийстве давно вылетели у меня из головы. Удивительно, но никаких признаков опьянения я также не чувствую. — Это же больше ста миль отсюда! Если я не вернусь к ужину, мать меня убьет!
— Гиперболизация. Не имеет отношения к миссии.
Предательское тело продолжает тянуть меня к двери.
Проходя мимо кухни, я бессильно наблюдаю, как моя рука хватает со стола нож.
— Миссия? — ору я. — Какая, на хрен, миссия?
— Не сумев выполнить главную задачу, я перехожу к выполнению второстепенных согласно списку.
Рука, в которой нет ножа, поворачивает дверную ручку и открывает дверь. В лицо бьет морозный ветер, но я почему-то совсем не чувствую холода.
— Эй, что ты сделал?
— Изменил порог твоей чувствительности к температуре окружающей среды.
Спускаюсь по ступенькам на заснеженную землю и бегу легкой трусцой к автостоянке. Цепной пес лает мне вслед. Я чуть не плачу.
— Что за черт? Да кто ты вообще такой? Инопланетянин? Так и есть! Похититель тел из космоса!
Механический голос в голове звучит слегка раздраженно, как будто я унизил его достоинство:
— Я создан людьми. Мои функции состоят в защите земной жизни. Сейчас некогда обсуждать. Мои ресурсы на исходе, я должен сосредоточиться на текущей задаче.
Стоянка наполовину заставлена древними развалюхами, на которых обычно ездят те, кто живет в трейлерах. Я подхожу к первой и против своей воли дергаю за ручку. Потом ко второй. Потом к третьей… Следующая…
Четвертая — «торнадо», которому уже лет двадцать, с наклейкой «БУДЬ ПРАВЕДНЫМ» на бампере — принадлежит ворчливому пьянице мистеру Харрису. Она оказывается незапертой. Открываю дверцу и залезаю внутрь. Мои руки начинают ловко орудовать ножом. Вскоре они соединяют два проводка вместе, мотор кашляет и неохотно заводится. С помощью моей ноги свитер жмет на газ, рука включает передачу, и мы трогаемся с места.
— Эй, я не умею водить! Даже не учился никогда, и прав у меня нет.
— Я умею, — отвечает свитер. — Любая машина Тьюринга четвертого уровня автоматически получает лицензию от производителя на участие во всех видах человеческой деятельности, соответствующих ее профилю.
Выезжаем с трейлерной стоянки и направляемся на север по шоссе номер двести сорок три. Справа проглядывает река Колумбия, ее медленные ледяные воды искрятся в лучах зимнего солнца. Вот бы попасть туда — с камнем на шее.
— Идиот! — шиплю я свитеру, который высовывается из ряда, чтобы обогнать грузовик, и тут же ныряет обратно, словно заправский автогонщик. — Может, твоя лицензия и действует где-нибудь на твоей сраной планете с вампирскими свитерами, но здесь ты в теле пятнадцатилетнего парня без водительских прав, да еще разъезжаешь на краденой машине! Если копы возьмут нас за жопу, твоим гонкам конец, усек? Что будет с твоей сраной миссией, если нас упекут в тюрягу?
