Я не знаю, какой вопрос задать первым, но Даллас поднимает руку, показывает, чтобы я замолчала.
— Отца посадили, — говорит она, — а мне назначили дополнительный курс терапии. Я не рассказала врачам о воспоминаниях, потому что до меня дошло, откуда они появились. Как я их сохранила.
Она надолго замолкает, наблюдая за моим лицом.
— Полагаю, ты тоже знакома с Роджером.
— Роджер был тем обработчиком, который забрал меня, — говорю я, понизив голос от стыда — стыда, я знаю, незаслуженного, от которого мне нехорошо. — Он совершал обмен в Программе. Я поцеловала его в обмен на то, чтобы сохранить воспоминание, то самое, которое и привело меня к Джеймсу.
— Поцелуй? — горько смеется Даллас. — Роджер — это воплощение всего зла в этом мире. Всего, что я презираю. Он был и в моем учреждении. Но он просил не только поцелуя.
Даллас начинает выкручивать перед собой руки, и ее шею и грудь начинают покрывать красные пятна.
— Либо раздевайся, либо ничего, — говорит она, так искусно имитируя его голос, что у меня мурашки бегут по коже.
— О, Господи, — бормочу я, — Даллас, мне так жаль…
— Когда все было кончено, — говорит она, не обращая внимания на мои сожаления, — у меня было шесть воспоминаний. Но их не достаточно. Я хочу больше, я хочу их все. Иногда я не знаю, реальный ли я человек — мне не нравится то, что осталось.
Она печально улыбается.
— Я так чертовски зла. И я хочу, чтобы они отплатили мне.
— Я помогу тебе уничтожить Программу, — говорю я серьезно, — я не вернусь туда, и я их уничтожу, это точно.
История Даллас что-то задела во мне, пробудила то отчаяние, с которым я покидала Орегон. Мы здесь боремся за свою жизнь. А Программа никогда не остановится.
Даллас, похоже, удивлена моим ответом.
— В тебе может быть больше, чем я предполагала, Слоан, — говорит она. Странно, но ее одобрение придает мне большую ценность. Потом, поделившись секретами, Даллас встает и уходит, оставив на столе недопитый кофе.
В животе у меня все еще нехорошо от мыслей о Роджере, и я беру кофе Даллас, выливаю его в раковину и вытираю чашку, а потом ставлю в сушилку. Когда я была в Программе, Роджер сделал мне предложение. Он попросил поцелуй в обмен на таблетку, которая сохранит одно воспоминание. Его прикосновения, его вкус — не думаю, что я когда-нибудь их забуду. Я плакала все время, когда его руки, его губы касались меня. Даже теперь, когда я об этом думаю, я дрожу от беспомощности и обхватываю себя руками. А что бы он сделал, будь у него возможность… Но у меня был Риэлм. Он сберег меня от Роджера, сломав ему руку, сделав так, чтобы его уволили. Даллас не спас никто.
Я не забыла о нашем тяжелом положении — о том, что мы в бегах, и нам некуда идти. Но мы, по крайней мере, свободны. Нет обработчиков, чтобы связать нас. Нет докторов, которые бы рылись у нас в воспоминаниях. В каком-то смысле мы счастливы. Когда я смотрю на маленькое помещение, вспоминаю наше отчаянное положение, я напоминаю себе об этом. Нам повезло, что мы выжили.
* * *
— Почему тут пахнет мылом? — бормочет Джеймс, лежа в кровати, когда я вхожу в комнату. Он поворачивается и смотрит на меня, сонно моргая затуманенными глазами.
— И кофе? — спрашивает он. — Боже, Слоан, у тебя есть кофе?
Я ухмыляюсь.
— А ты будешь вести себя хорошо?
— Ты шутишь? Если у тебя есть кофе, я тебя прямо сейчас расцелую. А если у тебя есть чизбургер, детка, я встану перед тобой на одно колено.
Я смеюсь и протягиваю ему чашку. Джеймс встает с кровати, широко зевает. Прогягивает руку и гладит меня по еще мокрым волосам.
— Вьются, — говорит он, закручивая прядь себе на палец. — И чистые. Как тебе это удалось?
— Я приняла душ, — говорю я, как будто это большое достижение.
— Ну надо же.
— В следующий раз я попробую достать какую-нибудь укладку для волос.
Без фена и выпрямителя волосы у меня с каждым днем завиваются все больше. Ничего странного, если вспомнить фотографии, которые висят на стене гостиной у родителей — там у меня локоны.
— Ладно, красотка, — Джеймс отпивает из чашки и корчит гримасу, а потом ставит чашку на тумбочку.
— Ужасный кофе.
— Да, и сливок никак не найти.
Джеймс, потянувшись, оглядывает комнату.
— Да, мы и правда здесь. Нашла что-нибудь интересненькое, пока прихорашивалась и портила кофе?
— Мы долго говорили с Даллас, — говорю я, чувствуя, что предаю ее, даже упомянув об этом. Джеймс пересекает комнату и начинает рыться в мешке с одеждой.
— Еще не вырвали друг другу волосы?
— Нет еще, — говорю я. — Я думаю, я начинаю ее понимать. Еще я думаю, что она тобой чуточку увлеклась.
Джеймс, извиняясь, пожимает плечами, а я подхожу к нему и обнимаю сзади, кладу подбородок ему на плечо.
— Не представляю, что она в тебе нашла, — шепчу я.
— И я тоже, — Джеймс оборачивается и прижимает меня к бетонной стене. — Я-то думал, только ты заблуждаешься на мой счет.
— О да, — говорю я, облизывая губы. — Так что я не буду переживать из-за других девушек. Не твоя лига.
— Ммм… — Джеймс целует меня, и мой пульс учащается, а его рука скользит к застежке бюстгальтера.
Раздается тихий стук в дверь, и я вздыхаю.
— Не отвечай, — Джеймс целует меня в подбородок, потом рядом с ухом. Я улыбаююсь, позволяю ему поцеловать себя еще чуть-чуть, а потом отталкиваю.
— Не то, чтобы они не знали, что мы тут.
— Мы заняты, — говорит он и снова пытается меня поцеловать.
— Мне нужно поговорить с вами, ребята, — Лейси зовет нас из-за двери.
Джеймс останавливается и с беспокойством смотрит на дверь. Потом, чтобы скрыть это, он огляядывает меня с ног до головы, скрывая волнение за фальшивой уверенностью.
— Мы еще не закончили с этим, Барслоу, — говорит он и идет к двери. Я беру чашку и отпиваю кофе, морща нос от запаха. Джеймс пускает Лейси, и как только я ее вижу, у меня комок подкатывает к горлу.
— Что случилось? — спрашиваю я. Она не отвечает сразу. Садится на кровать, кладет локти на колени, опускает голову на руки. Джеймс, похоже, тоже это замечает, потому что закрывает за ней дверь, а потом встает рядом со мной, скрестив руки на груди.
Внезапно Лейси смотрит на нас.
— Со мной что-то не так, — шепчет она. — Разве вы не видите?
Ее вопрос застает меня врасплох, и я пытаюсь притвориться, что все в порядке.
— Это мигрень? — спрашиваю я. — Может, можно…
— У матери были мигрени, — прерывает она меня, голос ее становится далеким. — Однажды — когда было действительно плохо — она усадила меня и сказала, что собирается попросить папу о разводе. Она плакала, пока не начала захлебываться слезами, а я все говорила ей, чтобы она замолчала, пока не свела с ума папу. У нее всегда сильнее болела голова, когда он злился.
Джеймс опускает руки.
— Ужасно. А почему Программа не стерла это воспоминание?
Он прав. В Программе должны были стереть это трагическое воспоминание. Могли ли они ошибиться?
Лейси продолжает, как будто она и не слышала его.
— Отец вернулся домой с розами, — говорит она, — он только взглянул на заплаканное лицо мамы, решительно взял ее за руку и вывел из комнаты. Больше мама не говорила о разводе. И она никогда не улыбалась. Но мигрени у нее были практически ежедневно.
Из носа у Лейси начинает течь тоненькая струйка крови, красная кровь струится по ее губам, капает на колени. Я зову ее, и она касается крови пальцами. Когда она видит, как алая кровь течет у нее по руке, в ее глазах появляются слезы.
— Блин, — говоритона, и кровь течет по ее губам.
Джеймс быстро садится рядом с ней.
— Тут, — говорит он, — нажми тут.
Он кладет пальцы ей на переносицу и кладет ее трясущуюся руку на нужное место. Когда она сжимает нос, он заставляет ее опереться на спинку кровати. Лейси беспомощно смотрит на него, но Джеймс только улыбается, гладит ее по голове.
— Просто кровь пошла из носа, — говорит он, — с тобой все в порядке.
— Ну ты и лгун, — шепчет она.
Выражение его лица не меняется, ни на миллиметр.
— Заткнись. Ты в порядке. Скажи это.
— Заткнись?
— Ты в порядке, Лейси.
Она закрывает глаза, решив поверить Джеймсу.
— Я в порядке, — повторяет она.
И когда Джеймс обнимает ее за плечи, чтобы она могла опустить голову ему на плечо, я понимаю, что он — самый большой лгун, которого я знала. Но он делает это из лучших побуждений.
* * *
Когда у Лейси перестает течть кровь, она идет умыться, больше не говоря о том воспоминаниии, которое появилось у нее, хотя и не должно было. Она не знала Роджера; это настоящее воспоминание, это рецидив. В Программе нам говорили, что большое количество может вызвать нарушение работы мозга. И Даллас тоже говорила об этом как о побочном эффекте. Я не хочу верить ни во что подобное, но в то же время это ужасно пугает меня — нас могут убить наши воспоминания.
