Все зашли в пещеру, переговариваясь чуть возбужденно. И сразу хлынул обвальный весенний ливень, смывая все звуки. Полыхнуло во всю ширь — и сразу же загремело так, что небо, кажется, разорвалось в клочья. И еще раз — почти так же близко.
— Это Сентегир сюда грозу наводит, — чуть испуганно сказал один из Денгилевых младших доманов. Как бишь его — да, Микаэль, сообразила Кардинена. — Самое бесовское логово.
— Бьет в рудные залежи, — прозаически объяснил Стагир. — Ничего, у нас в Сухой Степи бывает пострашнее, и то шайтана сюда не приплетаем.
— У вас, шейх-ини, прямо в воду ударяет, а может, в тех, кто летом в речке плещется, — сострил кто-то в темноте и тесноте невидимый. — Вот родичи ваши, песчаные каханы, и бегают потому неумытые.
Стагировы мусульмане, которые по своей вере совершали омовения истовее, чем лэнские выученики бродячих шейхов, — а о чистокровных христианах и не говори — принимали такие подкусы добродушно, тем более сейчас, когда и костер уже запалили, и дичь разделали и стали жарить на поду.
Та-Эль сидела у огня в дальнем от входа углу (самое почетное место), благодушествовала. Наружи перестало громыхать, ровный шум дождя смывал все сторонние звуки, отгораживая от мира пещеру, наполненную до краев соблазнительными запахами. Ей и обоим братьям уделили лучшие куски, обтряхнув налипшую золу и вздев на деревянную спицу.
— Э, ина, а вы остереглись бы есть, — влез со своими побасками неугомонный Микаэль.
— Что такое?
— Баран-то был мужчина, судя по рогам, и убит в самый разгар брачного сезона. Стагир у нашего высокого домана по-братски лицензию на неурочный отстрел выправил.
Это была напрасная трепотня, такое мясо было бы слишком грубым для еды. Но она поняла сразу все смыслы, что таились в намеке, покраснела, опустив к ногам шампур с надкусанным ломтем.
Денгиль, который сидел в отдалении от нее, недобро покосился на своего наглеца, шагнул к Та-Эль:
— Тут жарко, ина, и слишком много пустого гвалта. Пойдемте, я вам покажу, где можно отдохнуть.
Длинную щель от пола до сводов (только боком и протиснешься) она заметила еще раньше. За нею на полу валялся пестрый домотканый половик, вырубленное в стене ложе было покрыто шкурами. Денгиль нашарил свечу, запалил.
— Забирайтесь внутрь и отдыхайте, здесь такой поворот стенок, что и голоса человеческие не очень доносятся. А я пойду к нашим охотникам.
— Не ходи, — Стагир вошел следом, загородив весь проход. Черный, широкоплечий, в полутьме он казался солидней, старше своего брата, гибкого, точно ящерица.
— Я правду говорю тебе. Оставайся, — повторил он. На мой счет по твоей вине столько прохаживались, такую срамоту плели, что если и теперь струсишь, я и впрямь займу твое законное место.
— А мое личное мнение забыл спросить, князюшка? — спросила Та-Эль совсем тихо.
— Забыл, ты права. Хочешь, завтра с саблей в руке за это отвечу, иль тебе, иль брату, или обоим. Но сегодня — хоть отсидитесь тут, в самом деле!
Cellula. Келья. Раковина. Скорлупка. Камень нависал над постелью — не сесть прямо, только и можно заползти внутрь, улечься на бок или спину. Окольцованные руки робея подбираются друг к другу, касаются, сплетаются пальцами. И два голоса соединяются в один.
— Я тогда прогнал тебя. Ты простишь?
— Разве я ставила это тебе в вину? Ты вольный стрелок.
— Окрутился на кураж, точно кость бросил в игре. А ведь любил еще с той ночи при лэнской полной луне. Старик я для тебя — верных двадцать лет разницы, и никогда не хотел идти против твоего желания, твоей воли.
— Да и самой воли не узнавал.
— Та-Эль! Супруга моя… судьба моя…
В дрожащем свете огарка нагие мужчина и женщина впервые видят друг друга. Какая у тебя темная и гладкая кожа, и вся испещрена боевыми метинами: я читаю тебя, как книгу. А ты как жемчужина из холодной северной реки, моя возлюбленная: и груди твои полны сладости, и волосы твои — золотое руно, кожа твоя пахнет тополиной почкой на талом снегу. Губы твои на моих — касание ласточкина крыла, тело твое касается моего, как напряженный лук, поцелуи твои ложатся на мою нежную кожу тяжкой кровавой печатью. Ножны для моего меча. Копье для моей чаши. Ты поднимаешь меня до себя — я поднимаю тебя к себе — поочередно — всё выше и выше. И где-то в немыслимой вышине, со сладостным трепетом мы сливаемся в одно и гибнем друг в друге.
Очнулись они от голоса Стагира, какого-то совсем необычного.
— Новобрачные, оденьтесь и выйдите.
В зале все были на ногах, кое-кто уже вывел коня наружу. Они трое, почти не думая, — тоже. Стагир снял с шеи бинокль, подал брату.
— Смотри. В лесу на том склоне, против Шерры.
— Угу, — лицо Денгиля сделалось очень спокойным, и голос, и глаза. — Человек сто, как думаешь?
— Больше. Могор усилился за счет красных дезертиров во главе с Рони Ди, а этот мастер тайной войны и в явной поднаторел, пока занимался транспортом наркотиков в солдатских гробах и вдовьих сумках. Кое-кто из бывших твоих людей ему тропы продавал, чтобы по ним возить груз.
— Знаю, не переводи кислород. И что у нас три десятка удалых загонщиков, тоже не забыл.
— Ину Кардинену эти видели, когда нас вели?
— Пойдем спросим. Думаю, не соврут.
— Жаль, убежище с одним выходом.
— С двумя, только они того не знают.
И еще некие слова и ответы на них, совсем тихие.
Та-Эль подошла к ним, поняв главное. Ситуация была проста до одури: одна из последних шаек, которые орудовали в этих местах, — банда, о которой вечно ходили слухи, что она либо рассеялась, либо уничтожена по частям, — отрезала их от основных соединений. Либо прорывайся с боем и без надежды, либо…
Она не успела додумать. Муж поднял ее и вбросил в село Бахра. Стагир торопливо садился на своего жеребца.
— Возлюбленная моя. Вчера первый раз сказал это тебе, больше не скажу. Клятву, которую я тебе дал вместе с кольцом, запечатывают не одним аминем, но всей жизнью своей… Брат, увози ее силой один, никто другой не посмеет!
И хлестнул Бахра плетью по крупу. Конь, отродясь не знавший такого унижения, прянул с места. Стагир на скаку перенял повод, прежде чем она успела что-нибудь уяснить себе — и повернул на одну из нижних троп, уводивших и от Денгиля, и от банды, скача все дальше и дальше.
— Теперь Денгиль будет их держать, сколько сможет.
— Я не хочу, слышишь? Стой! — Она изо всех сил натянула повод поверх его рук, почти разрывая рот коню.
— Так приказал мне мой старший брат, он всё для меня! Даниль говорит, что ты понесла от него этой ночью.
— Нет, того никто не может знать. Это неправда.
— Тогда молись Аллаху и его посланнику Исе, чтобы это стало правдой, потому что я ради этого ребенка и самого брата предал, и воинов его и своих отдал врагу на поругание!
«Веют ветры, веют буйны, аж деревья гнутся», — доносилась еле слышно и все же грозно любимая песня Денгиля. Вдруг страшный нутряной гул потряс землю под их ногами, прошел до самых сердец — и всё затихло: и песня, и крики боли и ужаса.
— Стагир, я иду к нему! — и понимала, что уже не к кому возвращаться, второй выход, крутилось в мозгу заезженной мелодией, второй выход…
Но все же рвала повод из его цепких пальцев, да так, что Стагир не в состоянии был удержать. Он крикнул:
— Не смей! Вся его жизнь теперь в тебе!
Размахнулся, ударил ее по лицу — хлестко, изо всей силы. Она хотела ответить ему тем же, подняла руку — и тут увидела, что он плачет.
Тогда она смирилась.
Стагир увозил ее, кажется, втайне от всего света. Хотел ею оправдаться — не перед людьми, перед Богом и судьбой? Безразлично. На остановках лошадей не расседлывали. Снимал ее с коня, всаживал обратно. Пихал в рот еду — что-то оставалось в переметных сумах.
Позже она поняла, в чем дело. Остатки банды, которую ее муж взорвал вместе с собой, шли вдогон, и в полупустынных пограничных районах некому было им противостоять. Могор тоже был с ними. Сумеют — возьмут заложниками, надругаются, убьют дитя… Дитя? Боже, ты отнял у меня мужа моего любимого — защити его сына, молилась она, качаясь в седле от усталости.
Где-то на третий день их скитаний Стагир начал беспокоиться, глядеть вперед из-под ладони. Наперерез им ехали всадники, одетые почти так же, как их преследователи.
— Слава Аллаху! — воскликнул наконец Стагир. — Это же кешики моего родича Абдаллы, и он сам с ними.
Бусина двадцать шестая. Альмандин
Попервоначалу Стагир хотел везти ее дальше, в глубь земли Эро, но быстро понял, что в этом нет смысла. Старшая его сестра, пожилая красавица Дзерен, в былые годы родила своему кахану троих и многое знала. Беременность Та-Эль как-то сразу стала вне сомнений, хотя ее не затошнило ни разу, а месячные со всей очевидностью пресеклись только дней через двадцать после «ночи в раковине».
