Я чувствовал, что это не ее мысли, а Маленького Скорпиона, потому что сама она продолжала потихоньку протискиваться вперед. Мне было неудобно ловить ее на слове, но больше я выдержать не мог:
— Уйдем отсюда?
После всего сказанного о театре Дурман было неловко не согласиться. Не протестовала она и тогда, когда я предложил сходить к императорскому дворцу. Он был самым большим, но не самым красивым зданием Кошачьего города. Сегодня дворец выглядел особенно неприятно: перед стенами солдаты, на стенах солдаты… Кроме того, стены были вымазаны свежей грязью, а вода во рву воняла сильнее обычного.
— Иностранцы любят чистоту, — пояснила Дурман. — Грязь — это лучшее заграждение от них!
У меня не хватило сил даже рассмеяться.
На стену вылезло несколько фигурок, которые долго усаживались верхом, по-видимому, боясь свалиться. Дурман возбужденно закричала:
— Высочайший указ!
— Где? — спросил я.
— Смотри!
Люди на стене двигались так медленно, что у меня заныли ноги. Наконец гонцы спустили на веревке камень с белыми знаками. Дурман, обладавшая острым зрением, охнула.
— Что случилось? — заторопил я.
— Перенос столицы! Император уезжает! Беда! Как же мне без него?! — запричитала Дурман, наверняка имея в виду не императора, а Маленького Скорпиона. Тем временем со стены спустили еще один камень.
«Солдатам и народу, — начала читать девушка, — повелеваем оставаться на местах. Переезжаем только Мы и чиновники».
Я поразился мудрости Его Величества и пожелал ему на пол-пути свернуть себе шею. Но Дурман неожиданно обрадовалась:
— Это еще ничего. Раз многие остаются, мне не страшно!
«Интересно, откуда они будут получать дурманные листья после отъезда чиновников?» — подумал я, но в этот момент появился новый камень:
— «С сего дня запрещаем называть Нас „руководителем всех свар“. В минуту грозной опасности народ должен быть сплочен, поэтому Мы становимся „руководителем одной свары“. Все на борьбу с врагом!» — прочитала Дурман и добавила: — Лучше бы совсем без свар…
Мы подождали еще немного, по поняли, что указов больше не будет, так как глашатаи скрылись за стеной. Дурман очень хотелось вернуться и посмотреть, не пришел ли домой Маленький Скорпион, а я отправился к государственным учреждениям, где могли вывесить еще какие-нибудь указы. В восточной стороне, куда пошла Дурман, по-прежнему гремела свадебная музыка, по здесь не было никого, как будто свадьбы в тысячу раз важнее всех государственных проблем.
Особенно интересовало меня министерство иностранных дел, перед которым опять-таки не оказалось ни одного человека. Ах да, министр ведь празднует свадьбу сына и, должно быть, отпустил своих подчиненных. Еще неизвестно, есть ли у людей-кошек иностранные дела, хотя министерство существует.
Я решил выяснить для себя этот вопрос, воспользовавшись отсутствием чиновников. Бесцеремонно вошел — внутри никого. Комнаты не заперты, в них тоже никого и ничего, кроме кучи каменных пластинок с надписью «Протест». Их, наверное, рассылают во всех подходящих и неподходящих случаях: ведь дипломаты — специалисты по протестам. Я хотел найти какие-нибудь документы, присланные из-за границы, но не нашел. Видимо, иностранцы, стремясь облегчить себе дипломатические отношения, никогда не отвечают на кошачьи «Протесты».
Незачем смотреть другие учреждения. Если министерство иностранных дел так гениально просто, то в остальных организациях поди, нет даже каменных пластинок.
А учреждений мне встретилось много: министерство проституции, институт дурманных листьев, управление кошачьими эмигрантами, министерство борьбы с иностранными товарами, палата мяса и овощей, комитет общественной торговли сиротами… Это только самые понятные названия — многих я просто не понял. Чтобы обеспечить всех чиновников службой, или бездельем, требовалось как можно больше учреждений. Мне показалось, что их многовато, по людям-кошкам, по-видимому, было недостаточно.
Я шел прямо на запад, намереваясь заглянуть в иностранный квартал. Нет, пойду лучше домой, посмотрю, не вернулся ли Маленький Скорпион. Я пошел обратно по другой улице и вдруг увидел группу студентов, которые не наслаждались спектаклем или отрубленной головой, как их земляки, а стояли на коленях перед большим камнем с надписью «Памятник великому святому Мацу». Зная, что они тотчас разбегутся, если увидят меня, я тихонько подошел сзади, тоже опустился на колени и стал слушать, о чем они говорят.
Один из студентов впереди выпрямился во весь рост и крикнул:
— Да здравствует мацизм! Да здравствует всеизм! Да здравствует пулопулап[29]!
Все подхватили его вопль. Вдоволь накричавшись, первый студент приказал остальным сесть на землю и произнес речь.
— Мы должны свергнуть всех богов и поставить на их место великого святого Маца! — провозгласил он. — Мы должны низвергнуть родителей, преподавателей и восстановить нашу свободу! Мы должны низложить императора и осуществить всеизм! Мы приветствуем иностранцев, напавших на нашу родину, потому что они пулопулапы! Сейчас мы схватим императора и подарим его нашим иностранным товарищам, поэтому будем действовать немедленно. Затем мы уничтожим старших родственников, учителей, и тогда все дурманные листья, женщины, народ и сам всеизм будут нашими. Великий святой Мац говорил: «Пулопулап — это высше-низший варэ-варэ среди яящихся всего планетозема!» Вперед, на дворец!
Никто не двинулся с места. Студент крикнул снова — опять никто не шевельнулся.
— Может быть, сначала лучше разойтись по домам и убить отцов? — предложил один. — Во дворце слишком много солдат, как бы не нарваться!
Все повскакали с земли.
— Погодите! Сядьте! Значит, начинаем с отцов?
Студенты заспорили, засомневались:
— Если мы убьем отцов, кто будет давать нам дурманные листья?
— Правильно! Сначала нужно захватить все дурманные деревья, а потом уже убить их владельцев!
— Раз у нас нет единого мнения, можно разделиться, — предложил другой. — Антиимператорская фракция пойдет во дворец, а антиотцовская — по домам.
— Но великий святой Мац говорил только об убийстве императора, а не отцов…
— Контрреволюция!!!
— Если мы убьем их, мы нарушим завет великого святого!
Я решил, что юнцы передерутся, но они ограничились воплями. Постепенно крикуны разделились на несколько групп, каждая из которых обращалась к памятнику святого Маца. Затем студенты разбились по одному, но по-прежнему осаждали памятник. Наконец все устали, из последних сил выкрикнули: «Да здравствует мацизм!» — и разошлись. Что за дьявольщина?!
Мне уже больше не хотелось критиковать людей-кошек, потому что никакая критика не сделает из камня прекрасной скульптуры. Все, что можно было извинить, я извинял, а оставшееся приписывал неблагоприятным природным условиям их государства.
Я ждал Маленького Скорпиона, чтобы вместе с ним отправиться на фронт — посмотреть, как они воюют. О других марсианских странах я почти ничего не знал, а Дурман сообщила мне только одно: что у иностранцев пудра тоньше и белее. В ответ на остальные вопросы она качала головой и восклицала:
— Почему он до сих пор не возвращается?!
Я не мог ответить на это, а лишь молился за всех женщин, чтобы в мире никогда больше не было войн.
Дурман буквально не находила себе места. Все кошачьи чиновники удрали, на улицах стало менее людно, но многие еще любовались отрубленной головой Большого Ястреба. Получить вести с фронта было невозможно; никто понятия не имел о государственных делах, хотя слово «государственный» употреблялось здесь особенно часто: дурманные листья — это государственная пища, Большой Ястреб — государственный преступник, грязь в канаве — государственная защита… Пойти за новостями в иностранный квартал значило упустить Маленького Скорпиона, если он вернется. А Дурман приставала ко мне: «Все убежали, даже Цветок! Может, и нам убежать?» Я молча качал головой.
Наконец он вернулся. Дурман так обрадовалась, что не смогла выговорить ни слова, а только уткнулась своей заплаканной мордочкой ему в грудь. Но сам Маленький Скорпион выглядел печальным, с его лица исчезла обычная усмешка.
— Ну, как дела? — спросил я, дав ему немного прийти в себя.
— Безнадежны, — вздохнул он.
Дурман бросила взгляд на меня, потом на Маленького Скорпиона и нерешительно выдавила вопрос, который давно ее мучил.
— Ты снова уйдешь?
Не глядя на девушку, он отрицательно покачал головой. Я не решился продолжить расспросы, чтобы случайно не расстроить Дурман. Впрочем, она и сама, наверное, чувствовала, правду ли говорит ей Маленький Скорпион.
Он отдохнул еще немного и сказал, что хочет повидать отца. Дурман промолчала, но явно прониклась решимостью следовать за ним. Поняв, что его уловка разгадана, Маленький Скорпион беспокойно заходил по комнате; я не мог поддержать его — меня сковывал взгляд девушки. Наконец Дурман не выдержала и расплакалась.
