За столиком одного из самых фешенебельных ресторанов Срединного Города беседуют двое.
— Вот они, степные владетели, — добродушно и недовольно говорил Таир-шах. — Глашатаи эры праведных халифов. В парламенте их половина на половину: можно сказать, они меня и выбирали. Карха на бедре, плеть за поясом, иной с месяц воды не коснется, даже перед намазом физиономию под ветер с песком подставляет, чтобы начистило. Пальцы на руках точно обрубки, а все заводы точного машиностроения ухватили. И скот, молоко, кожи, тутовые деревья, масличные и фиговые рощи — по-современному, сырье для легкой и пищевой промышленности. Ничего, а? В город едут — так непременно с женами: супружниц по старинке экранируют от чужого глаза, а по сути — воли им над собою дают больше, чем иной муженек с современными взглядами. И еще от них зависит, будет ли подписано соглашение, которого мы с вами оба жаждем. Они-то из Эро в Лэн к своей родне без виз попадают, в отличие от меня: зачем им союз на бумаге?
— Сейчас этот дядя займет место для своей кукен, — ответил его спутник. — И бьюсь о заклад, не в отдельном кабинете, а посередь зала, а сверху спустят такой круглый занавес из кисеи, чтобы госпожа могла и покрывало снять для удобства, и красу показать без нарушения приличий.
Упомянутые супруги уселись на возвышении. У полога стали двое кешиков: один черноволосый и молодой, другой — рыжий с проседью. И вид, и ухватки у второго явно не здешние: боец матерый, да не эроской школы.
— А ведь хороша, — заметил Таир-шах. — Он пожилой, а у жены лицо совсем юное. Хотя это, пожалуй, из-за вуали так кажется. Волосы совершенно седые, но вот взгляд сияющий.
— Это же кахан Абдалла. Как я не признал, — точно про себя произнес его собеседник.
— Абдалла? Про его четвертую жену говорят непонятное. Будто он ее подобрал в оазисе у колодца полумертвую, потом отпустил от себя по всей форме, а еще позже взял обратно уже не мусульманкой, а христианкой, вроде как нового человека. Чтобы через промежуточный брак не проходить, что ли? Или ему тройной талак за один зачли? Спросить бы у муфтиев, как они увязали сие с шариатом!
Женщина встретилась с Таир-шахом глазами, чуть подняла бровь. Поманила к себе за кисею рыжеволосого кешика и вполголоса заговорила с ним.
— Вы, пожалуй, и ее знаете, Карен-ини?
— Да, знаю, — суховато ответил тот. — Вы тоже. Вспомните.
«Вот оно что, — смятенно подумал Таир. — Та юношеская эскапада, когда я почти против батюшкиного желания отправился заключать мир с эдинцами, по существу, на разведку… И меня поили, кормили и выручали… И я говорил с президентом, хотя не извлек из этого никакой практической пользы».
Рыжий выслушал свою госпожу, поклонился и направился прямо к двоим высоким персонам.
— Высокочтимый и достославный Таир-шах! Моя госпожа Киншем-кахана, «Победительница Судьбы», супруга князя Абдаллы-ибн-Мансура и мать его сыновей, говорит: «Я помню твою соль. Если тебя что-либо заботит — скажи мне, и я сделаю все, что в моей власти».
— А велика ли власть твоей госпожи? — спросил Таир.
— Так велика, как только Аллах дозволяет смертному, выступающему по его пути! — торжественно произнес Локи.
Бусина тридцать вторая. Адуляр
Для Денгиля его жена была морем в тумане: вблизи со стеклистым плеском разбиваются о гальку мелкие волнешки и уходят, таща за собою скользкую водоросль и песок, а там, за далекой клубящейся стеной, — Неведомое. Вечно напевая что-то хрустальным своим голосом, скользила по одному из их временных пристанищ, на ходу рассовывая по местам все, что неладно положено, резала хлеб и овощи для стола, толкла белье в тазу и развешивала его на веревках, выгибаясь в тонкой талии. В горном доме заплетала Хрейе косичку и читала ей сказки про Белого Льва, Золушку и Властелина Колец. Скакала с мужем по горам и долам — стремя в стремя, рука в руке. Он привык к ее советам, ненавязчивым, брошенным мимолетно, как озорной камешек в стекло. Но к камешку бывал привязан шнур, а к шнурку — шелковая лестница, ведущая узника на свободу.
Тому, что это поистине его богом данная половина — не переставал удивляться. Взял за себя почти силой, но ни слова упрека не услышал. В любовном служении была вроде безыскусна, но отродясь он не испытывал ни с кем ни такой блаженной отрешенности, ни возрождения все силы и молодости. Привык, что женщины берут, поглощают мужчину — эта же одаряла.
И еще было то, до чего все боялись касаться. Отвага движений, бесподобная четкость и пластичность танца, крылатый голос, на вершинах своих достигающий набатной звучности. Всеведение, скрытое за негромким юмором. Непонятная сцена в Зале Тергов и еще менее ясное ночное приключение в эроских лесах.
В городе Эдине они с Денгилем заняли прежнюю ее квартиру на улице Трех Берез. Дом после обыска и грабежа стоял запечатан и пустешенек, точно скорлупа от съеденного ореха. Правда, Тэйни уверяла, что и конфисковать было почти что нечего. В любом случае, думал он, неплохо: воспоминания ушли вместе с вещами. Или не ушли, а притаились?
С собой они, несмотря на свое высокое положение, привезли тоже немного. Все богатое и красивое в семье оставлялось для дочки, а затаскивать Хрейю в военное положение было нельзя.
Ибо хотя Оддисена забрала под себя уже весь Динан и стояла, где гласно, где негласно, за спинами новых народных избранников, старое правительство и остатки его спецвойск вот уже с месяц как закрылись в Замке Ларго.
Кроме Денгиля, в городе были Шегельд и Диамис. Первый работал второразрядным чиновником в департаменте образования, а вторая, как и прежде, в Музее Серебра.
«Звездочет» и напросился ним вечером на чай с медом и коржиками. Пил долго, мялся, глядел в донышко чашки. И вдруг заговорил с Денгилем в отсутствие жены — вопреки семейному обычаю.
— Они утверждают, что согласны сдаться.
— Я слышал, — нетерпеливо кивнул Денгиль; незачем докладывать военные новости человеку, который только ими и живет. — Поднимать аэропланы и рушить стены артиллерией бессмысленно, раздавим орех вместо того, чтобы вынуть сердцевину. Однако сеть подземных переходов практически блокирована, вокруг стен вторая стена — наша, а запасы продуктов все-таки должны подойти к концу, даже если заключенных сразу же истребили.
— Слышал ты не всё. Свои окончательные требования они сообщили два часа назад. Обсудить капитуляцию они желают с магистром Танеидой Стуре. Собственно, почему они держат ее за нашего магистра, если мы ее таковым не выбирали?
Денгиль ахнул от внезапного прозрения:
— Ее силт — один из древних колец Странника Дэйна. Тех самых.
— Конечно. Есть легенда, что отмеченный Странниками магистр кольценосцев никогда не клянется, никогда не лжет и абсолютно ничего не страшится. В отличие от камня, характер человека виден всем.
— И что же они требуют от… магистра?
— Чтобы она явилась совершенно одна. Поручиться за ее целость или дать заложников не желают. А после этого — они еще подумают, соглашаться ли на наши условия.
— Блеф и откровенное издевательство.
— Разумеется.
— Да; но слово уже сказано, — Тэйни вошла в их беседу так неожиданно, что оба вздрогнули и обернулись. — Для моей чести нет выбора.
Она стояла в дверях гостиной, руки чуть влажны от того, что мыла посуду, — и тот самый силт на пальце.
— Ты слышала то, что тебе не предназначено.
— Вы таились от меня. Надо было предупредить. Только я и так узнала бы о том, что мне придется сделать.
— Дурочка и безумная. Они понимают, что для них нет исхода, злобны и хотят отомстить. Ты хоть соображаешь, что в Замке могут сделать с человеком при помощи тамошней специальной техники? С тобой?
— Соображаю, — она подошла сзади, охватила мужа за плечи. — То же, что с тысячами при Марэме и Эйтельреде, с сотнями тысяч за несколько сот лет до них. Но ничего более. Я пойду говорить.
Их поразил ее тон — властный и в то же время какой-то обыденный. Так говорят о само собой разумеющемся.
— Дочка, — вступил Шегельд, который за время разговора мужа и жены покусывал губу. — Если они не выпустят тебя невредимой — от Ларго не останется и того, что от Бастилии. Ни с чем не посчитаемся, а уж в землю вобьем.
— Не отягощайте моей души этим признанием, — Тэйни слабо усмехнулась. — И прошу вас — не экспериментируйте над людьми Марэма. Они… они ведь люди. Злые, больные от своей ненависти — но люди.
…Старая Диамис стоит на коленях перед Богоматерью Ветров, мешая все мольбы и все религии:
— Матерь Божья, спаси и сохрани прекраснейшее из созданий земных! Иисусе, защити ее мужество и ее женственность обоими руками Своими, правой и левой, что ближе к сердцу! Ты ведь истинное Слово Бога Всемилостивого и Всемилосердного, Мертвящего и Оживляющего, Первого и Последнего — не дай земле опустеть!
