дремучие… А на мельнице все чисто. И главное, какие у нас основания для обыска? Мы не махновцы, для таких действий есть определенный порядок: составляются бумаги, указываются веские основания… Сам прекрасно знаешь заведенный порядок. Что мы напишем? «Поиски колдовских птиц»? И как мы будем выглядеть в глазах того же Аверьянова? Я на риск идти никогда не боялся и к разносам привык, просто-напросто терпеть не могу ситуации, когда нечего сказать начальству в свое оправдание. Придется стоять болваном, разводить руками и тупо твердить: «Так получилось…» Или у тебя есть идеи, как обыск убедительно обосновать, чтобы не выглядеть идиотами или разгильдяями?
– Нам мог и сигнал поступить… Арестовали же мы Барею на основании анонимки…
– Там была совершенно другая ситуация, – сказал Радаев. – Если уж речь зашла о Кольвейсе, мы обязаны были отреагировать, пусть даже на анонимку. Сейчас – другое дело. Не те основания… Предположим, мы получили сигнал, что Жебрак припрятал на мельнице оружие… Ты что-нибудь такое имел в виду?
– Да, что-нибудь вроде… Если уж нет другого выхода…
– Не пойдет, – решительно сказал Радеев. – Сигнал должен иметь имя и фамилию – как это было совеем недавно с хутором Сторбача. И человек был в наличии, и факты подтвердились, нашлось оружие… А как в этой ситуации быть? Поддельного «информатора» готовить? Или левой рукой написать анонимку на собственное имя? – Он поморщился. – Грязная работа… Никогда в жизни дел не шил. Мне шили – это бывало… Да и ты в пошивочных работах не замечен. Неужели будешь погоны пачкать?
– Не хотелось бы, – сказал я, глядя в пол.
– Вот видишь… К тому же у этого чертова Жебрака есть привычка жалобиться. Не кляузничать попусту, а именно жаловаться, если посчитает, что его обидели зазря. Такое вот у него обостренное чувство собственного достоинства… Гармаш рассказывал, он еще при поляках дважды подавал жалобы на мелких чиновничков, как-то его ущемивших. И когда пришли наши, ходил жаловаться в райком партии – какой-то молодой активист из комсомольской бригады, когда пошла первая волна коллективизации и национализации земли, с ним каким-то неподобающим образом разговаривал, за «наган» хватался. И при немцах однажды не смолчал. Двое полицаев завернули к нему незваными гостями, все перевернули в поисках самогонки, двум гусям головы скрутили и увезли. Жебрак ездил к бургомистру… И знаешь, что самое интересное? Всякий раз добивался правды. И тех чиновничков поляки приструнили, и горячий комсомолист втык получил, и полицаев наказали. Я так думаю, все оттого, что обидчиками Жебрака всякий раз оказывались люди мелкие, которых начальству не грех и взгреть в рамках борьбы за соблюдение закона и порядка – на общественное мнение это производит впечатление… Хотя какое уж было при немцах «общественное мнение». И все равно при удобном случае создавали видимость, что идут навстречу народу, законность блюдут, а самоуправство не одобряют…
– Мне этого Гармаш не рассказал, – сказал я с досадой.
– Он тогда еще всего не знал, я только сейчас от него… Словом, есть все основания подозревать: если мы ничего не найдем, поступит и на нас жалоба. А ты же знаешь директиву: ввиду специфики местных условий вести себя максимально деликатно. Я жалоб не боюсь, и не такие кляузы на меня писали, и не такие штукари… Просто обозначится ситуация, про которую я только что говорил: стою перед начальством, развожу руками и ничего толкового в свое оправдание сказать не могу. Паршивая ситуация, не люблю таких… Да и ты наверняка тоже… Все наши версии строятся на одном-единственном допущении, что на мельнице найдется нечто. А если нет – мы в… довольно незавидном положении. Или ты считаешь иначе?
Я молчал. Нечего было ему возразить. Когда молчание стало тягостным, угрюмо спросил:
– Что же, ничего нельзя сделать? Устраняемся?
– А вот этого я не говорил! – энергично сказал Радаев с какой-то странной интонацией, чуть ли даже не с бравадой (хотя всякая бравада была ему категорически не свойственна). – Не люблю паршивых ситуаций, но иногда приходится идти на риск. Иди к себе, возьми автомат и быстренько возвращайся. Рискнем!
…За руль «Доджа – три четверти» Радаев посадил Петрушу, а я без приказа устроился с ним рядом. Сзади разместились подполковник Федя Седых и его ординарец Вася Тычко – Радаев сначала распорядился заехать в палац (где еще шли вялые поиски на последнем оставшемся неосмотренном этаже, третьем), ушел в дом и через несколько минут вернулся с Федей и его ординарцем.
Когда они сели в машину, не задав ни единого вопроса, я окончательно убедился: происходит что-то неправильное. Федя Радаеву не подчинен ни с никого боку. То, что его батальон ведет поиски в палаце – результат приказа командира полка, пусть и по официальной просьбе Радаева, поддержанной дивизионным Смершем, и, несомненно, одобренной командиром дивизии. Однако Радаев никак не может приказать Феде сопровождать нас на мельницу – только попросить. Значит, он попросил, а Федя согласился и уж своей властью велел ординарцу сопутствовать. Согласился чуть ли не моментально. Получается, Радаев что-то крутит совершенно частным образом – при его-то осторожности и нелюбви к «паршивым ситуациям», скептическом отношении к моему рассказу это выглядит довольно странно. Или я не все о нем знаю? И самое время подумать о реальности того самого загадочного спецотдела?
И почему, кстати, Радаев взял именно «Додж», хотя в нашем гараже стояли три «Виллиса», в том числе и его собственный? Впятером нам в «Виллисе» было бы чуток тесновато, но сколько раз так и ездили. Потому что в «Виллисе» хватало места только нам, а вот в «Додж» можно посадить еще несколько человек? Следовательно, подполковник уверен, что на обратном пути у нас непременно будут пассажиры, понятно кто? Что я о Радаеве не знаю? Нужно признать, многое – чем он занимался до назначения к нам, остается тайной за семью печатями. О себе он говорил скупо – в нашей системе давно, служил в Средней Азии, на Дальнем Востоке, в Карелии…
А там и думать стало некогда – Радаев тронул Петрушу за плечо:
– Притормози…
Машина остановилась почти на том же самом месте, с которого я недавно разглядывал мельницу. Радаев встал в машине и поднял к глазам бинокль. С минуту смотрел на мельницу, вновь усевшись, сказал:
– Значит, так… Возле коновязи телег нет. Стоит только бричка, запряженная каурой лошадью. Людей на подворье не видно. Подъезжаем, входим, аккуратненько собираем всех в комнату – капитан говорил, там есть большая горница… Вы, старший лейтенант, и вы, сержант, осмотрите все помещения и убедитесь, что там никого больше не осталось. Если
