Зоркие глаза женщин сразу распознали мужей и братьев.
— Это наши, наши! — закричали они.
При этом известии дети запрыгали от радости. Но Старейший сурово приказал им стоять смирно.
Затем он двинулся навстречу прибывшим, потрясая чем-то вроде начальнического жезла, сделанного из оленьего рога. Ручка его была покрыта рисунками, изображавшими диких зверей.
Охотники приветствовали старика протяжными дружественными криками.
Они рассказали Старейшему о своих странствиях по лесам, а он поведал им, что за это время произошло в пещере.
Охотники принесли часть туши молодого северного оленя и половину лошади. Это было все, что им удалось добыть. Дичи стало гораздо меньше: уж очень много гонялось за ней охотников соседних племен. С такими охотниками повстречались обитатели пещеры и даже вступили с ними в бой. Но враги бежали после первой же схватки. Никто из жителей пещеры не погиб.
Только у некоторых охотников на коже виднелись царапины и ссадины, запекшиеся кровавые рубцы. Другие прихрамывали и шли, опираясь, вместо костыля, на сломанный сук.
Наконец охотники приблизились настолько, что можно было расслышать их голоса. Тогда матери подняли детей на руки и, храня молчание, почтительно склонились перед мужьями и братьями.
Прибывшие, несмотря на усталость, дружескими жестами ответили на этот безмолвный привет.
Старейший рассказал охотникам, что обитатели пещеры без малого четыре дня почти ничего не ели, и предложил тут же раздать всем по небольшому куску мяса, а остальное спрятать до завтра и испечь в золе.
Часть молодой оленины немедленно разделили на куски. Однако куски были неодинаковые: охотники захватили себе лучшие, а матерям и детям достались похуже. Но они и этому были рады. Получив свою долю, они уселись подальше от мужчин.
Как только Старейший подал знак, все жадно накинулись на мясо, разрывая его руками и глотая огромные куски.
Старейший получил самый почетный и лакомый кусок — содержимое оленьего желудка. Это было отвратительное пюре из полупереваренных трав, но у охотников оно и поныне считается самым изысканным блюдом.
Старик старался есть медленнее, смакуя, как истый знаток, странное рагу, принесенное ему сыновьями. Но как только он замечал, что никто не глядит на него, он начинал совать в рот кусок за куском, с безудержной прожорливостью самого жадного из своих правнуков. Старейший был голоден, и в эту минуту он не мог думать ни о чем, кроме еды. Разве не приятно было чувствовать, как исчезает голод с каждым новым проглоченным куском? И он позабыл о двух отсутствующих на этом пиру — о Креке и Ожо. А ведь старик любил Крека больше других детей.
Но вот последние крохи были съедены и люди стали подумывать о возвращении в пещеру. Охотники, сытые и усталые, заранее предвкушали ту минуту, когда они улягутся на теплой золе или на шкурах под сводами старой пещеры. Еды у них хватит на день или на два.
Такие беззаботные дни редко выпадали на долю первобытных людей. Такие дни — высшая награда и величайшая радость для тех, кто жил в непрестанной борьбе со стихиями.
В эти дни полного спокойствия, бездействия, сытости люди набирались сил для новых охотничьих странствий, всегда опасных и трудных.
Они отдыхали после утомительных, долгих скитаний по лесам, где всегда можно было встретить свирепого зверя или попасть в засаду к враждебному племени. Лениво растянувшись на шкурах, охотники дремали или беззаботно болтали.
Чаще всего они толковали о приключениях, случившихся во время охоты, или вспоминали о встрече с редким животным, попавшимся в лесной чаще. У каждого находилось, что рассказать и чем похвастать.
Иногда, какой-нибудь охотник брал кость или плоский камень и на нем острым резцом выцарапывал охотничьи сцены, животных — словом, все, что запомнилось ему или удивило его. Конечно, эти рисунки на камне или кости были очень грубыми, неумелыми. Но порой первобытный художник так живо и верно изображал животных, что мы и теперь восхищаемся искусством этих далеких мастеров.
Охотники, утолив терзавший их голод, заторопились домой. Но они так устали, что продвигались вперед очень медленно.
Уже наступила ночь, когда они подошли к пещере. Обычно еще издали они замечали красноватые отблески пламени, озарявшие приветливым светом вход в их подземное жилище. Но на этот раз вход был погружен в глубокий мрак. Свет — веселый, бодрящий, ласковый свет — исчез.
Отряд остановился у подножия скалы. Старейшины стали совещаться.
«Что здесь случилось без меня?» — подумал Старейший и тихо сказал своим спутникам: — Хранителем огня сегодня остался Крек. Предупредим его о нашем приходе. Один из охотников взял костяной свисток, висевший у него на шее и пронзительно свистнул.
Но никто не откликнулся.
— Значит, — прошептал Старейший, и суровое сердце его дрогнуло, — значит, Крек умер. Наверное на мальчиков напали. Или они убиты или уведены в плен каким-нибудь бродячим племенем.
— Нет, — возразил один из старейшин, — уже давно поблизости не встречался ни один чужеземный охотник. Крек и Ожо просто заснули.
— Поднимемся в пещеру, — сурово промолвил Старейший. — Если они заснули, они будут жестоко наказаны.
— Смерть им, смерть! — раздались свирепые голоса.
— Смерть, если, на горе нам, огонь погас! — Неужели они лишились огня? Сначала охотники лишь удивились и встревожились, заметив отсутствие красных отблесков у входа в пещеру. И только теперь бедняги ясно представили себе, какие страшные несчастья сулит им потеря огня.
Что за беда, если дети погибли, — ведь пользы от них мало, а кормить их все-таки надо.
Но если погас огонь — огонь-утешитель, который так весело потрескивал на очаге… Мысль об этом приводила в трепет самого мужественного охотника.
Если огонь умер, люди тоже умрут. Они знали, чувствовали это. Как они тосковали по огню во время своих охотничьих странствий! Но ведь тогда они разлучались с ним ненадолго. Но теперь… теперь огонь покинул их навсегда. Значит, они неизбежно погибнут.
Никогда они не попадали в такое ужасное положение.
Огонь, верный и жаркий огонь жил в пещере много лет. Никто не знал, кто и когда занес огонь в их жилище…
Летом трава и деревья иногда загорались от молнии, падавшей с неба, как утверждали опытные охотники.
Но как быть зимой? Идти к соседям просить, как милости, горящую головню? Но чаще всего, окрестные племена, укрывавшиеся по неведомым тайникам, сами сидели без огня, а те, у кого в жилище пылало благодатное пламя, те ни за что не согласились бы поделиться этим неоценимым сокровищем.
— Вперед! — приказал Старейший дрожащим голосом.
Уже не раз Гель и Рюг доносили старейшинам, что стая громадных гиен, привлекаемая запахами гниющих отбросов, бродит по ночам около входа в пещеру. Только свет костра удерживал их на почтительном расстоянии.
Но теперь огонь угас, и эти отвратительные животные могли забраться внутрь пещеры, поэтому охотники поднимались по ступеням молча и осторожно, с рогатинами наготове, оставив женщин и детей внизу, у подножия скал.
Но пещера была пуста, со стен ее веяло ледяным холодом. Охотники ощупью обшарили жилище; они перебирали угли очага, с надеждой ощупывали золу. В середине куча была еще тепловатой…
Напрасно Гель, бросившийся на золу ничком, дул изо всей силы, пытаясь разжечь тепловатые угли — ни одна искорка не вспыхнула.
Огонь потух, потух навсегда, а Крек и Ожо исчезли! Эту зловещую весть принес Гель матерям и детям; Старейший послал его передать приказание идти в пещеру.
Наконец все собрались вместе. Никто не мог больше сдерживать громких рыданий. Кто упал в горе на землю, кто остался стоять. Но все они были потрясены, подавлены…
Когда прошел первый взрыв горя, измученные люди забылись тяжелым сном. Но и во сне они стонали и вздрагивали. Только Старейший, Рюг-большеухий и Гель-рыболов бодрствовали во тьме. Юноши должны были вплоть до самого рассвета сторожить вход в пещеру.
Всю ночь Старейший просидел возле холодного очага. Как возродить огонь, как вернуть его в пещеру? Но напрасно он рылся в смутных обрывках давних воспоминаний. Он был стар, его память ослабла и не могла подсказать ему, как искать спасения от мрака и стужи, воцарившихся отныне в пещере.
Когда серый рассвет медленно разогнал темноту, покрывавшую землю, Крек открыл глаза и немало удивился, увидев себя на дереве. Впрочем, он сразу все припомнил, взглянул на братишку, спавшего у него на руках, и быстро перевел глаза на равнину, расстилавшуюся под ними.
Все видимое пространство, вплоть до темной опушки леса, казалось безжизненной пустыней. Земля была совсем голой, нигде ни былинки.
