Зато память прекрасная: всех известных персон и их родню до седьмого колена — и прошлых, и настоящих — перечислит с закрытыми глазами. Кто когда родился, женился и умер, где жил и куда уехал, кому бородавки выводили, а кто «французкой»* болел, и прочие совсем уж неприличные подробности. Ну, зачем, скажите, серьёзному генералу слушать, как он пятьдесят лет назад опростоволосился и упал в навоз, слезая с лошади? А старушка Зубатова к радости генеральских гостей и цвет штанов вспомнит, и даже кличку кобылы. Страшная женщина.
— Кто здесь? — старуха сощурилась, пытаясь разглядеть размытый силуэт.
— Добрый вечер, Дарья Васильевна. Это я, Соня. Соня Загорская, — Софья подошла к столу и села напротив.
— А, Сонечка! Здравствуй, милая. Как дела? Как семья?
— Всё хорошо, спасибо. А как ваше здоровье?
— Какое здоровье в мои годы, деточка. Потихоньку поживаю, пока Бог не прибрал. Чайком вот балуюсь, налей себе тоже.
Соня налила. Чай и вправду подействовал успокаивающе. Или Зубатова тому причиной? После зловещей истории в тёмной гостиной окружающая обстановка казалась такой безмятежной и умиротворяющей. Мягкое освещение, белая скатерть, сверкающие приборы, запах фруктов и пирожных. И Дарья Васильевна в старинном палевом платье представлялась родной и уютной бабушкой. Соня вдруг поняла, что проголодалась и потянулась к тарелке со сладостями.
— И мне, милая, возьми эклеров. Тут хорошие эклеры — мягкие, пышные. Мне-то уже грильяжей всяких не погрызть. Была Зубатова, да одна фамилия и осталась, а зубов-то и нет совсем.
Старуха зашлась в тихом булькающем кашле, который при некотором размышлении можно было истолковать как смех. Соня тоже улыбнулась:
— Зато чувство юмора у вас прежнее.
— Только оно, милая, и остаётся в нашу сумрачную эпоху.
— Что же в ней сумрачного, Дарья Васильевна? Войну закончили, с испанкой справились, революций — и тех у нас не случилось, не то, что в Европе. Неплохо живём вроде.
— Война — зло большое, но исправимое. И болезни проходят. А вот с другим злом бороться непросто.
— Вы о чём? Что за зло такое? — Соня поёжилась. Кажется, гнетущая атмосфера гостиной начинает просачиваться и сюда.
— Ясно какое. Диавол. Сатана. — Старуха откусила эклер и начала медленно пережёвывать.
Соне вдруг показалось, что Зубатова намеренно создала провокацию и теперь наслаждается произведённым эффектом. Не то чтобы девушка считала себя крайне набожной, но праздничные службы с семьёй исправно посещала. И Книгу Жизуса читала, разумеется. Но дьявола представляла себе как нечто абстрактное — незримое воплощение всех бед и несчастий. Старуха же говорила о нём, скорее, как о конкретном человеке, о чём Софья не преминула заметить.
— Разумеется, так и есть, — подтвердила Дарья Васильевна. — Я ещё не сошла с ума. Не демон с рогами, а вполне себе человек, просто натура у него дьявольская. Магический разлом помнишь в конце войны? Хотя, где тебе помнить, ты молодая ещё. Думаю, то бедствие Диавола и пробудило.
Не так уж давно та катастрофа и случилась — около трёх лет назад. Но об этом почему-то крайне скудно писали и старались не упоминать. Соня лишь знала, что после разлома война как-то сразу закончилась, а в Европе и Российской Империи практически исчезла магия.
— И кто он такой, этот дьявол? Что ему надо?
Разговор получался очень странный и какой-то мистический, но Соня решила подыграть старушке. Сто лет всё-таки или сколько ей там. В таком возрасте поверишь в любую чушь. Например, что аэроплан сотню человек в воздух поднимет или что плесенью можно победить инфекцию. Что же, подыграем.
— А что нужно Диаволу? Души. Вот он их и собирает.
— И много собрал?
— Слышу по голосу, тебе чудно́ это кажется. Думаешь, Зубатова совсем свихнулась на старости лет?
Соня покраснела, понадеявшись, что близорукая собеседница не заметит.
— Простите, пожалуйста, не хотела вас обидеть. Просто это всё звучит как… сказка, выдумка.
— Выдумка или нет, а Барышкина-младшая по-настоящему умерла. Слышала, небось?
— Да. Это ужасно, в таком возрасте. Но это же был тиф? Или разбитое сердце? Все разное говорят.
— Врут все, не верь никому. Диавол её прибрал. Хитрый, подлый. Прикинулся добрым, в ресторацию позвал, искушал. Плод греха дал, персидское яблочко. Она взяла, но не надкусила. Побоялась. Так и померла с яблочком в руках.
Старуха покрутила перстень с огромным рубином на иссохшем пальце. Соне показалось, что камень кровожадно вспыхнул. От кольца веяло тёмной, какой-то яростной силой. Не иначе артефакт — из старых, родовых. Ну, надо же. Соня читала, что мощные артефакты перед концом войны у владельцев позаимствовали (как выяснилось, насовсем), а у Зубатовой перстень остался. Интересно, что он делает?
Соня пожалела, что вступила в разговор. Определённо, старуха не в себе. Всё-таки возраст. Надо бы княгиню предупредить, а то сейчас люди придут, неловко будет. А старуха продолжала нести свой бред, уже не обращая внимания на девушку.
— Три души уже собрал и дальше будет. Третья, дурочка молодая, розовое надела и чёрное. Надеялась и прощалась, как знала. Оттого и косу состригла, боялась, что не совладает с соблазном, корила себя. Эх, Машенька, легковерная душа. И ты остерегайся, деточка. Коварный он, Диавол…
В гостиной зашумели отодвигаемые стулья, зашуршали платья, и через пару мгновений в дверях столовой появились утомлённые стихами дамы с хозяйкой во главе. Зубатова затрясла своей маленькой седой головой:
— Уж не взыщите со старухи, душа моя, Ангелина. Захотелось чаю, вот я и упросила Сонечку меня проводить.
— Что вы, что вы, это так мило! — замахала руками княгиня. — Прошу вас, дамы, к столу, к столу. Натали, подавайте торт! Несите меренги! Всё несите!
Гости начали рассаживаться по местам. Дарья Васильевна улыбалась, приветствуя новых соседок по столу, задавала вопросы, что-то отвечала. И Соня могла поклясться, что сейчас безумная старуха выглядела абсолютно нормальной.
* * *
Письмо от тёти Саши пришло на следующее утро.
Соня утащила его к себе в комнату после завтрака, не распечатывая. Хотела почитать в одиночестве.
Тётя Саша очень милая и добрая. Правда, грустная всегда. Надо ей ответ написать быстрее. Хоть и не любит Софья писать писем, но телефона у тёти, увы, нет. А то бы звонила ей, хоть каждый день.
«Здравствуй, милая Сонечка!
Пишу тебе из нашей заснеженной глуши. Снегопады нынче такие, что нас завалило почти полностью. Гулять совсем неудобно стало, поэтому я только на крылечко выхожу. Деревья белые-белые стоят, и пруды замёрзли, очень красиво вокруг. Фёдор дорожки кое-где прокопал, ездит на санях в деревню и на почту, так что с провизией у нас всё в порядке, и письма приходят регулярно. Дров мы тоже запасли с избытком, не замерзаем. А там, глядишь, и весна скоро, а за ней и лето, и вы меня навестить приедете, как обычно.
Очень по всем вам скучаю и жду встречи. Напиши мне, Сонечка, как твои дела, как учёба? Не нашла ли себе жениха? Знаю, знаю, ты сейчас фыркаешь, но вдруг приглянулся кто?
Маме твоей я отдельное письмо отправила. Передавай ей и папеньке, и Лёлику сердечный привет от меня.
Высылаю тебе фотокарточку. Это у нас ещё прошлым летом снимали, помнишь? Я запамятовала, забыла тогда готовую забрать, а владелец ателье, любезный Филипп Степанович, напечатал и прислал две копии, и даже цветные. Я тут в глуши про новинки не знаю, а оказывается, фотокарточки можно акварелью раскрасить. Диво дивное. Очень мы тут чудесно получились, как думаешь?
Обнимаю тебя от всей души и надеюсь на скорую встречу.
Твоя Александра».
Из конверта на зелёное покрывало кровати выпала фотокарточка, и Соня сразу вспомнила. Июль, прошлый год. Тётя Саша обнимает с двух сторон Софью и Лёлика, все улыбаются. И… не может быть.
Нет, всё-таки может.
Разрозненная мозаика, крутившаяся в голове со вчерашнего вечера, сложилась полностью. Соне даже показалось, что она услышала характерный щелчок.
