— А ну тебя, — сказал Сигизмунд. Подобрал листок, расправил. Тяжко вздохнул. Права Виктория. Настоящий Генеральный Директор в подобные истории не вляпывается. Настоящий Генеральный Директор сидит в дорогом кабаке и лапает дорогих девочек. Потому что не вляпывается, мать его ети, в подобные истории, а делает деньги.
Для начала позвонил минхерц-товарищу Александру Данилычу. Этого, по крайней мере, мать видела. Во плоти.
Скрипучий старушечий голос осведомился:
— А вы Алексашу по делу или как?
— По делу, — сказал Сигизмунд.
— А вы Алексаше кто?
— Сослуживец, — соврал Сигизмунд.
Там помолчали. Слышно было, как орет кошка. Сигизмунду даже показалось вдруг, что он чует едкий кошачий запах.
Потом бабка спросила:
— Сослуживец — это по какой линии?
— По партийной, — молвил Сигизмунд веско.
Бабка еще помолчала. Переваривала, должно быть, услышанное. Потом осведомилась:
— А вас как по батюшке?
— Сигизмунд Борисович.
— Ой! — почему-то всполошилась бабка. И тут же яростно крикнула: — Брысь, проклятая! Это я не вам… Так что же вам не сказали-то, Сигизмунд Казимирович… Помер Алексаша, год уж как помер…
— Как? — растерялся Сигизмунд. — Как это помер?
— Так помер, — зачастила бабка, — вот уж годовщину справили… Инсульт. На боевом посту. Гражданская панихида была, выступали много… А что же вам-то, Сигизмунд Казимирович, никто не позвонил?
— Извините, — сказал Сигизмунд. — Здоровья вам.
— И вам, и вам… — отозвалась бабка.
Сигизмунд положил трубку. С трудом удержался, чтобы не шарахнуть телефоном в стену. Кретин! Бабка тоже хороша. Распереживалась, что «Сигизмунду Казимировичу» не сообщили. А чего ему сообщать, коли он помер аккурат на двадцать пять лет раньше «Алексаши».
Дурацкая затея, от начала и до самого конца.
С другой стороны, если один из этих старперов до сих пор жив и в здравом уме, то, возможно, у него-то как раз и хранится ключ. К тайне. К Лантхильде.
Номером два шел какой-то Арсений Сергеевич.
На звонок ответил молодой парень.
— Кого? — переспросил он. — Здесь такие не… Погодите, КОГО?
Сигизмунд повторил.
— Арсения Сергеевича? Так он уж лет пять как того…
— Извините, — буркнул Сигизмунд.
— На здоровье, — ответил парень.
Третьим шел Федор Никифорович. Сигизмунд собрался с силами, набрал номер и жэковским голосом потребовал его к телефону.
— Это я, — спокойно сказали в трубку.
Сигизмунд от неожиданности чуть не выронил телефон.
— Простите?
— Вам Федора Никифоровича? Это я. С кем имею?..
Что-то подтолкнуло Сигизмунда ответить:
— Это Стрыковский.
Возникла пауза. Потом Федор Никифорович осторожно осведомился:
— А по имени-отчеству… можно?
— Сигизмунд… Борисович.
— Вы сын Ангелины?
— И это тоже, — сказал Сигизмунд.
Еще одна пауза.
— У вас что-то случилось?
— С гаражом.
— К вам приехать?
— Ну что вы поедете… У меня машина. Я сам к вам приеду. — Тут Сигизмунд вдруг смутился и поспешно добавил: — Если позволите.
— А гараж? — спросил Федор Никифорович.
Изнемогая от идиотизма ситуации, Сигизмунд выдавил из себя «пароль»:
— Гараж… он… понимаете, в гараже сперва… ЗАВОНЯЛО… а потом… ВЫВЕТРИЛОСЬ…
Но Никифорович отреагировал не так, как отреагировал бы любой нормальный человек. Он не стал смеяться — он разволновался. Даже как будто разгневался.
— Выветрилось, говорите? Давно? И вы допустили?
— Понимаете… — Сигизмунд замялся. — Мне трудно объяснить… Не совсем завоняло… Давайте я лучше к вам приеду. Когда вам удобнее?
— В любое время, — твердо сказал Никифорович. — Чем раньше, тем лучше.
— Я заеду завтра. В девять вас устроит?
* * *
Сигизмунд положил трубку и вышел на кухню — курить. Его бил озноб. Странно, но он смертельно устал. Будто вагон разгрузил. А всего-то — по телефону позвонил. Он не знал — и знать не хотел — что именно его перевозбудило: мысль о Лантхильде или скорая разгадка дедовской тайны. Завтра, думал он, завтра. Нужно поскорее лечь спать. Проклятье, теперь ведь будет не заснуть.
Пытаясь унять нервную дрожь, прошелся по квартире. Постоял перед фотографией деда. Дед, как всегда, был всеми недоволен, но толку с этого немного: безмолвствовал дед.
— Ну что, дед, — сказал Сигизмунд, — подобрались мы к твоему партийному капиталу?
И тут раздался телефонный звонок. Сигизмунда передернуло. Нехороший это был звонок. Не звонок, а крик.
Метнулся в комнату, схватил трубку, крикнул:
— Да?..
Был почти уверен: сейчас ему сообщат, что Федор Никифорович скоропостижно скончался.
Но это звонила Виктория.
— Я вас разбудила?
— Почему? — оторопело спросил Сигизмунд.
— Голос у вас какой-то странный… — Вика помолчала. — Сигизмунд, у вас… У вас Анастасии нет?
— Аськи? Нет… Ее здесь и не бывает почти… А в чем дело?
— Ее дома нет.
— Господи, и всего-то…
— Давно нет.
— С утра?
— Меня не было три дня… Я пришла — дома никого. Сегодня она не приходила. И не звонила. А реж ничего не знает.
— С Аськой еще и не такое бывало, — сказал Сигизмунд. — Загуляла, небось.
Вика странно всхлипнула в телефон.
— Сегодня из театра приходили. Искали… Говорили, два дня уже ищут. Она всегда звонит. Хоть в каком загуле, хоть из вытрезвителя, хоть из ментовки… — Вика помолчала и призналась: — Мне страшно.
Сигизмунда взяла досада. Взрослая баба, университет, Рейкьявик, редуплицирующие глаголы — а звонит с разными глупостями. Страшно ей, видите ли.
— Чего вы испугались, Виктория?
— У нас календарь на стене…
Сигизмунд поморщился, вспомнив тошнотворно-сладкий ужас с котятами и бантиками, которым Аська преискусно маскировала матерную надпись на обоях.
— Я уходила двадцать третьего… Ну, в день Советской Армии… Они и гуляли по этому поводу…
— Им только повод дай, — проворчал Сигизмунд.
Но Вика как будто не слышала.
— А следующий день, двадцать четвертое, на календаре замазан. Черным маркером.
— Ну и что?
— Не знаю… Гляжу и страшно… И еще…
— Ну что там еще?
— Поперек котят… Котят помните?
— Да помню! — взорвался Сигизмунд. — Что поперек котят? Вы можете говорить по-русски или разучились?
Вика сказала еле слышно — сдерживая слезы:
— Она написала черным маркером: «ЭТОТ МИР — СРАНЬ!»
У Сигизмунда разом все оборвалось.
— Да ничего, найдется, — сказал он нарочито небрежно. — Мало ли что Аське в голову стукнуло.
— Вот именно, — деревянно отозвалась Вика. — Мало ли, что ей стукнуло.
И положила трубку.
Федор Никифорович жил на Московском проспекте, недалеко от станции метро «Электросила», в просторной квартире, где было полно вещей шестидесятых годов. Вещей в деревянных корпусах. Вещей, с которыми аккуратно обращались. Вещей, в свое время очень престижных и дорогих. Из нового в квартире была только стальная дверь.
Сигизмунд вошел и мгновенно погрузился в мир своего детства. Мебель Федор Никифорович с дедом, очевидно, брали в одном распределителе.
Правда, сам Федор Никифорович мало походил на зачарованную королевну из заснувшего на сто лет замка. Это был очень старый человек, костлявый, с пигментными пятнами на тонкой, пергаментной коже рук. Легко было представить себе его в гробу. Он улыбнулся Сигизмунду, показав длинные желтые зубы.
— Вы Стрыйковский! — сказал он, открывая дверь. — До чего же похожи на Сигизмунда!
— Я и есть Сигизмунд, — отозвался Сигизмунд.
Старик понравился ему с первого взгляда.
Федор Никифорович сразу потащил Сигизмунда на просторную кухню, загроможденную круглым массивным столом, деревянным диванчиком с плюшевой обивкой и неизбежным ковриком на стене — с грузинкой, горами и оленем. На подоконнике, рядом с проросшим луком в майонезной баночке, стоял старый телевизор «Горизонт».
Проходя мимо открытой двери в комнату, Сигизмунд машинально бросил туда взгляд. Все как у деда. Только на необъятном, как аэродром, сталинских времен письменном столе стоял компьютер. На экране змеились нарядные разноцветные графики (ай да дедок! идет в ногу со временем!)
— Садитесь, Стрыйковский, — кивнул Федор Никифорович на диванчик, — а я пока чайку соображу…
Сигизмунд уселся на диванчик.
— Простите, Федор Никифорович, можно я закурю?
— Курите, курите, — не оборачиваясь, отозвался старик. — Берите «Беломор», если хотите.
— Спасибо, у меня свои.
— Ну, как угодно…
Старик поставил чайник и принялся ворчать, что чая хорошего не стало, что индийский со слонами совершенно испортился, а все эти новомодные — сущая дрянь.
