Судя по вместительности комнаты, это здание было когда-то парикмахерской, которая могла одновременно обслуживать пять персон. Вокруг царила чистота и порядок — чрезмерные, по мнению Бориса. Большое окно напротив входа было заклеено плакатом с плоским женским животиком, покрытым татуировками и многочисленными каплями. Под ним стояла кушетка для массажа с прорезью для лица. Все поверхности, к которым мог прикоснуться человек, были замотаны пищевой плёнкой. Рядом с кушеткой стоял столик, обклеенный специальным чёрным материалом с рамками малярного скотча, а над ним возвышалась укутанная пищевой плёнкой лампа на кронштейне. Подобное мумифицирование и опечатывание было необходимостью и данью стерильности.
— Вот вам салфетка, — мужчина оторвал от рулона крупный лист стерильной белой простыни, чтобы клиент положил её под живот и голову, — располагайтесь на кушетке, как вам удобно, — он опять говорил безэмоционально, пусто, наполняя слова лишь и без того заложенным в них смыслом.
Юноша перестал обращать на его странности внимание, как говориться, им вместе детей не крестить. Он расстелил салфетку на кушетке и снял водолазку, тельце у него было худосочное и более бледное, чем лицо. Борис лёг, вставив лицо в предназначенное для него отверстие. За пределами этой комнаты стояла тишина, похоже, они были здесь одни.
Татуировщик приближался к нему, шелестя эскизом.
— Для первой татуировки трапеция не лучшее место. Может, пока ещё не начали, сменим место? На плече тоже неплохо будет смотреться.
— Нет, ничего не меняем.
Татуировщик попшикал на оговоренный участок спины. Орошаемое место подрагивало каждый раз, когда холодная жидкость касалась кожи.
— Расслабьтесь, всё будет хорошо. Следующие тату советую планировать от запястий до плеч. Наберётесь опыта и до сосков когда-нибудь дойдёте.
Опять эта эмоциональная недосказанность. Врачи или медсёстры, подтрунивали над дрожью маленького Бориса из-за боязни уколов, что вызывало стыд и лёгкую неприязнь, которые улетучивались с последними каплями препарата в шприце. Но сейчас штиль.
Борис почувствовал, как мастер что-то намазывает и проходится бритвой по коже. Татуировщик приложил макет и маркером нарисовал крестики, обозначив края эскиза, затем разглаживающими движениями приложил копирку, примеряя её по оставленным маячкам. Расправленная бумажка была аккуратно стянута, обнажая тёмно-сиреневые, местами прерывающиеся линии, которые складывались в силуэт, напоминающий ядерный гриб.
Татуировщик попросил Бориса повернуть голову, чтобы убедиться, что он ставит новую, свежераспечатанную иглу. Для этого молодому человеку нужно было вытащить лицо из этого похожего на сидение унитаза отверстия и положить щёку на его ободок. Мастер уже в хирургических перчатках собирал машинку, устанавливая иглу, — небольшую спицу с ушком на обратной стороне. Он собрал основную часть прибора, которая не должна была прикасаться к телу юноши, ещё до его прихода. Машинка напоминала змею, спрятавшую весь свой хвост в пакет, который хорошо сидел на ней, а её голова была забинтована чёрным эластичным бинтом, заклеенным пластырем. На лампе весел эскиз. Борис опять погрузил голову в отверстие. Уши залило назойливое жужжание машинки, а мозг приказывал мышцам размякнуть, что они послушно исполнили.
Первое касание иглой растеклось по спине, напоминая лёгкий удар током: зудящий, сжимающий мышцы и вызывающий онемение. Это чувство раздражало ни в чём неповинные нервы и тянулось вместе с изящной линией контура татуировки. Каждое непродолжительное касание заставляло изнеженного клиента чувствовать себя проводником в замкнутой цепи слабой мощности. Татуировщик не вёл сплошную линию, а впрыскивал краску маленькими мазками и протирал салфеткой вздувавшиеся по контуру пятна крови и краски. Молодой человек стойко выдержал нанесение контура, он только стучал пальцами левой руки о край кушетки. Для него это было терпимо, но чтобы не думать о боли старался перебрать в голове, как он будет скрывать свой узор от бабули.
Мастер прервался, жужжащие звуки сменились на пластиковый треск. Борис оторвал свои глаза от белого кафельного пола и опять приложил щеку к ободку. Татуировщик менял иглу, видимо, она была для закрашивания, но в этот раз не удосужился позвать его понаблюдать за заменой. Может быть, не хотел оскорблять очевидными вещами — захочет убедиться, посмотрит, опыт уже имеется. Мастер и в этот раз всё делал правильно, достал иглу из герметичной упаковки, бумажного пакетика, — один раз откроешь, больше обратно как новую не вернёшь, — и принялся её устанавливать. Бориса эти действия не интересовали, но при этом для собственного спокойствия не отнимал глаз от рук татуировщика, пока тот не закончит. Он вернулся к созерцанию пола, сосредоточился на нетронутой коже его спины и старался забыть о саднящем островке, который постепенно попускал болевой шок.
Татуировщик вернулся на исходную позицию, машинка опять протяжно затрепетала. Пальцы юноши ускорили свой темп, они сбивались с ритма, когда мазки стали крупнее, а промежуток между протиранием салфетками сократился. В голову заползла мысль: «Зачем мне это всё?» Борис в очередной раз поймал себя на совершении необдуманного поступка, он на него решился, но пустил всё на самотёк. Татуировка сможет привлечь внимание, если он снимет майку, или сослужит службу при его опознании, и на этом всё. Ему хотелось яркого поступка, «салюта», который знаменует его зрелость и храбрость, только дело в том, что это станет мимолётным моментом яркого света, торжественного и необыденного, но его неминуемо поглотит тьма повседневности.
Татуировщик продолжал молчать, молодой человек понимал причину его молчания. Он не хотел мешать мыслям посетителей и из вежливости не вторгался в чужие раздумья.
— А, вы местный или с окраины? — вяло проговорил мастер, разрушив предположение Бориса. Он перестал наносить татуировку, ожидая ответа на вопрос.
— Я тут неподалёку живу, — ответил юноша, не задумываясь о внезапности подобного вопроса. Он хотел избежать подобных заминок для скорейшего завершения сеанса.
— Пешком шли или…
— Пешком.
Татуировщик сразу же преступил к завершению рисунка. Сеанс продолжался около двух часов. Посетитель, одолеваемый скукой, бегал глазами по стыкам кафеля, представляя, что гоняет по жёлобу перламутровую бусинку. Осквернённое, возможно навечно, место пульсировало, казалось, передразнивая сердечный ритм. Машинка смолкла. Мастер тщательно натирал чем-то пенным место, о котором Борис хотел забыть, а затем, слегка придавливая, снимал эти мыльные полоски и опять сдобрил кожу какой-то мазью.
— Можете вставать.
Клиент поднялся, разминая затёкшие мышцы, и заметил, что простынка приклеилась к нему неровным влажным фартуком. Он немедленно избавился от неё, скомкал и оставил на кушетке. Татуировщик смотрел прямо на него и держал в опущенной руке зеркало, из-за чего юноша смущённо опустил глаза вниз. Мастер указал свободной рукой на настенное зеркало слева и стал позади молодого человека, сопрягая отражения. На его спине было именно то, что он хотел, именно там, где он хотел. По телу растекалось тёплое чувство приобретённой вещи, такой новой и неизношенной, его собственной. Борис легко улыбнулся.
Он аккуратно двигал мышцами и растягивал кожу, будто боялся сломать. Его движения заставляли ощерившуюся кобру шире раскрыть пасть. Он совершенно забыл о своих переживаниях по поводу татуировки и реакции бабушки. Память будто постирали, избавив от въевшихся пятен совести. Борису даже не показалось странным, что его стойкие и логичные убеждения выветрились, как неприятный запах.
Мастер опять чем-то помазал татуировку, и, приложив небольшой компресс, принялся заклеивать его края по периметру пластырем,
— Одевайтесь и подойдите к стойке ресепшена, я дам вам брошюру, — проговорил он своим безучастным голосом.
Борис подумал, что ему хотят всучить рекламу, но потом согрелся мыслью о подарочном сертификате. Загадочная бумажка оказалась памяткой по уходу за татуировкой. Он расплатился и принялся натягивать куртку, не используя трапециевидную мышцу и мышцы в её окрестностях. Они обменялись прощаниями. Юноша открыл входную дверь и остановился, он не услышал колокольчика — его не было на месте. Татуировщик, видимо, снял его, пока клиент переодевался.
