Отставник возвел в деревне оазис относительного благополучия, дальновидно предполагая, что его бывшие сослуживцы охотно будут останавливаться погостить. А для поддержания в них неистребимого желания заявиться в гости он периодически посылал им фотографии отловленной рыбы и подстреленной дичи, прикладывая к трофеям линейку, чтоб видели, какие монстры водятся в Кузьмичевских угодьях. В результате таких нехитрых уловок практически нежилая, издыхающая деревенька с весны до осени превращалась в шумный постоялый двор для охотников и рыболовов. Такие новости, как изобилие дичи и рыбы, действуют безотказно. Даже на тех, кто не знает, с какого конца браться за удочку или ружье.
Пропитанный духом дисциплины, Кузьмич установил в своей вотчине строгие правила. Каждое утро над домами по специальной жердине возносился в воздух государственный флаг России, почему-то под музыкальное сопровождение в исполнении Михаила Круга. На подвластной Кузьмичу территории действовал сухой закон, усугубленный запретом курения в лесу. Как высматривались нарушители, никому достоверно не было известно, но ослушников неизменно уличали, изгоняя безо всякого снисхождения.
Дворовый интерьер состоял из невероятного «многорожья». Так обозвал Олег кусты из лосиных рогов, уложенные пышными клумбами. Кроме хозяина на импровизированной базе отдыха проживал грустный дядька, на которого запрет не пить распространялся только частично. Дядька целыми днями ничего не делал и оживлялся, только когда умудрялся раздобыть выпивку у самогонщицы из соседней деревни. Грусть приживальщика была обусловлена исключительно невозможностью выпить, но не отсутствием личных вещей. У него не было ничего своего, даже одежды.
— Где ты его раздобыл? — спросил полковник.
— А, ты про этого? Генерал столичный. Два года назад был такой толстый, не поверишь. Как кабан, только с усами. Дом в деревне купил. Переплатил — жуть. Тут хату дороже чем за двадцать пять тыщ рубликов не торгуют. А этот сто шестьдесят отвалил. Его устрица одна облапошила. Взяла за десять — продала сам знаешь за сколько. Ловкая дамочка. Москвичи, одно слово. Так вот, генерал наш поначалу барствовать стал. Полы ему девки деревенские моют, стирают, дрова колют да печь топят. Он им работу оплачивает. Все по-честному, без баловства. А он похаживает, посматривает да праздники учиняет.
Не поверишь, как-то на Новый год собрал всех, кто халяву да сплетни любит, да таких деликатесов наготовил! Свинья под ананасом, блины с икрой, много чего. Я там не был, но люди рассказывали. Только бабки потом сильно плевались, мол, невкусно показалось. Но мужики как до коньяков дорвались, им все нипочем, хоть свинья в бензине. Пьют да генералу поддакивают.
Дурак он, нечего было продукты понапрасну переводить. Так вот, народ, значит, празднует, кто как умеет, а генерал председательствует. Про свои правительственные дела байки закручивает. Похвалялся, мол, ко мне со столицы только Лужков приезжать не будет. Хвастал, значит.
Для убедительности Кузьмич развел руками, вон, оказывается, какие дела на свете творятся. Видя неподдельный интерес слушателей, он решил продолжить повествование.
— Поначалу приезжали, деньги привозили да надирались до опупения. Не Лужков, конечно. Все бандюки какие-то малолетние. Отцом родным его называли, сам слышал. А потом финансы запели романсы. Видно, они его бизнес схавали, вроде как цветочками голландскими торговали, и стал генерал не надобен. Он, было, в Москву подался, разбираться, да что-то больно тихий вернулся. И запил по-черному. Раньше как? Шашлыки, осетринка жареная, песнопения, видимость культурного отдыха. А как его бортанули от кормушки — самогон с выпрошенной у соседки картошкой да огурцом.
Дом спалил, поганец. Хороший дом был, пятистенка — в нем старенькая учительница раньше жила. Представляешь, ее две курвы обокрали, мамаша с дочкой. Зашли денег одолжить, приметили, где лежат, и сперли, пока она туда-сюда ходила. Она, сердешная, огорчилась, умом тронулась и померла. Хорошая была женщина. Только дочка, воровка эта, в тот же год в речке утопла. Тут такие истории часто случаются.
Заметив, что его продолжают слушать, Кузьмич приободрился.
— Мистическое место, доложу я вам. Ведьмы, месть потустороннего мира, привидения, знахарки, домовые. Все есть. Говорят, что все, кто церковь тутошнюю грабил да по кирпичику разбирал, нехорошей смертью померли. Странное дело, — удивился Кузьмич своему открытию, — а ведь здесь самая частая болезнь — сдвиг по фазе. Тут даже неподалеку свой дурдом имеется.
— Заразиться не боишься? — насмешливо спросил Сергей.
— Боюсь, — подумав, ответил Кузьмич. — Но те, про кого я знаю, свихнулись, когда без денег остались, так что мне это не грозит. Бабка одна, ведьма местная, копила-коп ила на смертушку, а потом в центр поехала, да всю заначку в тряпицу завернула и в печь спрятала. А как приехала, то запамятовала и печь растопила.
— И что? — поинтересовалась Нюся.
— Тотчас сбрендила. Напрочь. Ладно, хватит про страшное, лучше я вам про генерала доскажу. Помыкался по бывшим собутыльникам-прихлебателям. Но кому он такой красивый без денег нужен? Они его за рюмку наунижают, наобзывают, а он терпит. Короче, прогнали его отовсюду. Теперь у меня живет. Из милости, — с легким оттенком тщеславия прибавил Кузьмич.
— Да, не у каждого генерал в приживалках. И что, правда, настоящий генерал, не липовый? — удивилась Нюся.
В ее представлении высшие военные чины выглядели как-то иначе.
— Кто ж его знает. Насколько я проведал, действительно с должности генеральской на пенсию ушел.
— Значит, не нищий.
— Нищий. Пенсионные получит, сразу к дружкам своим. Пыжится перед ними, руководит, про былую житуху треплется. Они деньги у него пьяного своруют — снова у меня живет. Такая хрень каждый месяц. Ты только глянь на него — совсем с лица опал. Кило на тридцать отощал. Это все спиртяга техническая, тут ей баба одна приторговывает, паскуда. Скольких мужиков в гроб свела.
— Кошмар, — ужаснулся Олег.
— Кошмар не это. Генерал вроде как молодой еще мужик, а делать ничего не умеет. И не хочет. Ползает, как вошь, туды-сюды. Палец о палец не ударит.
Тут Кото удивил всех философской сентенцией:
— Правильно говорят — плох не тот, кто упал, плох тот, кто не захотел подняться.
Все вежливо промолчали.
Неделя прошмыгнула как один день. Кото с горем пополам освоил спиннинг и исхитрился вылавливать аж по пять щук за сутки. Щучье мясо скоро всем надоело до изжоги. Даже в виде котлет. Тогда Кузьмич стал выменивать рыб на молодую картошку.
Поглядывая на резиновую лодку, на которой удили Олег и полковник, Нюся ловила с берега на поплавочную удочку, насаживая ровные экономные хлебные катышки. И преуспела в борьбе с хитрой плотвой и не менее ушлыми мелкими подлещиками. Безымянный серый полосатый котяра Кузьмича вежливо сидел поблизости и жрал все, что не предложат. Что не предложат — тоже, порой неосмотрительно выхватывая рыбу вместе с крючком. Приходилось бросать удочку, вступая в битву с прожорливым зверем, спасая его, дурака, от ранения. Тогда Нюся жалела, что Волкодав остался в городке под присмотром соседей. Он бы точно не позволил коту своевольничать.
Идиллию подпортил бесцеремонный допрос, учиненный полковником. Все-таки не давало ему покоя существование такого странного субъекта, как Кото.
— Ты не спрашивай меня. Я сама мало что знаю. Он совсем безвредный. И с памятью у него большие проблемы. Какая-то зараза типа частичной амнезии. Вот мама приедет, разберется.
— Мама — это хорошо. Но пойми меня правильно, я должен знать все, что происходит на моей земле. А тут неопознанный мужик. Да еще в твоем доме. Непорядок.
— Думаешь, уголовник?
— Нет. Я уже проверил. И не психически больной. Но странный он, согласись.
Нюся соглашалась, но выдать полковнику ту скудную информацию, которую получила от Кото, она не могла. Тогда бы оказалось, что и ей до психлечебницы недалеко.
Олег заметно окреп и, кажется, даже подрос. Он был настолько занят рыбалкой, что перестал рассказывать про уличные приключения.
* * *
— Моя мамочка приехала, — гордо возвестила Нюся.
Маленькая скромная мама неуверенно стояла на пороге, не решаясь войти. У ног — два баула. В руках огромный арбуз, прижатый к животу. Отчего мама казалась беременной.
— Давай я помогу, — предложила Нюся, пытаясь забрать тяжелые сумки.
Арбуз она не решилась отбирать. Мама вцепилась в полосатый глянцевый овощ, как тонущий цепляется за спасательный круг.
Арбуз своим весом придавал маме изрядную толику уверенности. С арбузом мамы было больше, а в данной сомнительной ситуации весомость значила много. Она с первого известия дочери о найденном мальчике отчаянно боялась первой встречи с Олегом. Вдруг мальчик окажется бесцеремонным разнузданным хамом? Или больным на всю голову?
