Варя уже хотела спросить, но в этот момент ее сопровождающий неожиданно остановился и вздохнул с облегчением. Девушка удивленно подняла глаза на мрачное недостроенное здание… Недостроенное? Вовсе нет, глупости какие! В неоновом окне висела яркая афиша. Изумленной Варе показалось, что еще секунду назад ни этого входа в виде готической арки, ни афиши на промозглой улице и в помине не было, но мимолетная тревога улетучилась, когда Кирилл сказал: «Мы пришли», тепло улыбнулся своей спутнице и распахнул перед ней дверь.
Внутри царил приглушенный свет. Справа и слева от входа стояли в нишах торшеры на тонких высоких ножках, на которые как на шампур были нанизаны растрепанные томики книг. Увенчанные сахарно-белыми плафонами торшеры отбрасывали в простенки уродливые тени. При взгляде на этот смелый дизайнерский ход у Вари почему-то все сжалось внутри. Старые книги, объединенные пробитыми сердцами в безжизненные гирлянды, вызвали у нее какое-то странное сочувствие. Эти никому не нужные тома не попали ни на свалку, ни в печь на растопку, но они жили и в то же время не жили, нанизанные на стальную штангу безжалостной рукой дизайнера.
В главный зал вели четыре ступеньки, внизу располагались фуршетные столики, между которыми перемещались гости и члены клуба, а вдоль стен, увешанных картинами, выстроились в тщательно спланированном художественном беспорядке мягкие кресла и небольшие диванчики.
Время от времени кто-то из присутствовавших брал в руки микрофон и читал стихи. Иногда – с места, иногда – выходя вперед и становясь перед аудиторией. Изредка – свои, но чаще чужие.
Из смежного помещения доносились звуки музыки: играли рояль и скрипка. Небольшой гардероб справа от входа Варя поначалу и не заметила, но Кирилл помог ей разобраться с пальто, терпеливо подождал, пока спутница приведет себя в порядок, и почти втолкнул в зал.
– Посиди, послушай, я поздороваюсь кое с кем и вернусь, – шепнул он, как только нижняя ступенька лестницы осталась позади. Он был чем-то недоволен или расстроен. Время от времени уголки его губ подрагивали в нервной полуулыбке. Варя проводила его сочувствующим взглядом, остановилась в нерешительности и прислушалась.
Словарному запасу, эрудиции и памяти присутствующих можно было позавидовать, но очень скоро Варя с удивлением обнаружила, что от высокопарных слов и громоздившихся друг на друга метафор ее клонит в сон ничуть не меньше, чем от запыленных березок русской стороны, столь почитаемых старичками из «Библиолюбителя». Пустота скрывалась за причудливой рифмой – пугающая, бездонная, обрывавшаяся сбивчивым ритмом так, словно обрывалось дыхание…
Варя прошлась мимо столиков, налила себе минеральной водички, отправила в рот канапе из терпкого французского сыра, увенчанного глянцевой маслиной, и уселась на диванчик в углу под торшером. Отсюда она могла безнаказанно разглядывать присутствующих. Дресс-код все-таки оказался не обязательным. Среди поэтов обнаружился парень в грязной желтой толстовке и пожилая женщина в мятой юбке, стоптанных ботинках и растянутой трикотажной кофте, схваченной на груди массивной брошью. Но эти все же выглядели исключениями. Большая часть публики была одета прилично, если не сказать разодета в пух и прах. У Вариной соседки по сдвоенному диванчику висела на шее массивная золотая цепь.
Варя вздохнула, поискала глазами Кирилла и встретилась взглядом с благообразным старичком, который ее беспардонно разглядывал. Он молодецки вскочил, схватил микрофон и, не отводя от девушки заблестевших глаз, поднес его к губам.
Недотрога, тихоня в быту,
Ты сейчас вся огонь, вся горенье.
Дай запру я твою красоту
В Темном тереме стихотворенья.
Старичок медленно приближался, улыбаясь между четверостишиями голливудской фарфоровой улыбкой.
Посмотри, как преображена
Огневой кожурой абажура
Конура, край стены, край окна,
Наши тени и наши фигуры.
Ты с ногами сидишь на тахте,
Под себя их поджав по-турецки.
Все равно на свету, в темноте,
Ты всегда рассуждаешь по-детски…
Варя действительно подумывала, не забраться ли на диван с ногами. На диванчике напротив белокурая красотка, скинув туфли, положила ноги на колени кавалеру и блаженствовала, откинув голову на мягкий подлокотник. На фоне публики, которая вела себя раскованно, если не сказать развязно, Варя казалась себе чопорной и чужой, точно девочка, которая надела взрослое мамино платье, туфли на шпильках и незваной пришла на вечеринку. Стихи и музыка сливались для нее в какой-то странный, почти сладкий звон в ушах, голова кружилась. Приближающегося Кирилла она видела сквозь дрожащую дымку. И совсем-совсем не слышала, о чем он беседует со своим спутником.
– Зачем ты сюда ее притащил? У нас лицензионный клуб.
– Ну, перестань, дружище, не первый раз, не последний. Кто из нас без греха? Я же знаю, у тебя найдется лишняя лицензия? Или ты перестал выманивать их у наивных юнцов в обмен на донорскую кровь?
– Дело не в лицензиях, Кирилл. Ночной Дозор в ярости из-за того, что мы ускорили инициацию некоторых членов клуба и расширили наши ряды. За нами следят.
– За всеми следят. Мы живем в мире тотальной слежки с момента заключения Великого Договора. Я бы мог оставить ее здесь и навещать. Я был бы тебе очень обязан… мы могли бы навещать ее по очереди. Что скажешь?
– Только не сейчас. Ситуация обострилась донельзя.
– И твой ответ «нет»?
– Нет, Кирилл. Не здесь. Забирай девчонку, и проваливайте. У меня нет для тебя ни лицензии, ни лишней комнаты, ни лишней жертвы. Я не собираюсь прикрывать тебя в этот раз именем Дневного Дозора. И будь осторожен на улицах – Светлые усилили патрули.
– Это что, угроза?
– Предупреждение. Нынче без регистрационной печати ты долго не проходишь, а донорскую кровь такой гурман, как ты, пить побрезгует. Зря ты вернулся в Москву, Кир. Литературный институт – это, конечно, неплохое прикрытие, но времена нынче не те.
– Это мы еще посмотрим! – прошипел Кирилл.
Он вернулся в зал и грубо оттолкнул плечом старика-чтеца, заставил его замолчать и позабыть о Пастернаке и о возможной легкой добыче в лице случайной гостьи.
Варя чуть растерянно и бесконечно преданно посмотрела в глаза своего избранника.
– Заскучала? – спросил Кирилл и тепло улыбнулся.
И он начался – волшебный вечер! Лились стихи и музыка, Кирилл больше не отходил от Вари ни на шаг, не прошло и получаса, как он обнял ее так, словно она была единственной женщиной мира, достойной крепких мужских объятий. Он блистал остроумием и в прах разносил нелепые стихи прилизанных юнцов, которые, закатив глаза, надрывно читали скучные баллады. Он высмеивал порочных дев, затянутых в черный латекс, и разодетых неудачниц, завывавших о любви.
