— Но ведь это надо делать? — серьезно спросила Катенька. — Не вы ли говорили тому парню, что в этой жизни самое мерзкое быть духовным иждивенцем, растениеподобной субстанцией? Что надо, отрицая гордыню, жить так, что бы был повод гордиться собой.
Владимир Святославович удивился памяти Катеньки. Он вспомнил тот разговор, состоявшийся два месяца назад с одним из его подопечных. Тогда девушка просто случайно заглянула в комнату и, увидев, что он не один, молча вышла, плотно прикрыв дверь. У нее была лишь пара секунд, в течение которых она успела услышать и запомнить сказанную им фразу.
— Давай не сегодня, — сказал он наконец, пытаясь оттянуть время, необходимое на принятие решения. — Куда торопиться. Надо все обдумать, в том числе и степень твоего предполагаемого участия. Нужно ли оно вообще сейчас или нет. У тебя один большой недостаток: ты не знаешь и десяти процентов из того, что должна была бы знать на данном этапе, иди все своим чередом. Но при этом, один огромнейший плюс: ты прекрасно представляешь последствия ошибки в этом деле, на себе испытала, прочувствовала, к тому же знаешь, о чем и о ком речь идет.
— Да, Владимир Святославович. Я все это примерно представляю. Поэтому понимаю, что все не просто.
— Тогда я должен сказать тебе одну вещь, что бы ты учитывала и ее, когда будешь принимать решение.
— Какую? — не скрывая удивления, спросила Катенька.
— В больницу парни из ФСБ тебя уложили специально. Они знали, что ты не виновата ни в чем. Знали, что ты не сумасшедшая, но спрятали тебя от возможной мести «Феникса». Так что и суд, и медицинская экспертиза, все было заранее продумано и инспирировано ими.
— Зачем? — воскликнула Катенька, обиженно поджав губы.
— Вот только реветь не вздумай.
— И не собиралась, — сердито сказала девушка, решительно мотнув головой, отчего облако волос взлетело на мгновение и вновь опало на плечи. По ее виду Владимир Святославович понял, что сама она отнюдь не уверена в таких своих заверениях.
— Ты погоди обижаться. Послушай. Я тебе еще раз скажу, что жизнь вообще штука жестокая, хотя ты и сама это знаешь, а жизнь взрослая… Я не говорю уже об игрушках специальных служб. Там, зачастую, нет места эмоциям. Они поступили так, как диктовала обстановка. Тебя могли попытаться убрать? Могли. Вот они и упрятали тебя, как можно дальше. При этом им надо было успокоить возможных соглядатаев «Феникса», показав, что они тебе не придают значения и решили, что ты никакой ценности для следствия не представляешь. Опять таки для того, что бы обезопасить тебя… Ну и в некоторых иных целях.
Вопрос, откуда вы это знаете, едва не сорвался с губ девушки, однако она сдержала свой порыв, рассудив, что зная о роде деятельности и возможностях Владимира Святославовича, такой вопрос задавать было бы по меньшей мере глупо.
— Вы хотите сказать, — вместо этого спросила девушка, — что они специально подставляются, пытаясь представить себя дурнее чем есть.
— Ну не дурнее, а в меньшей степени профессионалами, но в целом ты суть ухватила верно.
— А они обо мне не подумали? Мне каково? За решеткой в дурке?! — обиженно буркнула Катенька, все еще не пришедшая в себя после услышанного.
— Милая Катенька, — чужим, уставшим голосом, произнес Владимир Святославович, — это трудно понять, еще труднее принять, но до отдельного ли человека, когда рушатся страны и политические системы, когда мир сходит с ума? Когда кровь буквально затопила мир и уже не только на экранах телевизоров в боевиках, а рядом, наяву, в нашей повседневной жизни.
— Но это неправильно!
— Согласен, но, к сожалению, это объективная реальность. К тому же парни допустили еще одну существенную оплошность, забыв, что время снаружи и изнутри тянется по разному. Подумаешь, две-три недели или месяц-другой! Разве это срок? Их не замечаешь иногда, когда на работе запарка… Вот только в психиатрической лечебнице для нормального человека — это целая вечность.
— Это так, — тихо сказала Катенька, соглашаясь, — только почему именно на это время?
— Срок, минимально возможный для получения всех тех документов, что я в папке принес, а также для оформления опекунства. Иначе тебя вновь направили бы в детдом. А там и прибить могли.
— Так вы знали о том, что они задумали?
— Нет. Но узнал через некоторое время. Через имеющиеся возможности я предложил им свои услуги в плане опекунства и охраны. Они пошли навстречу, но условия диктовали сами. Поверь, будь моя воля, я бы забрал тебя сразу, но сделать ничего не мог. Я ведь уже не служу… Я бы забрал тебя еще из детского дома, но были проблемы, которые пришлось решать.
— Какие?
— Прости, не могу тебе сказать. Просто поверь. Если не поверишь, то не верь, можешь обижаться.
Катенька знала, что если Владимир Святославович прибег к категоричному отказу, то никакими уловками и уговорами у него эту информацию не получишь. Знала она и то, что он в таких ситуациях не обманывает. Сейчас, несмотря на обиду, девушка поверила, что он действительно не мог забрать ее раньше. «Хотя хорошо, что вообще вспомнил и забрал, — рассудительно подумала Катенька, — кто я ему, по большому счету? У отца было много знакомых и тех, кто называл себя его другом. И где они теперь?».
— Кстати о том, что тебя уже нет в больнице, так никто и не знает, за исключением узкого круга лиц. Факт осуждения и водворения в лечебницу освещался широко, а вот обратный процесс интереса у широкой публики не вызвал.
— То есть я еще там? — приняв шутку, повеселевшим голосом сказала Катенька, не умевшая долго обижаться — То-то, чувствую, дурнею с каждым днем.
— И я заметил, — сказал Владимир Святославович, усмехнувшись. Он также почувствовал изменение в настроении девушки. — Так что, если сможешь, пойми, и не обижайся на парней. У них тоже хлопот полон рот. Вон уже и отстреливать на улицах среди бела дня начали… Да! Они вообще, можно сказать подвиг совершили, чудеса заботливости продемонстрировали.
— В смысле?
— Они всей местной больничной братии вежливо пообещали оторвать… В общем не важно, что они пообещали, если кто вдруг вздумает тебя обидеть, или какой-нибудь гадостью колоть. Важно то, что получить обещанное никто не стремился.
— А что оторвать? — игривым тоном спросила Катенька.
— Хм… Голову… — весело буркнул Владимир Святославович и сам засмеялся.
Посмеявшись вместе с ним, Катенька раздумчиво сказала:
— Ладно. Дело прошлое. Не скажу, что меня это не задело. Но большой, непримиримой такой, обиды нет.
— Хорошо. Но я тебе рассказал это не для того, что бы на ребят наябедничать. Я хочу, что бы ты поняла, иногда нам приходится делать не то, что хочется, общаться не с тем, с кем хочется, и улыбаться, до определенного момента, в лицо врагу. Это тяжело.
— Я поняла. Но поймите и вы. Не то, что поступать, мне приходится жить не так, как хотелось. Не обижайтесь. Я вам очень благодарна и, по своему, люблю. Юлию тоже. Но знаете, как было бы здорово, если бы были живы и мама с папой? Это тоже объективная реальность, о которой говорили вы.
— Я тоже понял… Значит, ты решила?
— Да. Давно решила, поэтому день или два раздумий ничего не изменят.
— Хорошо. Пусть будет так. Но пока тебе кидаться в бурную воду рано. Сначала в бассейне плавать научись… Я скажу Юлии. Она будет с этого дня больше уделять внимание специальным предметам. Тебе надо еще многое узнать и многому обучиться.
— А потом?
— А потом видно будет.
Наблюдая за Катенькой, Владимир Святославович понял, что она по-детски хочет всего и сразу, узнать все тайны, победить всех врагов и сотворить чудо, сделав мир чище и лучше. Но, при этом, он не мог не заметить, что она сдерживает свои эмоции, не давая чувствам возобладать над разумом. «Уж чему, чему, а сдерживать эмоции жизнь ее научила довольно хорошо, — подумал он, любуясь девушкой. — Все же умница. Не сломалась, не превратилась в хнычущее и вечно жалеющее себя существо. Не всякий взрослый человек способен без существенного ущерба для психики выдержать то, что выпало на ее долю… Эта девочка далеко пойдет».
