Вета обернулась на чёрный радиоприёмник — зелёная лампочка сети не горела.
— Я его увидела. Ну, он ко мне сам пришёл.
— Он? — переспросил полковник, складывая большие пальцы подушечками друг к другу. Тон его больше не казался Вете рафинированно вежливым. Нет. Скорее, холодным.
— Да, я толком не знаю, как его называть. Город? Тогда «он». А пугало…
— Город, — определился за неё Роберт, и Вета вдруг отчётливо ощутила, как он привык приказывать. Он, наверное, никогда и не говорил по-другому.
— Ладно. — Она снова вспомнила Руслану, чтобы не замолчать. Если она договорит, и тогда проблемы восьмого «А» перестанут быть её проблемами. Пусть их решает этот человек, который привык приказывать. — Я шла домой, и он вышел ко мне. Он выглядел и правда очень похоже на пугало.
— И что же он от вас хотел? — почти перебил её Роберт. Его мало интересовала внешность пугала.
— Он говорил мне «пойдём». — Вета поджала губы. Глаза полковника опустели. Похоже, он не верил ни в одно её слово, и рука вот-вот потянулась бы к трубке телефона — вызывать врачей.
— Просто «пойдём» и всё? — жёстко проговорил он.
— Да, — прошипела Вета сквозь сжатые зубы, уже начиная терять терпение. Зря Антон привёл её сюда, он хотел помочь, но как бы это не навредило ещё больше. — Просто «пойдём». Но я не пошла. И он меня оставил в покое.
На секунду повисло молчание. Роберт пожевал губами, глядя в стену.
— Хорошо, я вас понял.
— Что вы поняли? — сказала Вета, ощущая, как болезненно начинает колотиться кровь в висках. — Товарищ полковник, это пугало… то есть город убивал детей. Остальных нужно спасать, вот зачем я пришла. А не затем, чтобы развлечься.
— Я вас понял, — с нажимом повторил Роберт.
Шум машин давно потерялись за низким протяжным гулом, который Вета теперь чувствовала буквально кожей. Город дрожал, и дрожь передавалась ей.
— Но вы даже не спросили, как…
— Это лишнее, — отрезал полковник. — Вас проводят.
Она встала, запоздало сжимая зубы. Хотелось тоном Русланы закричать о трусости и несправедливости. В комнату вошёл молодой человек в чёрной военной форме и кивком пригласил её на выход. Вета развернулась на каблуках, замечая напоследок, что Роберт по-прежнему смотрит в одну точку на обоях, и взгляд у него всё такой же холодный и пустой.
Её довели до выхода, на стоянку вывели под руку и усадили в машину.
— Я сама могу добраться до дома, — сдавленно сообщила Вета, но лицо её провожатого осталось каменным.
Дверца оказалась заблокирована.
— Вы что, с ума сошли? — поинтересовалась Вета. — Или у вас в сумасшедшем городе похищение человека не считается преступлением?
— Приказ маршала, — сухо объяснил её попутчик.
Она со свистом втянула воздух и ничего не ответила. Гадкое ощущение, будто произошло что-то плохое и непоправимое стало почти материальным. Гул в ушах не прекращался ни на секунду, изредка она не слышала сквозь него даже собственный голос. Но из скрежета железных труб и воя ветра в переулках больше не скрадывалось слов. Этот голос города походил скорее на плач.
Глава 24. Без видимых причин
Тридцатое сентября. День тех, кто не умер.
Солнце рассыпалось тысячью искр по окнам домов и металлическим настилам детских горок. Уже много дней в городе не было так солнечно и так тихо. И тишину нарушал только шорох множества крыльев. Птицы: чёрные галки, серые вороны, голуби и нахохлившиеся воробьи слетались к подъезду и садились на провода и на ветки деревьев.
У пугала не было рук, и в рукавах потёртого сюртука темнела пустота. Оно протянуло рукав к Вете, так и замерев у кромки тротуара.
— Что? — прохрипела та. Голос не очень слушался, но молчать она тоже не могла.
Птицы садились уже прямо на асфальт, на край урны для мусора — на ветках не хватало места. Вета слышала шорох маленьких коготков — они садились и устаивались поудобнее. Одна ворона качалась на тонкой ветке клёна, грозя упасть, но не улетала.
— Что ты пришёл? Ты выиграл, радуйся теперь, — сказала Вета, и со стороны услышала свой голос. Таким могла бы говорить Лилия, если бы её вывел из себя особенно наглый хулиган. — Выиграл у маленького человека, город, да? Молодец! Герой!
Если бы она замолчала, она бы, наверное, в тот же момент умерла от страха, потому что руки уже дрожали, как бы сильно она не сжимала ржавую ручку. И только голос не дрожал.
Вете показалось — грубая ткань, которая заменяет ему лицо, дрожит и идёт рябью, как вода от ветерка. Как будто он пытается изобразить что-то лицом. То, что он пока что не научился изображать. Тринадцать лет, если задуматься, такой небольшой срок.
— Что ты пришёл? — повторила она снова, но злость уже стихал, и голос звучал всё жальче.
Судорожно переставив ногу, он шагнул ближе, покачнулся. Хотя ступней у него не было, как и кистей рук. Всё пугало — плохое подобие человека, пыталось существовать в этой ипостаси, пыталось двигаться и говорить, но отчаянно фальшивило.
— Я не верю в тебя, — сказала Вета и только сейчас заплакала, прижимая пальцы свободной — не испачканной ржавчиной — руки к губам.
Стены дома и асфальт снова застонали, заскрежетало вокруг, как будто терлись друг о друга конструкции из металла, зазвенел сам воздух вокруг них. Вете почудилось, что она узнаёт в общем гуле скрип детских качелей с площадки.
— Пойдём, — различила она в этой какофонии. Так пишут недоразвитые — повторяют букву за буквой, тысячи раз. В тетрадках — целые страницы исписаны одной и той же буквой, чтобы хоть одну разобрали. Так говорил он.
— Я не пойду с тобой. Я хочу уехать. Я хочу быть отсюда подальше, — заговорила она быстро, и слова наползали друг на друга. — Уйди. Уйди-уйди-уйди…
Очень хотелось зажмуриться, но она не могла, и продолжала смотреть, как он медленно покачивался взад-вперёд, словно от ветра, хоть никакого ветра не было.
— Пойдём, — взвыло снова, уже почти различимое — или это Вета привыкла к выговору города.
— Нет, — прохрипела она, ощущая кончиками пальцев отчаянную сырость на щеках. Потрясла головой — может так он лучше поймёт?
Он замер, замолчал, и Вета поразилась внезапной тишине, так что даже остановились слёзы. Птицы-истуканы покачивались на ветвях и проводах. Солнце купалось в стёклах домов, какое же яркое солнце.
— Не больно, — пообещал город, теперь одним только стоном — без скрипа и скрежета. Наверное, он так шептал. Потому что боялся её напугать, — подумалось вдруг Вете.
«Ерунда, это не научно», — отчаянно хрипело всё внутри. — «Город — это кучка людей в бетонных муравейниках. Город не может бояться. Не может жалеть. Не может стоять перед тобой».
