— Почему ты тут? — один раз спросил я у Петера, когда тот по своему обыкновению расположился с книгой в пустом кабинете.
Больше смущенный, чем озадаченный неожиданным вопросом, он пробормотал:
— Чтоб помогать вам, господин тоттмейстер.
— Когда мы с тобой встретились — я имею в виду не первую нашу встречу — не припоминаю, чтоб между нами был договор о том, что я согласен взять тебя в услужение.
— Не было договора, — подтвердил он.
— Тогда почему ты тут? — возможно, мне стоило говорить мягче, но долгое ожидание и вечно молчаливый спутник под конец четвертого дня сказались на нервах не лучшим образом. — Ты, помнится, хотел мстить? Искать убийцу! А теперь?.. Сидишь взаперти день ото дня, бесцельно и напрасно! Или ты думаешь, что убийца явится сюда с извинениями за то, что не поспел догнать нас в городе? Это была глупая игра, парень, и она уже закончена. Иди-ка ты обратно!
Он дернул головой, как упрямый жеребец, впервые почувствовавший на себе вес седока:
— Не пойду, господин тоттмейстер.
И не смотря на это привычное «господин тоттмейстер» в тоне его не было обычной покорности. Он и верно не собирался идти.
— Да почему, проклятая твоя голова?! — заревел я.
Я уже достаточно научился читать выражение его лица, чтобы понять — ответа не будет.
— Ты думаешь, он явится за мной, а?
— Да, господин тоттмейстер.
— Да мы в сорока верстах от Альтштадта! Неужели ты думаешь, что убийца настолько хитер, чтоб знать наше расположение и, вместе с тем, настолько непроходимо глуп, чтобы продолжить преследование?
— Нет, господин тоттмейстер, я думаю, что он очень умен.
— Тогда почему… а… Ты слышал, да? Когда мы ехали, то говорили с Максом о Кречмере?.. Ты тоже думаешь, что это он?
Ему следовало бы напустить на себя хоть немного виноватый вид, однако он предпочел этого не делать.
— Да, господин тоттмейстер. Я видел его. И я думаю, это он.
Я вспомнил вечер, успевший уже подернуться дымкой, как это происходит со всеми воспоминаниями, слишком свежими, чтобы беззвучно кануть в черный омут забытья, но слишком муторными, чтобы мозолить глаз. Сидящего в кресле Кречмера, сухого как корень, замершего в дверях Петера… Не успел ли мальчишка рассмотреть в блеске жандармских глаз что-то недоступное мне? Антон…
— Ты думаешь! Я знаю его много лет, а тебе стоило его увидеть — и уже «думаю»! У вас с Максом слишком живое воображение, вот что я скажу…
— Я думаю, он приходил убить вас, — просто сказал Петер.
— Ч-что?
— Убить. Если бы он хотел поговорить, он мог бы сделать это куда раньше. Ему не надо было ждать вас ночью у вас же дома.
— Он мой приятель! Нет ничего удивительного в том, что он пришел и ждал вместо того, чтобы доверять эту историю с запонкой люфтмейстеру!
— …но он увидел, что вы не один, и не стал стрелять.
— В доме была фрау Кеммерих, она же впустила Кречмера внутрь. Будь Антон убийцей, он никогда бы не пошел…
— У него было два пистолета, господин тоттмейстер, — сказал Петер.
И со значением посмотрел мне в глаза. Так, как будто это что-то решало.
— Даже если пушка за поясом! — начал было я, но едкие и щиплющие угольки злости, жар которых я чувствовал изнутри, вдруг куда-то пропали, точно обратились в мгновение ока невесомой золой. Два пистолета! — Ты хочешь сказать, он…
— Один для вас, другой для хозяйки. Один и один. Но с вами был я.
— Он и верно встретил тебя не очень приветливо…
— Два пистолета. Если бы он застрелил нас обоих, не осталось бы пули на фрау Кеммерих, а она могла бы поднять тревогу. Потом я вышел, и господин Кречмер стал нервничать еще больше, ведь он не мог поручится, что я в доме и что он сможет найти меня и застрелить. А иначе я расскажу все жандармам…
— Будь я проклят, если ты не сидел в соседней комнате и не подслушивал.
— Я сидел с пистолетом, господин тоттмейстер. Если он… то есть, если бы я услышал…
Злости не было. Это чувствовал я, и это чувствовал Петер. Когда я посмотрел на него, он слегка улыбнулся.
— Если ты был уверен, что Кречмер убийца, что ж ты медлил? У тебя было оружие, преимущество внезапности, наконец…
— Я не был уверен.
— В чем?
— В том, что смогу застрелить его. Он жандарм и опытный, а я плохо управляюсь с оружием. Если бы я промахнулся, все сорвалось бы. И еще второй.
— Что?
— Второй убийца. Вы говорили, их двое, и я тоже так думаю. Убийца и чистильщик. Помните?
— Допустим. Глупейшая была теория, однако же… Так ты думаешь, у Кречмера должен быть напарник?
— Наверно. Есть убийца, который руководствуется лишь жаждой смерти, не рассуждает и не прячется, а есть тот, кто идет за ним и убирает следы. У первого злость, у второго — ум. Господин Кречмер очень умный, как мне показалось.
— Ну уж дураком он никогда не был… Значит, думаешь, он лишь покрывает того, первого убийцу?
— Мне так кажется. Он жандарм и умеет читать следы, а если понадобится, умеет их и прятать.
— Тебе не откажешь в здравомыслии, Петер. Это ведь тоже было причиной, верно?
Он кивнул:
— Если бы я его убил, то не нашел бы настоящего убийцу.
— О, ну почему же… Главное — не попасть в голову. Я встречал много покойников, парень, но не припомню ни одного неразговорчивого.
Петер уставился на меня, пытаясь понять, шучу я или говорю всерьез. Поскольку я и сам этого не знал, пришлось изобразить на лице что-то неопределенное. Я представил себе Антона Кречмера — медленно поднимающегося, с глазами, похожими на небольшие полыньи, полные серой воды, с безвольно отвисшей челюстью… Мрачная же вышла картина.
— Я думаю, он найдет нас, — сказал Петер через некоторое время. — Он умный.
* * *
Макс появился на пятый день, уже за полдень. Уставший, припорошенный грязно-желтой пылью, он заявился уже без экипажа, верхом на жеребце. Услышав приглушенный стук копыт, мы с Петером одновременно выглянули в окно.
— Не застрелите меня ненароком! — крикнул Макс, спешиваясь. Видимо, резонно предположил, как могут встречать гостей нынешние обитатели дома, однако же опасения его были напрасны, мы оба были абсолютно безоружны. — Дьявол, да налейте же чего-нибудь… Проклятая жара. В майский-то день…
Петер налил ему пива из бочонка, и некоторое время Макс умиротворенно пил, задрав голову. Кого-нибудь другого такое количество пива заставило бы заметно захмелеть, но только не его. — Макс лишь слегка порозовел.
— В городе бардак, — объявил он, садясь в кресло и с наслаждением расстегивая мундир. — Бардак полнейший и страшнейший, господа. Как горящий бордель на палубе тонущего флибустьерского корабля.
