— Ох, ты опять с глупостями, — она берет его под руку, — давай лучше поговорим о делах.
— Ну а все-таки, неужели не страшно? Не мстят после загробные духи?
— Я тебе говорила, я — ученая дама, в числе прочего сдала этнографию. А когда поднаготную бесов, демонов и богов зубришь к экзамену — какие там духи!
— А мне было не по себе, когда вы делили могилы. Может, вам только кажется, что вы делите их, а на самом деле они, покойники, делят вас?
— Ха, да с тобой не соскучишься! Это в экспедиции ценность. Какие покойники, что ты… Это кости, истлевшие и давно перемешанные грабителями. Половины иной раз не хватает, целый костяк — удача. Успокойся, они никому ничего сделать не могут!
— Откуда ты знаешь, что они могут, а чего не могут? Может, они разыграли вас в кости или же в шахматы.
— Недурная идея. — Ей становится весело. — Мой дядюшка был королем… наверное, королем черных…
— А старуха-сова — ладья, однорукий старик — тоже. С толстыми щеками — он слон, а со ржавчиной на лице — пешка…
— И надеюсь, не проходная…
— Кто же тогда мы с тобой?
— Как кто? Я королева… лучше белая. А ты мой раб!
— Не бывает такой фигуры!
Она улыбается и косится лукаво:
— Откуда ты знаешь, какие шахматы… у мертвых?
Уходят они по набережной, по тяжелым гранитным плиткам, без причины смеются чему-то, натыкаются на прохожего, и тот, сторонясь, ворчит:
— Ну конечно, влюбленные… и не лень в такую погоду.
Они делают вид, что не расслышали реплики, взявшись за руки, идут дальше.
А черная паутина играет, но не слышат они ее песен, и на какое-то время образуется брешь в паутине.
Что ж, влюбленность делам не помеха, если дела делать вместе. Итак, на восток, в Азию, навстречу восходу солнца! Стартует самолет с громом, оставляет за собой шлейф черного дыма, ревут реактивные двигатели, поют однообразную песню.
Вы, безликие силы буйные, вы, стихии беснующиеся, вы, мошки, тонко жужжащие, и все твари летучие, вы, змеи, черной кожей лоснящиеся, и все твари ползучие, вы, черви безглазые, под землей копошащиеся, вы, птицы, крыльями машущие, вы, звери, в лесах ревущие, вы, люди, землю возделывающие и землю собой удобряющие, — от вас призываю помощников, прикрепляю к моей нити узлами крепкими!
Вот она, Великая степь! Здесь от гор и до гор ветры пролетают свистящими табунами, и нет им нигде помехи-препятствия. Простор поперек неведомый — сияющая широкая страна, протяжение вдоль неведомое — необъятная вдаль земля!
Забелели у курганов палатки, зафырчали автомобили, загорелись костры под котлами, и в древние песни степи вплетаются новые голоса.
Вы, кости пожелтевшие, хрупкие, в прохладной земле тлеющие, вы, горшки, от древней копоти черные, вы, кинжалы бронзовые, позеленевшие, вы, гладкие топоры каменные, — просыпайтесь, долгий сон ваш кончится, жизнь теперь обретете новую, важными, знаменитыми станете! Даже вы, черепки малые, ногами в землю затоптанные, презренные при жизни, ничтожные, — скоро и вы возвеличитесь, на важное лежание ляжете, во дворце на место почетное, и придут вам поклониться люди разных стран и племен!
Играет, дрожит паутина — скоро будет ей прибыль великая, новые нити тянутся, завяжутся новые узелки.
Поздно вечером, когда черное небо принялось разглядывать степь голубыми глазами звезд и от свечек засветились палатки, как большие китайские фонари, вызывает к себе клювоносый племянницу:
— С завтрашнего дня, любезная родственница, ты начальник раскопа. Можешь выбрать любой курган из первых восьми номеров. Да ты уж присмотрела, наверное? Ваш ход, юная леди, делайте вашу игру!
Она готова вспыхнуть от радости, но старается не показывать вида, сохраняет деловой тон:
— Если вы не возражаете, дядюшка, я скажу вам за завтраком.
Встала в рань несусветную, серую и по мягкой холодной траве выходит из лагеря. Серебрятся курганы росой, затаили они в себе время немыслимое, и чудится ей — не она, ее выбирают: как невеста на смотринах смущается.
— Вы, подземные духи древние, темных недр курганов хозяева, хоть я знаю, что нет вас, духи, хоть не верю я в вас, невидимых, помогите мне, духи, пожалуйста, покажите богатый курган, не дайте увидеть могилу разграбленную, никчемную, не введите меня в заблуждение, ибо это мой первый раскоп!
Показался из норки сурок, рыжим столбиком встал и громко стрекочет, ругается, — видно, недоволен вторжением.
— Здравствуйте, господин сурок! Извините за беспокойство, но придется вам рыть новую норку!
Ей становится радостно, весело: что я, глупая, мучаюсь, вот же он, мой курган!
Поднимается солнце выше, горячим, жгучим становится, вгрызаются в землю лопаты, и черные раны раскопов рассекают зелень степи.
Дни за днями идут, слой за слоем снимается насыпь кургана, и вот уже нет насыпи, начинается путь в глубину.
Все чернее становятся согнутые спины рабочих, пот течет по выступающим скулам, пылью щелочки-глаза забиваются.
Каждый день по утрам клювоносый объезжает раскопки. В белых брюках и белой тенниске, с черным пуделем на руках, он заходит в раскоп, обходя брезгливо рыхлую землю. Если что не так делается, клювоносый бросает пуделя и становится на колени, ему подают лопату, либо кисть, либо нож, и он, в назидание подчиненным, мигом наводит красоту и порядок. А потом поднимает пуделя:
— Ах, Пит, как ты испачкался! — и к машине, торопит шофера: — В лагерь, мой друг, поскорее, мне необходимо переодеться!
У племянницы все похваливает:
— Что же, дня через два можно будет вскрывать могилу, и дай Бог вам удачи. Как я вам завидую, родственница: первый в жизни курган! Сколько надежд, сколько удивительных ощущений!
Иногда в чертежи заглянет:
— Гм… недурно, недурно, юноша… но главный экзамен еще впереди… хм… принимать его будут покойники.
Она же все чаще и чаще — пятно ли в земле обнаружится, черепок или косточка — останавливает рабочих с лопатами и берется за нож и кисть. А в глазах блеск азартный, будто в крупной игре выигрывает, хотя под ножом темнеет всего черепок закопченный.
Что поделаешь: ведь археолог кладоискателю младший брат.
Наши двое пока неразлучны, и ему поминутно достаются от нее поручения:
— Натяни-ка вот здесь шнур. А потом нарисуй те камни. Принеси фотоаппараты. Кстати, перед сном не забудь намотать пленку в кассеты. Это что, последняя сигарета? Так о чем же ты думал утром, сбегай попроси у кого-нибудь!
Иногда ему кажется, что и впрямь он попал в рабство. И он был бы, наверное, счастлив, если бы удалось почаще бывать с ней вдвоем.
Иной раз осторожно предложит:
