— Господин Макс просил передать, что Кречмер должен появиться к десяти.
Я взглянул на хронометр.
— Не много-то и осталось. Брось свечи и ступай, Петер, я закончу. И держись подальше, как сказал Макс. Слышишь? Не лезь. Люди, которые сегодня заявятся к нам в гости, слишком серьезны, чтобы обращать на тебя внимание. И никто из них не будет колебаться и секунды, если вдруг твоя жизнь каким-то образом станет для них помехой. Я более чем серьезен сейчас.
— Понимаю, — невесело усмехнулся мальчишка и добавил, — господин тоттмейстер.
Когда за Петером закрылась дверь, я почувствовал себя по-настоящему в одиночестве. Сперва я на всякий случай удостоверился в том, что он удаляется от дома — огонек его свечи и впрямь двигался, постоянно уменьшаясь. «Значит, не такой уж и дурак, — подумал я, испытывая облегчение, — понимает, когда шутки заканчиваются».
Я уселся за стол, открыл флягу. Аппетита не было, да я и не пытался его изобразить — сидел, развалившись на стуле, потягивая вино и глядя на хронометр с открытой крышкой. Через полчаса или час сюда заявится Антон Кречмер, человек, которого, как мне казалось, я хорошо знаю. И этот человек будет здесь для того, чтобы убить меня.
«Ведь ты мог додуматься раньше, — по-комариному пищала неприятная мысль. — Столько лет… Ты мог догадаться, заметить, сопоставить… Ты был тоттмейстером, человеком, которому не лгут лишь мертвецы, ты привык замечать ложь даже в движениях глаз, а все равно не заметил».
Была и другая мысль, куда более тихая, неуверенная, как пляшущий свечной огонек на ветру: «То, что Кречмер согласился приехать сюда, еще не свидетельствует против него. Макс рассказал ему, что ты загнан, обессилен, но знаешь настоящего убийцу. Что, если Кречмер решил всего лишь протянуть руку помощи товарищу, а вовсе не убить тебя?»
Сочетание этих мыслей было невыносимо, поэтому я уставился на стрелку хронометра — ее равномерное движение хоть и не успокаивало, но давало возможность отвлечься от того беспорядка, который творился сейчас у меня в голове. Бездействие угнетало, но противопоставить ему я ничего не мог. Приманка должна быть неподвижной. «Спрятать в рукаве кортик?.. Какая глупость! — я бросил бесполезное оружие на стол, оно обиженно зазвенело — он меня не спасет. Единственное, на что стоит уповать, — на мастерство людей Ордена. Они ведь успеют, а? — опять клюнула в висок гадкая мысль. — Они ведь не станут ждать пока Кречмер прикончит тебя, чтобы получить приемлемые доказательства для его обвинения?.. Ведь не станут, верно?».
В этой мысли был смысл, оттого я постарался забить ее в глухой угол сознания, задавить тяжелыми пластами других мыслей, но без особого успеха. Ведь и верно, из-за меня Орден оказался в очень скверной ситуации, пусть даже ситуация эта всего лишь повод, а не причина, уже неважно. И единственный способ выбраться, восстановить положение — найти убийцу. Или того, кто будет выглядеть, как убийца. Кречмер убивает меня, люди Ордена убивают Кречмера — и налицо картина преступления в обрамлении двух свежих мертвецов. Мертвецов же Ордену опасаться не имеет смысла, мертвецы всегда ему искренне симпатизируют и свидетельствовать против него не станут.
Ударить плечом в дверь, выскочить наружу, схватить за узду коня — Петер не успел отвести его в стойло — и прочь! Сумасшедшая скачка в ночи — без цели, без направления, без смысла. Ледяные коготки ночного ветра на лице, глухой перестук подков, пляска звезд на ночном небе… Смелее, тоттмейстер. Иногда и у пешки может открыться внезапная прыть.
«Что дальше? — спросил я себя, подходя к окну. На стекле, подсвеченное жирным красным заревом свечей, возникло лицо. Острые скулы, глаза — две темные черточки, от которых расходятся многочисленные морщины, левая половина лица — как у старой иконы, покрытой коростой отваливающейся краски. Тревожное лицо, некрасивое. Неживое. — Бегство? Скачка из города в город? Забвение?».
Можно бежать от жандармов, они хитры, они многочисленны, они сильны, но все-таки не всесильны. Скрыться в чужом городе, выдать себя за другого, сочинить новую жизнь… Человек, достаточно хладнокровный, умный и расчетливый, способен на это, пусть даже и без денег. Можно убежать от имперских шпионов. Они невидимы, они вездесущи и иезуитски-коварны, но ведь и они не боги. Бежать в Россию — говорят, Александр I сейчас набирает армию, в которой умеют ценить опытных офицеров, прошедших войну, а чин с понижением — не самое страшное… Бежать в Петербург, сейчас же, этой же сырой гадкой ночью, броситься волком, раствориться… Но есть еще Орден. Который не выпустит, беги хоть в Россию, хоть в Британию, хоть в колонии Нового Света. Рано или поздно за твоей спиной возникнет тень, та особенная тень, которую ты уже не увидишь во внезапно окружившей тебя сплошной и вечной темноте.
Орден умеет заботиться о тех, кто выказал себя его врагом. Я помнил одну историю, имевшую место несколько лет назад, хотя ее ни разу не печатали в газетах, да и на словах избегали рассказывать. Иной лишь раз один не в меру захмелевший тоттмейстер мог поведать другому столь же пьяному сослуживцу, что некий обер-тоттмейстер из Любека дерзнул бежать из Империи против воли Ордена. Ни имени этого бедолаги, ни его полного чина никто не знал, но история и без лишних подробностей была достаточно поучительной. Говорили, он где-то крупно проворовался. Если ты украл столько, что бежишь от Ордена, — это должна быть настоящая прорва денег. Как бы то ни было, Орден не обмолвился об этом ни словом. Я не знаю, какое положение у Ордена в Любеке, однако не думаю, что там служат люди, отличные от тех, что обитают в Альтштадте. Местный оберст Ордена высказал свое возмущение и недоумение по этому поводу, но тем и закончилось. А через месяц или два город всколыхнули слухи о странной смерти. Правда, был это уже не Любек, а далекий Коринф в Греции, где на рассвете в какой-то каморке на чердаке нашли останки человека, съеденного крысами. Соседи утверждали, что вечером этот человек был вполне жив, разве что пьян сильнее, чем обычно, а утром эти же соседи лицезрели скелет, растащенный, вдобавок, по всем углам и порядком погрызенный крысиными челюстями. Но убийцы не ушли далеко. Сами крысы оказались здесь же — их трупы, числом не менее трех десятков, отчаянно смердели, являясь причиной того самого запаха, который привлек внимание соседей. Местный врач высказал предположение, что тело бедолаги, съеденного заживо крысами, было столь пропитано миазмами спирта, что стало смертельной трапезой для животных. Были и другие истории, общее содержание которых оставалось неизменным. Но припоминать их сейчас я не хотел.
