И больше не оставалось сомнений, чей профиль я видел на Невском в проезжающем мимо авто. Париж? Я ведь сам провожал ма в аэропорт, чемодан нес... Впрочем, что ей мешало улететь, погулять по столице Франции, а затем вернуться ближайшим же рейсом?
Там, где одна ложь, всегда найдется место для второй. И третьей, и сотой... Ложь — она как дым. Столь же легка, столь же свободно разносится. И рано или поздно она развеется. Как сказал был Мстистав Юрьевич (он любил эту фразу): правду не спрячешь в платок.
Мне следовало ощутить гнев или обиду. А я ощущал безразличие. Даже когда Злата сообщила о ритуале отказа от силы, на который мать пошла, чтобы быть с любимым, не тронуло это меня, вот совсем.
Ведьма? Начхать. Пошла на жертву, чтоб создать ячейку общества и сына (меня) родить? Ее выбор.
А Дария, ведьма закладная и слабая, оскорбилась, как личное зло приняла уход Богданы из Ковена Северных Ведьм. Как я понял, там не о дружбе великой речь шла, а о чем-то вроде покровительства. Богдана покровительствовала Дарие, а та при случае выступала на стороне своей приятельницы. Симбиоз? Пожалуй, да.
Потом Богдана выбрала обычного смертного, и ради него отказалась от всего, что давали ей сила и союз с другими ведающими. И Дарие стало труднее в круге своих. И жизнь рядом с бывшей подругой, некий «присмотр», жаль, не разъяснили мне, зачем было смотреть за обессиленной ведьмой, это был добровольный выбор тетки Дарьи.
Белава, как выяснилось, вошла в Ковен на место ма. Злата не любила приезжую Краснову с той поры: в представлении златовласки место приближенной к главе должно было отойти ей, а досталось девке со стороны. Мне эти сложности карьерного роста в ведьмином котле были до лампочки, но Злата аж слюной брызгала, когда говорила про перестановки, вот и запомнил.
— Я тебя сразу узнала, — быстро, почти скороговоркой высказала она, сменив тему на ходу. — Видела прежде мальцом, но это не важно. Гляделки такие во всем Петербурге у нее да у тебя. Звериные, наглые. Лоск, манеры ваши — пыль в глаза. Я поэтому и не сдержала себя тогда. Богдане жизнь взять, что воды глотнуть, и все с царским видом, будто это она одолжение воде делает. Власта, я уверена, и отпустила ее потому, что конкурентку за главенство в ней видела.
Мой отец видел в глазах матери цвет осени. Злата — звериную дикость. Истина в глазах смотрящего...
Не поверил я в эти откровения про воду и жизни. Не до конца. Память хранила тепло материнских рук, любящий взгляд и заботу в голосе.
Способна ли мать на убийство? Я бы ответил: да. Беспричинно? Не знаю, склоняюсь к отрицательному ответу.
Могла ли она убить отца? Пусть бы даже за измену (допустим на секунду, что слухи о профессоре и студентке не пусты)? Нет. Я видел, как поблекла, затухла жизнь в ма, когда его не стало. Потому и отправлял ее с легким сердцем за границу: надеялся, что смена обстановки пойдет родительнице на пользу.
Злата продолжала заполошно говорить, полоскать грязное белье ковена, все больше распаляясь. Ушел я от злопамятной ведьмы с грузом неприятных знаний.
Днем позже Сергей Крылов пересекся со мной возле метро. Задал несколько вопросов, дал пару ответов. Еще я послушал диктофонную запись пения Анюты, совершенно счастливой, судя по голосу.
Баночки-скляночки, ржавый пинцет,
Вкус формалина на милом лице.
Пусть остаются со мной навсегда
Ты и твоя красота[1].
Эти милые строки она напевала, исследуя тело Златы. Ту разделили на восемь частей, причем язык с бережностью определили в баночку с формалином.
— Каждый раз, как мне кажется, что я с Аниными тараканами свыкся, она очередной перл выдает, — вздохнул оперативник. — И хоть стой, хоть падай. Зацени: «Все люди делятся на две части, а некоторые даже на восемь».
— Душевненько, — ухмыльнулся. — С фантазией девочка. И с нормальной защитной реакцией. А как иначе, если ты целыми днями во внутренностях трупешников копаешься?
— Ну, — Сергей почесал затылок. — Если так рассудить... Теперь про твоего отца: дела на него у нас нет.
— Что, в сгоревшем архиве хранился? — не мог сдержаться от сарказма я. — Который вы на чердак запихнули?
Парень глянул на меня с укоризной.
— Там давнишнее было. Лет двадцать-тридцать назад закрытые дела, — слил малозначимую (на его взгляд) информацию милиционер. — А на профессора Бельского дела никогда не существовало. Семен Ильич это гарантирует.
«Значит, сгорели в числе прочего и записи о приключениях матери до замужества», — отстраненно подумал я. — «Жаль. Я б почитал».
Когда я разговор этот и свои соображения по поводу него выдавал домашним нечистикам, в дверь позвонили. Снаружи, от двери с общей площадки. Туда выведены звонки и подписаны номера квартир жильцов. Я никого не ждал.
— Кто там? — спросил, не поднимая зада со стула.
Зачем, если рядом существа сверхъестественные?
— Девка какая-то незнакомая, — сощурился и принюхался шерстистый. — Опасности от нее не ощущаю, но тухлая она.
М-да. И как это понимать? Чтобы тухлой была рыба, я могу представить, а чтобы девица? Впрочем...
— Упырица? — решил проверить версию.
— Не, — манульи лапы вытянулись — чисто кошачьи потягушки. — Из людского мира. Смердит от ней, а чем — не пойму. Не открывай.
Кнопку звонка вдавили повторно, с настойчивостью, достойной лучшего применения.
Я с сожалением отставил чашку с чаем. Заварка сегодня особенно удалась Кошару, остынет, пока хожу, не то уже будет.
Пыхнул загодя живым огнем. Овинник не чует опасности, но лучше подстраховаться. Вдруг пахнет девица, потому как дурной болезнью страдает?
Вышел в общий коридор, отпер дверь, приоткрыл на ширину ладони. Окинул беглым взглядом молодку с жидкими сальными волосами в футболке и трениках. Дух перегара и курева ударили в лицо. В правой руке визитерша сжимала коробку, даже не так — коробочку.
«Мальчонка в коробчонке», — не в тему промелькнуло в голове.
— Мы ничего не покупаем, — рявкнул и захлопнул дверь.
«Дзынь!» — не унималась молодая, но уже потасканная жизнью дамочка.
— Сказано: нам ничего не нужно! — пророкотал для особо непонятливых. — В лотереи не играем, купить чудо-утюг не желаем, а про религию мне лекцию прочтут без вас, причем с глубоким знанием и погружением в вопрос.
— На Боровой мост приходи, — выпалила мне в лицо тухлая девка, причем зрачки ее, я почему-то отметил этот момент, абсолютно не двигались. — Завтра в четыре пополудни. Ждать тебя станут час, не более, позже твою подругу частями пришлют.
Постановка фраз никак не соответствовала внешнему виду говорившей. Закончив с текстом, она швырнула в меня через приоткрытую дверь коробочку, развернулась и пошла вперевалку к лифту.
От молнии в спину ее спас дурацкий комплекс, который давно пора бы изжить. «Ведь баба», — дал название комплексу Кирилл. А я вспомнил, как тяжко ему приходилось, пока я ту молнию на нем тренировал.
«Подругу частями», — вычленил я из сказанного и занес руку. Непосредственно через кисть у меня получалось дать малый разряд.
— Пусть идет, — потянул меня за штанину Кошар. — Разнюхал я тухлость: под внушением она. Пустышка. Ничего и никого не вспомнит, хоть жги ее.
Лязгнули двери лифта. Сальноволосая укатилась вниз. А я вспомнил про коробочку, которую не стал ловить, пропустил мимо себя, чтобы на пол упала.
— Не опасно, — вынес заключение мой нюхач.
Внутри оказались волосы, свернутая восьмеркой прядка. Я ощутил, как разжимается пружина внутри: волосы были темные. Бартош светленькая. Ворожея в моем понимании — главная претендентка на роль «подруги», если не сказать, что единственная.
С кем я еще в последнее время «дружил»? С Аннет-Африкой? У той дреды. Хелен могли видеть в моей компании в принципе. Неоднократно. У нас ничего быть не может, она неживая, к тому же замужем за моим (тоже неживым) приятелем. Вообще, она уже пару дней не отвечает на мои звонки, но тому может быть масса объяснений. Я и Джо звонил, мне про Клода узнать хотелось.
