Наташка его тоже оценила.
— За это я тебя покатаю, — сказала она. — Чур ты будешь мои дети, мальчик и девочка, близнецы.
Я слова сказать не успел, а Наташка уже усадила меня на санки и потащила куда-то по утоптанной за день тропинке.
— Закрой глаза! — велела она. — И чур не подглядывать.
Ехать на санках с закрытыми глазами оказалось так здорово, что у меня сразу прошла охота спорить, объяснять, что я не могу быть двумя детьми сразу, даже понарошку. Потому что я уже есть — один. Так получилось.
А потом я почувствовал, что кто-то крепко держится за меня двумя руками. И одновременно мои руки тоже вцепились в чье-то мягкое, толстое, теплое даже на ощупь пальто. Поэтому глаза я так и не открыл. Подумал, лучше мне не видеть, что меня действительно стало двое. Пока не увидел, не считается, а пока не считается, я как-нибудь потерплю.
Поездка завершилась в сугробе, куда Наташка опрокинула санки вместе со мной. И сама плюхнулась сверху. Крикнула: «Все! Чур ты больше не мои дети! Ты опять один!» И я наконец открыл глаза, на радостях забыв на нее рассердиться.
Летом Наташка переехала. Не в другой город, но на противоположный конец нашего — тоже ничего хорошего. Обычно детские дружбы на этом и заканчиваются. Особенно когда нет телефонов. А у нас их не было. Не то что мобильников, которые тогда даже в воображении сценаристов фантастических фильмов возникали нечасто, но и обычных стационарных с крутящимися дисками — ни в нашем старом доме, ни в новостройке, где получили квартиру Наташкины родители.
— Мы не потеряемся, — твердо сказала Наташка, залезая в грузовик, набитый вещами. — Я тебе обещаю, вот увидишь.
Я ей, конечно, верил. Но думал, «не потеряемся» — это про далекое будущее. Вырастем, станем взрослыми, пойдем в справочное бюро и найдем друг друга. Специально для этого записал в блокнот Наташкину фамилию — вдруг забуду. Приготовился жить без Наташки долго-долго, и эта перспектива так меня потрясла, что я даже реветь не стал. Не то чтобы мужественно терпел, просто не получилось. Иногда слезы — это слишком мало, вот что я тогда понял.
И как же я удивился, когда всего три дня спустя увидел Наташку. Она сидела на старой груше и болтала ногой. Как будто их отъезд в большом грузовике, со шкафом, диваном, ковром и трельяжем был розыгрышем, а на самом деле все осталось по-прежнему.
— Я целый час ехала! — похвасталась она. — Сперва в автобусе, потом в трамвае.
— Тебе разрешили? — изумился я.
— Не знаю, — беззаботно отозвалась Наташка. — Думаю, вполне могли бы разрешить, я уже несколько раз одна ездила — к маме в институт, когда ключи забыла. Но я на всякий случай не стала рисковать и никому ничего не сказала. Все равно мои до вечера на работе. А в том новом дворе все какие-то дураки. И вообще без тебя неинтересно.
— Хорошо, что я не ревел, — сказал я, усаживаясь на соседнюю ветку. — А то получилось бы зря.
— Вот и правильно, — кивнула Наташка. — Не надо из-за меня реветь. Я же сказала, мы никогда не потеряемся. Я точно знаю.
У нас не было возможности заранее договариваться о встречах. Взрослые редко дают детям распоряжаться временем по собственному усмотрению. Гулять выходишь, только когда отпустят, и это зависит от такого немыслимого количества причин, большая часть которых тебе неизвестна, что строить планы можно разве только на отдаленное будущее: когда вырасту, стану каждый день ходить в кино на последний сеанс, это совершенно ясно, поэтому можно с уверенностью назначать свидание в восемь вечера возле кинотеатра «Вымпел» двадцать лет спустя.
А вот насчет завтра такой уверенности нет. Тем не менее Наташке всего пару раз пришлось кричать под моим окном, обычно в момент ее появления я уже ждал во дворе. А когда приходилось оставаться дома или идти куда-нибудь с родителями, она и не приезжала. Как мы угадывали — до сих пор не понимаю.
Только однажды Наташка пропала на целый месяц. Я не знал, что и думать, — неужели так сильно заболела? Или вообще заснула летаргическим сном, как в книжках пишут? Или они снова переехали, на этот раз в другой город, никого заранее не предупредив? Совсем извелся.
Она объявилась уже после осенних каникул. В том году был очень теплый, солнечный ноябрь, и я до сих пор помню, как увидел Наташку из окна и выскочил на улицу в домашнем свитере, забыв надеть куртку. И совсем не замерз, хотя мы целых два часа болтали, стоя у подъезда, пока не пришла моя мама, ужаснулась, обнаружив меня раздетым, и погнала нас домой пить горячий чай. Мы, впрочем, не возражали, потому что «чай» в исполнении моей мамы — это как минимум три разных сорта печенья и полная вазочка конфет, шоколадных в начале каждого месяца, липких ирисок ближе к его концу. Но ириски мы любили даже больше.
Никогда раньше не расспрашивал Наташку — где была, что делала. И она меня тоже. Иногда рассказывали сами — по большей части забавные эпизоды, чтобы посмеяться вместе. Теперь думаю, нам просто казалось, это совсем неважно — как мы жили и чем занимались друг без друга. Важное начиналось, когда мы встречались.
Но тут был совершенно особый случай, поэтому я все-таки спросил.
— А у нас по району маньяк ходил, — равнодушно, с набитым ртом промычала Наташка. — Ну, то есть взрослые говорили, что маньяк. Лично я в него не очень-то верю. Но гулять меня не выпускали. И в школу за руку водили, как маленькую. А из школы — домой. Родители договорились, встречали нас по очереди, провожали каждого не просто до подъезда, а до входной двери — вот как перепугались.
— Маньяк? — восхищенно повторил я. — Это с ножом? Убийца?
— Ну да, так говорили — убийца. Вроде бы у нас в парке убили девочку. Не знаю кого. Не из нашей школы. А может, вообще никого не убили, а просто кто-то глупость сказал, и все сразу поверили и стали повторять: «Маньяк, маньяк!» И началось. Меня не то что к тебе, а даже в булочную не отпускали. Которая вообще прямо в нашем доме, внизу. По-моему, очень глупо.
— А сегодня как же? — спросил я.
Воображение мое уже нарисовало сцену побега: Наташка спускается с восьмого этажа по веревке из простыней, внизу ее поджидает маньяк с окровавленным ножом, который она, разумеется, выбивает ударом ноги — в прыжке, как в кино.
Но она только еще больше нахмурилась.
— Да вроде бы того маньяка поймали. Или просто какого-то человека с ножом. Может, он масло на хлеб мазал, а потом задумался о чем-то и так и вышел из дома с ножом в руке. И его сразу — хвать! И в тюрьму! И нож на экспертизу, а он весь в масле, представляешь?
— Или в колбасе, — добавил я. — Вдруг он зарезал колбасу?
