— И ты готов умереть?
— Если ты позволишь мне проникать так глубоко в тебя, ради этого я готов умирать хоть каждую минуту.
Она застонала протяжно, вызывая ответный стон, увлекая нас обоих за пределы сознания. Так хорошо с ней мне было впервые с того момента, как я запомнил её имя.
— Антуанетта... — шептал ей, гуляя пальцами по все еще слабому телу. — Антуанетта... — шептал и не мог насытиться этим звуком.
Она еще долго не подпускала меня к себе, но разрешала кормить, заботиться. И постепенно моя любимая вернулась к жизни, уже в роли неизменной и единственной фаворитки.
Юрий сказал, что я не смогу быть с одной женщиной. Я никогда не собирался это проверять. Никогда не клялся в верности моей Антуанетте, а она и не просила об этом. Но так уж сложилось, что для меня нет ни одной женщины из моего народа, равной Антуанетте. И мы не могли насытиться друг другом, пьянели от близости, и даже в переполненном троном зале моего дворца я видел лишь ее одну, как и она меня. Разговоры о нашей любви вышли далеко за пределы родного мира, должно быть, именно тогда императрица Гидон посчитала возможным рассмотреть меня как потенциального отца ее будущих детей. Но это случилось не сразу. А пока мы с любимой наслаждались друг другом, в нашу жизнь ледяным штормом ворвалась Агата.
В рамках дипломатической миссии валькирия прибыла во дворец вместе с представителями своего народа. Сама она не была дипломатом, только прислуживала одной из них. И мельтешила перед глазами, выполняя поручения старших валькирий, причем часто абсолютно бесполезные. Скорее всего, ее просто гоняли, лишь бы без дела не сидела. А пока я был занят гостями, моя скучающая Антуанетта задалась целью проверить, правда ли, что все юные валькирии — девственницы? И кого она выбрала, чтобы прояснить этот вопрос? Разумеется, самую младшую из них. Агата оказалась крепким орешком, и осмотреть, потрогать себя не давала, что только подогревало интерес Антуанетты.
Моя любимая, как только мы уединялись в спальне, признавалась в своих желаниях, нашептывала мне их во время соединения наших тел и сознаний. Впечатлившись фантазиями своей любимой, я и сам стал задерживать взгляд на Агате, разглядывать её, отчего она мило смущалась.
Антуанетта с одержимостью охотницы выслеживала валькирию, перехватывая её в коридорах. Агата же стойко держала оборону. Но только до определённого момента.
Я был в своём кабинете один, разгребая ворох документов, когда Агата пришла ко мне с очередным глупым поручением, относительно которого можно было бы все решить за завтраком, но начальница отправила её ко мне. Чем руководствовалась её наставница, мне стало понятно уже гораздо позже. А тогда она пришла, комкая на себе одежду, ожидая моего решения. Я не планировал ничего такого, но фантазии Антуанетты глубоко засели в моём сознании, а уже через несколько часов валькирии должны были отбыть на родину, и я решился. Подошёл к ней недопустимо близко и прикоснулся к манящим губам своими. Это был даже не поцелуй, просто прикосновение. Мы оба застыли, она от неожиданности, а я, не решаясь пойти дальше. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент в мой кабинет ворвалась её наставница в компании старшего дипломата. Лишь на секунду на лице вошедшей просияло торжество, сменившееся гневом.
Конечно, Агате устроили разнос. При этом старший дипломат заявил ей, что обязательно поставит в известность вышестоящее их руководство, о неподобающем поведении послушницы. Они словесно линчевали ее, обзывая блудницей, позорящей их народ, поминали Фрею и Одина. И все это, ничуть не стесняясь моего присутствия. В этом, наверное, было дополнительно унижение — показательная порка. Хотя я даже понять не мог, что такого противозаконного сделала валькирия? Это же не она ко мне полезла, всего лишь не отстранилась вовремя. И что с того? Только прикосновение, я бы даже сказал, невинное. Но грозным девам и этого хватило, чтобы навсегда перечеркнуть карьеру юной валькирии, ставя жирную точку на ее мечтах.
Ничего даже не было, а её дискредитировали, поставив под сомнение целомудренность Агаты. Невинность была обязательным условием для получения той должности, которую хотела девушка и к которой шла всю жизнь. И дело вовсе не в физических признаках, а в целомудрии ума. Ни я, ни Антуанетта этого не знали, иначе не поставили бы юную валькирию в такое положение. Но когда нам все объяснили, было уже поздно.
Выслушав выговор той ночью, Агата пришла в мою спальню сама. С целью расстаться с уже ненужной девственностью. Её сородичи сделали свои выводы, даже не дав ей оправдаться. Мы не тронули её. Она просто плакала в наших объятиях, не обвиняя ни меня, ни мою любимую. Агата поведала нам, что должность, которую она должна была занять по возвращении, принадлежала её наставнице, а старую валькирию должны были освободить за выслугой лет. Но та уходить упорно не желала. А потому и спланировала подобное, отправив поздно вечером в мой кабинет Агату и потащив туда старшего дипломата. Её расчёт на развязность суккубов был верен. Она осталась при должности, а Агата — ни с чем.
Мы проводили валькирий и отправились отдыхать. Ещё долгое время валькирия не покидала наших мыслей, и, посоветовавшись, я написал Агате письмо. Мне слабо верилось, что гордая валькирия примет наше приглашение, но Антуанетта настаивала, и я выполнил её просьбу.
Агата приехала. Она ни о чем не жалела. Призналась нам, что потеряла целомудрие ума задолго до того, как Антуанетта обратила на неё внимание. В первую ночь, когда они остановились у меня во дворце, валькирия долго не могла уснуть и решила прогуляться по закрытому саду на заднем дворе. Там она и увидела нас. Мы с Антуанеттой жадно предавались любви, не заботясь, слышит ли нас кто-то, и даже не подозревая, что в тенях Агата не могла оторвать от нас глаз, страшилась и мечтала оказаться пойманной нами за подглядыванием прямо тогда. И когда избегала знаков внимания Антуанетты, и когда стала ловить мои заинтересованные взгляды, Агата не могла поверить, что всё взаимно. То, к чему она шла всю свою жизнь, стремительно стало терять свою значимость, вытесняемое совершенно другими желаниями. Осталась только жажда принадлежать нам. А уже через несколько мгновений после её откровенного рассказа мы с любимой доказали валькирии, что в своем выборе она не ошиблась. А потом ещё раз, ещё и ещё. Мы с трудом сдерживались, чтобы не спешить. Приучали скромную Агату к себе, новым уровням страсти, не позволяя даже опомниться или пожалеть.
И я был счастлив. Рядом со мной возлюбленные, которые любили и меня и друг друга. Тогда я и начал говорить с моими женщинами стихами, особенно в моменты близости. У меня был мой мир и мой народ. Чего ещё мог желать молодой князь суккубов?
Но угроза со стороны инкубов заставила меня обратиться за заступничеством императрицы Гидон. И она великодушно предложила договор. Гидон хотела двоих детей с генами суккубов, а так как я последний суккуб княжеских кровей мужского пола, заменить меня некому. Единственное, что мучает меня, — это то, что Гидон потребовала отказаться от любых связей. Свою любовь на время нашего союза я должен буду дарить только супруге, иначе договор будет расторгнут, а мой народ лишится её поддержки.
Не скажу, что суккубы не готовы к войне с инкубами, но война — это смерти, в первую очередь моих подданных. И если есть шанс этого избежать, то я им воспользуюсь, даже в ущерб себе, чего бы мне это ни стоило. Получив благосклонность Гидон и подарив ей детей, я могу больше не опасаться инкубов, потому что они не посмеют нападать.
Был, конечно, еще один способ. Я мог обратиться за помощью к королю Нового Ада. Но этот вариант я отмел сразу. Есть у людей такое выражение «сделка с дьяволом», подразумевающее, что желаемое ты получишь, но слишком дорогой ценой. Так вот это про него в полной мере. Ганнибал — настоящий кукловод. Ещё никто не одержал верх в игре с первенцем Вельзевула.
