Николай Блохин
Балтийская песня
– Армянскому радио задают вопрос: "Что общего между женской ножкой и телебашней?" Армянское радио отвечает: "Чем выше лезешь, тем больше дух захватывает!"
– Ха-ха-ха!
– А вот ещё: приходят русский, француз и американец к ювелиру…
– Это я знаю…
– Тогда такой: в ракетной части ждали генерала c инспекцией…
– Товарищи, тише, я с Киевом разговариваю. Идите в курилку… Алло! Это украинское отделение?.. Мне Дудина, пожалуйста!.. Алло! Дудин? Здравствуй, Дудин, это Седловский беспокоит… Ага… Ага… Хорошая, а у вас?.. Всё дожди?.. Дожди, говорю?.. Ага… Вот, что, Юрий Иваныч, тут с нашим проектом какая петрушка получилась. Мы хотим задним числом внести кое-какие изменения… Что?.. Да, да, задним, задним! И по одному вопросу твоё мнение желательно…
– Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас грозно гнетут. В бой роковой мы вступили с врагами…
– Наташа, сделайте радио тише, я с Киевом разговариваю… Дудин?.. Там в линейной части есть перечень импортного оборудования…
– На бой кровавый, святой и правый, марш, марш, вперё-о-од, рабочий народ!
– Наташа, выключи к чёрту своё радио!
– Что вы кричите, оно и не включено вовсе!
– На бой кровавый, святой и правый…
– Иван Григорьич, это на улице.
– Не валяйте дурака… Нет, Юрий Иваныч, это я не тебе… Нашёл перечень? Смотри листы с третьего по восьмой… По восьмой, понял?
– Иван Григорьич, по улице матросы идут!
– Стой, братва! Заходим в учреждение. Культурно прошу, не хулиганить, соблюдайте революционную дисциплину!
– Ну, давай, Дудин! Завтра жду от тебя телетайпограмму с твоим согласием. Ну, давай! Что?.. Да тут пьяные горланят на улице… Ну, давай… ну, давай… Ага… Ну, пока!
Дверь в комнату резко распахнулась, и на пороге появился невысокий усатый гражданин в чёрном бушлате, перекрещенном пулемётными лентами. На бескозырке его горела золотая надпись "Амуръ". За ним в комнату втиснулись ещё двое матросов. Запахло махоркой, потом.
– Я извиняюсь, граждане. Однако, придётся вам помещение очистить… Здесь вас больно много собралось…
– Этого ещё не хватало! Маскарад какой-то… Наташа, вы что-нибудь понимаете?
– Посторонись, комиссар, – раздался спокойный голос, дверь отворилась, и в комнату, не торопясь, продвинулись ещё два матроса, волоча за собой чёрный старинный пулемет "максим".
"Народный театр? – подумал Иван Григорьевич. – Кино снимают?" Нет, это не было похоже на киносъёмку. Матросы уверенно подкатили "максим" к окну, хладнокровно выбили стекло из громадной дюралюминиевой рамы, выставили пулемёт в сторону площади.
"Позвонить директору?" – вспомнил Иван Григорьевич и потянулся к телефону.
– Не трогать! – на трубку легла тяжёлая, короткопалая, густо покрытая татуировкой рука. – Я тебе позвоню, буржуйское отродье!
– Кто вы такие? – взвизгнул Иван Григорьевич. – По какому праву?
– А вот по какому, – и перед носом Ивана Григорьевича возникло почерневшее дуло маузера. – Вон отсюда!
Сотрудники отдела гуськом вышли в коридор. Там витал густой махорочный дым, раздавались взрывы хохота. Матросы чувствовали себя как дома. В сторонке тихо покуривали проектировщики из соседнего отдела. Иван Григорьевич решительно шагнул к ним.
– Кто мне может объяснить, что случилось? Что это за матросы, и вообще, что тут творится?
Кто-то с готовностью объяснил:
– Можно предположить только одно, Иван Григорьевич. По-видимому, какая-то ерунда произошла со временем. Петля временная, что ли? Эти ребята, – в сторону матросов ткнули сигаретой, – непонятно каким образом перенеслись из семнадцатого года сюда, к нам, и, как видите, спокойно делают свое дело, уверенные, что находятся в своём времени. Я пытался поговорить с одним, но они… гм… вооружены.
– А этот "Амуръ", ничего, сильный мужчина, – сказала подошедшая Наташа, изобразив на голове бескозырку. – Он пытался меня обнять, но я ему…
– У вас одно на уме, Наташа, – раздражённо сказал Иван Григорьевич. – Надо ведь что-то делать. Милицию догадался кто-нибудь вызвать?
– Испугались они вашей милиции, – мечтательно проговорила Наташа, – их тут много, все с винтовками… Разгонят они всю милицию…
– Они тут быстро порядок наведут, – сказал кто-то из проектировщиков. – Вон, слышите, машбюро разгоняют?
Действительно, из машбюро раздавался дружный визг. Дверь распахнулась, и в коридор высыпали, тряся кудряшками, машинистки.
– Нахал! – мужественно крикнула самая молодая, Лидочка, и дёрнула плечиком.
– Стой, барышня, вернись! – из машбюро показался молодой матрос с кудрявой непокрытой головой.
– Вы рукам волю не давайте, я на помощь позову, – дрожащим голосом отозвалась Лидочка, прячась за спины проектировщиков.
– Уж и пошутить нельзя. Какая вы, барышня, ей-богу, нежная. Тут надо, понимаешь, бумагу одну настукать, а я, понимаешь, грамоте-то не очень…
Лидочка поупрямилась ещё немного, но матрос был неумолим, и ей пришлось вернуться в машбюро. Оттуда сразу раздался высокий торжественный голос, сопровождаемый стрекотанием пишущей машинки:
– Петроградскому комитету Российской социал-демократической рабочей партии… Как ты ловко пальчиками стукаешь… Рабочей партии… Докладываю Петроградскому комитету, что… Машинка у тебя шикарная… Английская, небось?.. Наша?.. Ну, ты не бреши… Извиняюсь, конечно… По начертанному революцией плану… А контора ваша по какому департаменту будет? Не путей сообщения?
Лидочка и сама не знала точно, какому департаменту подчиняется институт, и продолжала молча печатать: "…Как и было указано, пресечём случаи саботажа и заставим служащих соблюдать революционный порядок…" Иван Григорьевич в смятении двинулся по лестнице вниз, к выходу, однако у самых дверей его остановил пожилой матрос с перевязанной головой.
– Стой, братишка, выпускать-то никого и не велено. Ты иди, работай себе, служи, а я туточки постою…
Пришлось подняться назад. В махорочном тумане прохаживался комиссар.
– Вы, молодые люди, нашим ребятам помогите освоиться. Получен приказ – здесь у вас порядок навести, чтобы, значит, никакого саботажу. А то у меня разговор короткий, – татуированная рука похлопала по кобуре. – И никаких, значит, отлучек. Работать до восемнадцати ноль-ноль. А ты, – комиссар ткнул пальцем в Ивана Григорьевича, – ты, я вижу, тут главный… Ты передашь дела ему. Нечепуренко, принимай дела!
Перед Иваном Григорьевичем вырос тот самый молодой матрос, который только что диктовал Лидочке письмо.
– Идем, батя, только без глупостей…
В привычной обстановке Иван Григорьевич почувствовал себя несколько уверенней и язвительно заметил:
– Вы, кажется, не очень-то грамотны?
– Не очень, – согласился Нечепуренко, – но работать будем. Показывай, батя, где у тебя какие тут дела. Это что за бумага?
– Это пояснительная записка к проекту здания автоматической телефонной станции… – Матрос кивал. – Здесь перечень импортного оборудования… Здесь вот приказ директора о повышении качества проектных работ… Протоколы мероприятий по выполнению…
Резко зазвонил телефон. Иван Григорьевич протянул было руку к трубке, но вдруг ухмыльнулся и показал глазами на аппарат:
– Прошу!
Матрос уверенно снял трубку.
– Слухаю!
– Иван Григорьич, ты?
– Вам кого, товарищ, надо?
– Э-э-э… мне Седловского, – прогнусавила трубка. – А с кем, собственно, имею честь?
Матрос прикрыл рукой микрофон.
– Седловский – это ты, батя?
– До сегодняшнего дня был я, – саркастически заметил Иван Григорьевич. – А теперь, как мне было сказано, начальником отдела будете вы. Говорите!
Матрос крякнул и неуверенно заговорил в трубку; – Я теперь буду вместо Седловского. Моё фамилие Нечепуренко. Говорите, чего надо!
– А где Иван Григорьевич? Я, собственно…
– Вы по делу звоните, товарищ, или как? Русским языком говорю, я тут пока начальник. Чего надо?
В трубке послышалось неясное бормотание, затем:
– Из милютинского филиала беспокоят. Вы не могли бы по девятьсот девятнадцатому договору мне сметную калькуляцию поквартально на этот год продиктовать? И что уже опроцентовано…
– Ждите у аппарата! – прокричал матрос и положил трубку на стол.
– Где у тебя, батя, кулькуляция девятьсот девятнадцать? Быстро, ждёт человек…
– Договор девятьсот девятнадцать? – понял Седловский. – Все бумаги по девятьсот девятнадцатому в настоящий момент находятся в плановом отделе.
– А где этот твой отдел?
– Четвёртый этаж, первая комната направо.
Нечепуренко сказал в трубку: "Ждите!" – и приоткрыл дверь в коридор.
– Щупакин! Коля! Подь сюда, живо! Коля, топай на четвёртый этаж, в первую комнату направо. Принесёшь бумаги. Скажи – договор девятьсот девятнадцать. Кулькуляция какая-то. Одна нога здесь – другая там.
