Европиан Петер
ОТЧЕГО ВЫМЕРЛИ ДИНОЗАВРЫ
— Скажи мне, почтенная обезьяна, не тебя ли зовут Протоантропом Ли, который знает про все на свете?
— Ах, любезный прохожий, когда-то я и был тот самый Протоантроп Ли, про которого говорили, что он знает все на свете, но теперь… проходи мимо, пришелец, дай мне спокойно забить этот косяк!
— Почтенная обезьяна, знай, я не просто прохожий!
— ?!
— Выйдя на пенсию, я уже много лет ношусь на своем летающем блюдце из конца в конец по обозримой вселенной и собираю истории, чтобы через много лет разумные существа повсюду прочли мои мемуары и узнали, сколь велик и удивителен окружающий мир.
— Ай-яй-яй. Hу почему ты не явился раньше, пришелец, пилот летающего блюдца, собиратель историй? Почему ты не явился раньше? Уходи, дай мне забить этот косяк.
— Почтенный Протоантроп Ли, знай, мне сказали, что ты некогда лично был свидетелем величайшего таинства вашего времени, в результате которого с лица планеты полностью исчезли какие-то огромные страшные ящеры под названием Динозавры. Мне сказали, что ты — один из немногих посвященных в тайну их гибели. И, мне сказали, что никто в целом мире не сможет рассказать эту историю так, как это сделал бы ты.
— Ах, пришелец, собиратель историй… Hу посмотри на меня: кого ты собираешься спрашивать?
Огромный и величественный, он возлежал на ковре из маленьких красных цветов.
От цветов исходил тонкий, запоминающийся на всю оставшуюся жизнь аромат.
Он возлежал недвижной громадой, лишь изредка пошевеливаясь, чтобы принять более удобную позу. Было утро, и множество Солнц, отраженных в каплях росы, сияли вокруг, обрамляя его поистине царским убором.
Он возлежал на ковре из маленьких красных цветов, и звери, и птицы, и любые существа, какие только есть на Земле, издалека завидев его гордый профиль — тонкую шею, спинной зубчатый гребень и хвост с мощными, острыми как бритвы шипами — замирали в благоговейном восторге. Иные почтительно приближались, и тогда он поднимал голову, благосклонно смотрел на пришельцев и говорил с ними о жизни. Существа же стояли пред ним и ловили каждое слово. Сколь бы ни были они разными — в перьях, в чешуе, или покрытые шерстью, с копытами ли, с мощными когтистыми лапами или с длинными холодными пальцами на маленьких зеленых лапках — глаза на их мордах, таких разных и вместе с тем таких одинаковых, горели преданностью и любовью.
Он возлежал на ковре из маленьких красных цветов, и нигде вокруг не царили произвол и жестокость, сильный не обижал слабого, но наоборот, большие заботились о малых, всячески помогая им вершить жизненный путь. И уж конечно, не было ни одной твари, в голову которой пришло бы прервать чью-либо жизнь ради насыщения пищей.
Субматериальные небесные сущности являлись к нему из высших миров, и он говорил с ними, а сущности признавали его мудрость и заботу в управлении окружающей жизнью, подчеркивая, что он и только он — тот, кому обязана Земля установившимся на ней царством справедливости и добра.
Под его руководством царили процветание, покой, небывалый расцвет духовности и науки, объединившихся в одно неразрывное целое и направлявших слепые прежде силы природы в новое, благотворное русло. И стихии склонялись перед волей и знаниями, дожди шли лишь когда следует, а на полях произрастали невиданные прежде культуры, дававшие непрерывные урожаи, богатые всеми полезными веществами и не имевшие равных по вкусу.
И каждое существо на Земле, сколь угодно малое, прославляло время своего рождения как прекраснейшее из всех случавшихся прежде времен.
Потому что он… Потому что он возлежал на ковре из маленьких красных цветов.
Hо и только.
Всеобщее счастье было незыблемо, однако оно обязательно уходило с последней искрой угасающего сознания. Оставались прежними лишь маленькие красные цветы, да еще гордые контуры гигантской туши со спинным гребнем и хвостовыми шипами.
Что же до всего остального… Остальное жило своей нехитрой жизнью, рождаясь и умирая, пожирая себе подобных и порождая им на смену других таких же, не зная ни про власть над стихиями, ни про всеобщее вегетарианское братство, но зато прекрасно зная про страшную и могущественную красную незабудку — истинную Королеву Земли.
И когда впалые бока лежавшего на красном гиганта переставали вздыматься и опадать, на свете не оставалось никого (кроме, разве что, цветочного поля), кто помнил бы о светлом радостном мире, возникшем из ничего и пропавшем, как дым. Ибо — кто его видел?
Некоторые полагают, что красная незабудка пила эмоции своих грезивших жертв, а некоторые — что она удобрялась за счет разложения их организмов. Мы же склонны искать истину где-то посередине между этими мнениями.
Гигантские ящеры восторженно гибли от голода на красных полях, поля ширились, покрывали все новые и новые земли…
Пока однажды не случилось так, что дни проходили за днями, а ни один ящер не вступал в колышущиеся красные волны. Hе потому ли, что ящеры, жившие по соседству, благополучно и окончательно вымерли?
Незабудка принялась перебирать один аромат за другим в поисках нового фаворита. Многие создания приходили к красным полям, но либо они были слишком малочисленны, либо уж слишком малы по размеру, либо достаточно умны, чтобы держаться подальше.
Увы, в своем естественном состоянии ящеры не отличались здравым умом размеры и сила давали им возможность вполне успешно обходиться без такового. И как могли они поверить в опасность какой-то мелкой душистой травы? Это сначала, а потом… Неужели вы на их месте встали бы и ушли, променяв небесную мудрость и окружающее царство добра на прежнюю беспросветную жизнь?
Вот так и выходило, что вымершие ящеры были чуть ли не единственными подходящими жертвами. Впрочем, незабудка не отчаивалась, и однажды жертва попалась. И хоть была она по сравнению с динозаврами удручающе мелкой, но на безрыбье…
Да, это был он — довольно крупный (для своего племени) и, чего уж там, весьма облезлый примат. Приматы вообще-то не в пример сообразительнее вымерших ящеров. Hо экземпляр, привлеченный к красному полю таинственным запахом — нежным, смутно знакомым, вызывавшим сладкую тревогу в недрах обезьяньей души — экземпляр наплевал на общеизвестный факт опасности красного и смело полез в манящие ароматные заросли. Незабудка решила, что благодаря жгучему любопытству, присущему всем представителям отряда приматов. А что думал по этому поводу сам экспериментатор, теперь уже не узнать.
Его галлюцинации на радость незабудке оказались столь же чудесными. Всюду вырастали огромные каменные города совершенных архитектурных очертаний. Всюду бродили приматы в тонких белых одеждах, с мордами, озаренными светом глубокой умственной деятельности. Всюду являлись создаваемые ими чудесные машины, придававшие слепым силам природы благотворное творческое начало, совсем как в старые времена.
Примат наслаждался, разлегшись на красном, а цветы радостно потребляли духовную пищу и думали, что это ничего, что он маленький, потому что таких как он полным-полно в соседних лесах, и размножаются они, будучи живородящими, быстро, так что если все будет идти, как идет, проблема удобрения тоже скоро решится.
Все было почти-что совсем хорошо, только вот…
Только вот обезьяний бред постепенно менялся. Сначала едва заметно, а потом все больше и больше. Чудесные города вдруг отчего-то начинали гореть, поднимаясь к небу столбами черного дыма. Hа улицах то там, то здесь обнаруживались мертвые обезьяньи тела в окровавленных облачениях. Чудесные машины проявляли неведомые прежде смертоносные свойства. Спасательные команды, прибывавшие из соседних мест приматского обитания, почему-то вместо спасения своих собратьев занимались совсем другими вещами.
Созданное приматами благополучие горело, взрывалось, распространяло ядовитый удушливый смрад, а мобильные группы создателей этого самого благополучия, сменившие белое одеяние на зеленые камуфлирующие балахоны и противогазные маски, сновали в возникшем рукотворном аду, не то пытаясь все наладить, не то наоборот разжигая пламя резни.
Бедная незабудка, потрясенная увиденным до глубины своей нежной цветочной души, прекратила оказывать на примата наркотическое воздействие. Через некоторое время тот пришел в себя, кое-как поднялся на четвереньки и поковылял прочь.
А красные цветы остались в одиночестве раздумывать над тем, случайный ли это был кошмар, и повторится ли он, если провести эксперимент с каким-нибудь другим представителем обезьяньего племени. Если конечно у этого представителя достанет глупости последовать за предыдущим.
Как вскоре оказалось, глупости достало с избытком. Hа следущий день к полю пришли полтора десятка отборных приматов.
