Николай Блохин
И работа закипела…
– Степаныч? – раздался в трубке немузыкальный голос композитора Мухиной. – Я по поводу твоей последней "Матросской". Степаныч, я не отходила от рояля всю ночь. Припев мы сделаем так: "Ла-ла-ла, трум-та-та, ля-ля-ля-я!" Хорошо? И ещё. Там во втором куплете слова "дружба морская крепка" заменим на "вместе идти до конца", а?
– М-м-м… – Павел Степанович задумался. – Рифма тогда захромает, Сонечка, и… м-м-м… чем тебе, собственно, не нравится "дружба морская…"?
– Ну, ты же знаешь прекрасно, что солист у "Разноцветных гитар" сильно картавит, а у тебя во втором куплете сплошные "р". И потом, кто и когда обращал внимание на строгую рифму в песне?
– М-м-м… "вместе идти до конца-а!" – пропел Павел Степанович. – Бог с ним, давай так. У тебя всё? Пока, Сонечка!
Он положил трубку и задумался. Все труднее и труднее даются ему стихи. Казалось бы – признанный поэт, член Союза… Вон книжек сколько накропал, песен сколько… А где оно, юношеское вдохновение? Халтурить стал, от себя не скроешь. Пылкие, звучные строки уступили место вымученным фразам, втиснутым в размер. "Уральские запевки", "Матросская", "Под сенью арок городских", "Родина", снова "Матросская"… Пустые стихи! Пора бы уж что-то большое написать. Для души. Память оставить… Но когда? Павел Степанович вздохнул. Столько заказов – и на песни, и в сборник, и в журналы… Тяжёлые думы одолевали поэта Саврасенкова. Не в силах больше сидеть в душной комнате, он выбежал на улицу. В воздухе носился немыслимый запах кленовых почек. Какой поэт не любит весну! Врал, врал кучерявый камер-юнкер, говоря, что более всего ему мила золотая осень. Не мог он весну не любить!
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потоплённые луга…
Красиво, чёрт побери!.. Ну, Пушкин – это Пушкин. Тут и говорить нечего…
Весна – пора шумная. Из нового комиссионного магазина неслась залихватская музыка. Признанный мастер советской песни Павел Степанович Саврасенков поморщился. Задорные хрипловатые голоса под оглушительный грохот барабанов стройно пели:
Весь мир обойду!
У!
У!
У!
У!
Тебя я найду!
У!
У!
У!
У!
Знакомые слова… Ну конечно! Это же на его, Саврасенкова, стихи песня. Ну, Мухина даёт!
Павел Степанович задумчиво поднялся по новым ступенькам в магазин. Меха! Хрусталь! Ковры!! Народу!!! Больше всего любопытных толпилось у радиоотдела. "Панасоник" – 1800 рублей, "Тошиба" – 1900 рублей, "Пионер" – 2200 рублей. Саврасенков почесал в затылке. Вот это да! Откуда у людей столько денег?
"У! У! У! У!" – ревело из динамика.
Продавец, молодой здоровенный парень – кровь с молоком, снисходительно объяснялся с невысоким плотным гражданином лет сорока пяти, с трудом удерживающим в руках мощный чемодан.
– …Паспорта на неё нету. Как я её приму без паспорта?
– Я её сам сделал, понимаете? Вот этими руками, – невысокий осторожно поставил чемодан на пол и поднял руки к самому носу продавца, – и инструкцию я не писал, понимаете? Там всё предельно просто. Включаешь тумблер "Сеть", набираешь форму, размер, тему, и она…
– Самодельные вещи мы вообще не имеем права принимать на комиссию. Сделай ты хоть… – продавец не закончил, демонстративно повернулся спиной к прилавку и стал поправлять картонные ярлычки с бешеными ценами на импортную аппаратуру. Павел Степанович рассеянно смотрел на чемодан.
– Это что, усилитель? – поэт коснулся чемодана носком ботинка. Знания его в области радиотехники были невелики. Хозяин чемодана покачал головой.
– Это электронный комплекс, содержащий процессорное устройство, блоки памяти, синтезатор речи и пульт управления. Одним словом, узкоцелевая микроЭВМ.
– А что у неё за цель, позвольте спросить?
– Она стихи сочиняет. По заказу. Включаешь тумблер "Сеть", набираешь форму, размер, тему…
Саврасенков заволновался. Вообще-то он слышал, что машины уже могут писать стихи, сочинять музыку, рисовать… Но всё это были абстрактные слухи. "Где-то там, в Америке, сделали машину…" А машина-то, может быть, размером с этот магазин. А может быть, и вообще всё это враньё… Машина, сочиняющая стихи…
– Пойдёмте, – неожиданно для самого себя сказал поэт. – Я тут живу недалеко. Посмотрим вашу машину. Если мне подойдёт, я куплю её. Конечно, по разумной цене.
Через пятнадцать минут Павел Степанович и Валерий Николаевич (так звали невысокого изобретателя) сидели в саврасенковых креслах и пили кофе. На обеденном столе громоздилась машина.
– Синтезатор речи барахлит иногда. Надо подстраивать, – Валерий Николаевич отхлебнул кофе. – Она ведь у меня сочиняет вслух. Буквопечатающее устройство я достать не смог…
– Клавиш, клавиш сколько! Тут без высшего образования не разобраться…
– Что вы! С ней и ребенок справится, – Валерий Николаевич поставил чашку на подлокотник кресла, вскочил и подошёл к своему детищу. – Где у вас розетка?
Он щелкнул выключателем, уверенно нажал несколько клавиш на верхней панели и снова уселся в кресло.
Аппарат зашипел, и из его недр вдруг полился монотонный голос – ни мужской, ни женский:
Ой яя амых естных равил,
Огда не в утку анемог,
Он уажать себя аставил,
И уше ыумать не ог…
– Буквы пропускает, зараза! – Валерий Николаевич ловко снял заднюю крышку машины и что-то подкрутил. – Это она тест прогоняет – "Евгения Онегина" чешет…
С больным сидеть и день, и ночь,
Не отходя ни шагу прочь… -
безо всякого выражения гнусавил аппарат.
– Вот так лучше, – изобретатель выключил машину, привинтил заднюю крышку, снова сел в кресло и принялся за кофе. Павел Степанович осторожно спросил:
– Дорого просите за машину-то?
Валерий Николаевич покачался в кресле.
– Пятьсот, – сказал он решительно. – За такую вещь цена, согласитесь, небольшая.
– Пятьсот? М-м-м… Пятьсот… Вы покажите сперва, как с ней обращаться. Надеюсь, она не только "Онегина" может?
– Да всё что угодно, милейший! "Онегин" – это тест, проверочная программа, если угодно. В основном для коррекции синтезатора речи. Смотрите! – Валерий Николаевич снова включил машину. – Вот этот ряд формирует размер.
На белых клавишах были наклеены бумажки с надписями: "Гекз.", "Амфибр.", "Ямб 5-ст.", "Белый"…
– Здесь набирается тема.
На этих клавишах было написано: "Любовь", "Зима", "Космос", "Родина", "Музыка", "Берёзки"… Некоторые надписи были менее понятны: "Фольк.", "Альп.", "Комс.", "Фант.", "Некро.", "КСП"…
– Она и подражать может. Смотрите сюда!
Нижний ряд, самый длинный, содержал следующие клавиши: "Маяк.", "Ахмат.", "Блок", "Евт.", "Тютч.", "Пушк. 1", "Пушк. 2", "Пушк. 3", "Кры.", "Сол." (Соллогуб? Или Солоухин?), "Возн.", "Гомер", "Лерм. 1", "Лерм. 2", "Выс." (Высоцкий?)… Много было фамилий. С понятным трепетом прочел Павел Степанович на одной из клавиш буквы "Савр."…
– Ну-с, заказывайте! Что будем сочинять?
Павел Степанович растерялся.
– Пускай… Пускай… о любви. Под Лермонтова!
– Под Лермонтова, – Валерий Николаевич нажал клавишу, – о любви…Нажата другая клавиша. – Прошу!
Раздался знакомый шип, и машина грустно произнесла:
Да, были схватки родовые,
Да, говорят, ещё какие…
– Машина несколько своеобразно понимает тему любви, – объяснил изобретатель, – арифметическое устройство выбирает тот или иной оттенок чисто стохастически… БМУ через КШЧ обращается к ПЗУ…
– Кашаче… А морскую тематику она может? – Саврасенков вспомнил свои морские песни. – Скажем, под… этого… под Крылова?
– Морскую, – нажата клавиша, – Крылов, – другая клавиша. – Прошу.
Машина заговорила:
Ш-ш-ш-ш…
Однажды Фок, Бизань и Гроты
Поспорили между собой о том,
Какая мачта главная из них,
Кто больше делает работы,
Кто самый важный в управленье кораблём.
"Я первая, я ближе всех к бушприту, -
Сказала мачта Фок, – не будь меня,
Быть кораблю о риф разбиту".
"На нас поболе парусов висит, -
Скрипели Гроты, -
Пусть далеко от нас бушприт,
Зато полно у нас работы".
На что Бизань им отвечала:
"Я там, где руль, а руль -
Всей навигации начало"…
Так люди многие подобны мачтам этим,
Кичатся важностью оне.
Но мы, читатель мой, заметим,
Что в дело каждый вносит вклад на божьем свете,
Что каждый должен положить кирпич в стене,
Иначе был бы наш корабль на дне.
"А что? – подумал Саврасенков. – В общем, вполне… Слегка подработать и…"
Машина неожиданно снова подала голос:
